Лажа

За окном шел снег. Ветра не было ни малейшего дуновения. Габен лежал на заправленном диване, практически одетый для выхода на улицу. Нет, он почти уже не был сонен, и не был пьян, и не был болен, и в апатии тоже не пребывал. Ему просто нравилось лежать вот так, на животе, свесив к полу одну руку и подложив на подлокотник подушечный валик для удобства. Нравилось поддаваться такому вот воскресно-утренне-лежательному настроению. Нравилось глядеть на опускающиеся вниз, отпархивающие в разные стороны и иногда взмывающие вверх мохнатые снежинки сквозь прорешки белой кружевной занавески. Если глядеть долго - начинало казаться, что все цветы, гроздья и узоры на ней приходят в движение и вот-вот рассыплются снежным прахом прямо на подоконник. Падающий снег - вниз, вверх, в стороны, - слегка гипнотизировал Габена. Конечно, с тем же успехом это делали мягко мерцающий свет и волнующаяся вода. Но только в снегопаде Габен мог расслышать такую ни с чем не сравнимую, неповторимую т и ш и н у. Эта тишина сама звенела чистейшим звоном, когда снежинки, на доли секунды задевали друг друга гранями, и таяла на кончиках пальцев. Любой посторонний звук в ней немел, точно заметаемый на снежном покрове след... - Йййййиххххх! В гостиную с веселым писком вкатился Гексли на своих вязаных, малиновых в белую пестринку носочках. Именно вкатился: с тех пор как он открыл для себя такое чудесное свойство их линолеума, как скользкость, - иначе он по дому, видимо, не передвигался. - Вставааай, ну сколько можно валяться без дела! - как всегда, без предупреждения и без спроса Гексли с разбега (или с раската?) напрыгнул на него так, что диван скрипнул, Габен крякнул, а довольное недоразумение уселось сверху. Когда солнце вставало для этого неугомонного мальчишки - один Бог и ведал. Хотя Габен частенько подумывал о том, что перво-наперво солнце просыпалось в нем самом - отблеск, этакий солнечный зайчик, задолго до рассвета. И потом этот блик в нем не угасал до самого позднего часа: искрился в глазах, проскальзывал в легком прищуре век, дрожал на длинных ресницах, гулял по мосточкам приподнятых бровей, угадывался в ямочках при улыбке, прятался в густых, зачесанных на бок волосах, кажется, даже едва тянулся за каждым его резвым движением - да и во сне, наверное, еще теплился (спать рядом с Гексли почему-то всегда было жарко). Пара светлых почти до прозрачного глаз уставилась на Габена выжидающе и нетерпеливо. Следом за Гексли в гостиную вбежал снежно-белый длинношерстный габеновский кот Морчун. Вернее, вбежал он вовсе не за Гексли, а за своей новой игрушкой: мячиком с болтающейся на нем пушистой полосатой штуковинкой с глазками. Габен улыбнулся, глядя на то, как Морчун гоняет ее туда-сюда: до появления в доме Гексли он что-то не замечал за ним привычки вот так "беситься". Самое холеричное, на что был способен Морчун, - взобраться на подоконник и тоже следить за снежинками. Определенно, мальчишка испортил ему кота. - Так мы едем за подарками или нет?? - тормошил его Гексли, собирая свитер на спине в складки. - Едем. - Когда? - Сегодня. - Знаааааю я твое "сегодня"! - не купился Гексли. Габен почувствовал, как в лопатки ему уперлись острые локотки, - Эй, остался же последний день до Нового года! И если мы опоздаем, и все магазины закроются, и мы так ничего и не купим... Ну конечно, подумал Габен. Для всех они закрываются после восьми, но специально для тебя - вот прям с минуты на минуту. Габен зарылся лицом в подушку и вяло что-то пробурчал оттуда. Хуже всего на него действовали чьи-либо уговоры и упрашивания. С дивана, такого невообразимо удобного, подняться вдруг оказалось не легче, чем из глубокого сугроба. А уж оторвать голову от подушки... Всюду-то этот мальчишка суетился, вечно куда-то спешил... Он и из обычного похода за подарками готов был устроить целый кипеш. А раз уж Гексли навострил куда-то лыжи с утра пораньше - ему все становилось нипочем: и холод, и метель, и гололед, и пробки на дорогах... ... тем более что и не ему предстояло с ними справляться. Снаружи погода и впрямь оказалась неласковее, чем в окне теплой комнаты. Чего-то не поделила стайка расчирикавшихся воробьев в кустах, снежинки завертелись в воздухе сумбурнее и суетливее. Одна из них вцепилась Габену в бровь шестью холодными лапками, другая залетела в ноздрю. Щурясь изо всех сил, то и дело оступаясь, он брел сквозь летящий в лицо снег, за мелькающим впереди ярко-красным мазком шарфа Гексли. Мальчишка скакал по сугробам как-то не в пример шустрее него, словно на ногах были снегоступы. На улице было белым-бело - если б Морчун выбежал на такую, его и днем и с фонарем было бы не отыскать. Хоть узорами весь двор расписывай; что Гексли, к слову, уже и делал, оставляя на чужих машинах рожицы и смайлики. Должно быть, снег шел ночь напролет, и все машины во дворе стояли, убранные в одинаковые белые, чуть поблескивающие бархатом "чехлы". Так что габеновская Мазда Фамилия отыскалась не сразу. - Приветик, Золушка! - поздоровался с машиной Гексли, ласково похлопав по капоту. Какие нелепо-ласкательные прозвища он ей только не придумывал: и "наша Снежиночка", и "наша Снегурочка", теперь вот - "наша Золушка"... Сам же Габен чаще всего называл свою машину "бледнопоганистой сволочью", самодовольно имея на то право, и считал, что есть в этом свой особый шик. К тому же, уж очень уморительно обижался мальчишка, когда Габен обзывал Мазду, и тут же кидался отстаивать ее "фамильную" честь. - Да помою я ее, помою, - отмахнулся Габен, расслышав намек. - Все обещаешь, - хихикнул Гексли и мазнул пальцем по двери машины. На ее поверхности остался чисто-белый след, на пальце - грязно-серый. - Ого, так вот она какая на самом деле! - Гексли восхищенно пригляделся к сияющей полоске, - Я уж и забыл... - Между прочим, неплохая защита, - вяло попытался оправдаться Габен, - Чистую мне бы ее уже всю поисцарапали... - Да я понял. Ничего, когда продадим твою Золушку - купим тебе новую вот такого цвета, - Гексли показал подушечку пальца, - Такая пачкаться не будет, разве что слегка перекрашиваться! - А тебе бы все издеваться..., - беззлобно проворчал Габен из-за поднятой крышки капота. Вечно с этой бледнопоганистой сволочью что-то не ладилось: то замок замерзнет, то лобовое стекло вдруг начнет запотевать изнутри, то теперь фара перегорела... - Сядь в машину иди, - велел он крутящемуся рядом Гексли. - Не хочу, - непоседа мотнул головой, - Там скучно. Давай я лучше пока ее от снега почищу? Подумав, Габен все-таки достал ему щетку: хорошо знал, что когда эти ловкие ручонки не были ничем заняты - они начинали отменно пакостить. Затем принялся возиться с цоколем и контактами, пока Гексли мах за махом "расчехлял" машину (в основном, себе же на ботинки и красно-зеленые штаны), подпрыгивая и все никак не дотягиваясь до середки крыши. На расчищенные участки тихо ложился новый снег. Мимо проходили хозяева других машин, глядели на скачущего вокруг Мазды снежинчато-клетчатого Гексли и почему-то улыбались. Через полчаса, закончив с фарой, Габен закрыл капот, закинул перегоревшие лампочки в бардачок и обошел машину со всех сторон. Сразу было видно, как старательно, на совесть почистил ее Гексли, даже намерзший лед со стекол и швов соскреб, и... ... ага. Ну конечно. - Эй, парень, - Габен подозвал Гексли, уже успевшего чинно устроиться на переднем сидении, и указал на местечко пониже замка, - А вот это было лишним. Совсем лишним. С видом нисколько не виноватым, будто он сделал что-то ужасно милое, Гексли хихикнул в перчатки. На пятимиллиметровом слое грязи, так хорошо защищающем машину от царапин, красовалась надпись. Четкая, аккуратненькими такими печатными буквами, словно писали мелом на коричневатой доске: "ПАмой мИня, Габен!!!". А рядом с ней - выразительная и грустная... хотя чего уж там - поистине горестная рожа. Габен поскреб шкодливое художество щеткой. Грязь размазалась, надпись стала чуть менее четкой и разборчивой, но деться никуда не делась. "Вот ведь лажа", - почесал в затылке Габен. "Вот ведь Габен", - возмутилась Лажа, поняв, что больше с ней никак бороться не собираются. Хозяину машины оставалось только вздохнуть, сесть за руль и пристегнуться. - А теперь мы едем за подааааарками! - радости Гексли не было предела. И Габен, улыбнувшись, с удовольствием этот предел положил: - Сначала мы поедем на мойку. Потому что ты как хочешь, а я с этой "граффитью", - он ткнул оттопыренным большим пальцем за окно, - по городу раскатывать не собираюсь.