Помни их имена

Алекс Мэйсон, один из наших лучших агентов. Порядок в мыслях, словах и поступках. Совершенен в бою. Меток, как дьявол. Строг сердцем. Semper fidelis, холоден, упрям и безжалостен. Знаменит и опасен, один стоит целой армии. За ним интересы Америки и ЦРУ в частности — как за каменной стеной. Настоящий герой. Двадцать семь лет. Телосложение среднее. Цвет глаз зелёный. А за горячим звериным сердцем, за чистейшей душой у него цепочки волчьих следов на обжигающе-белых покровах Аляски. Беспечная юность в сонном захолустном городке с двумя тысячами населения. Выстрелы в горах и хребты на рассвете, леса до бескрая, изумрудные всполохи северного сияния, снежная любовь, ледяное милосердие. День Благодарения вслед за Пасхой и Рождеством, добрая милая мама, младшие сёстры, собаки, в школе и дома, Купер и Рид, Стейнбек и Драйзер, самолётные тигры — обыкновенное, благополучное северо-американское детство, расцвеченное далёкой войной и отцом на ней, где-то на другом конце земли, на Тихом океане, на островах Гилберта. Битва за атолл Макин осенью сорок третьего — отец, вернувшись с глубокими шрамами от тяжёлых ранений, часто рассказывал. Про прибрежный песок, горящие пальмы, серебряные россыпи чужедальних звёзд и жуткие японские пытки. Как побывал в плену и, полуживой, вырвался, чтобы сразу вернуться в бой, за что не зря носит медаль «Пурпурного сердца». До войны Алекс отца плохо помнил — был ещё мал и беззаботен. Но когда тот вернулся, Алексу уже сравнялось одиннадцать. Тут-то и началось строгое воспитание. Довлеющий контроль во всём, завышенные требования и редкая, но заслуженная похвала. Отец учил его стрелять, брал в леса, в походы на лыжах, на охоту на лосей и гризли, а в домашние дни изнурял не столько учёбой, сколько физическими тренировками. Отец хотел сделать из него героя, желательно — военного, и преуспел. Школу Алекс окончил кое-как. Не потому что был глуп. Сказывался недостаток прилежания, недостаток времени, другие приоритеты и слишком много бессмертных юных сил. Кому есть дело до школы? Зато Алекс ежегодно отправлялся на различные соревнования по стрельбе и всегда занимал призовые места. Зато был силён и ловок, отважен и горд и бесконечно влюблён в свою славную родину, полон желания ей служить, даже если её интересы ставятся выше интересов любых других стран, даже если её защита означает гибель её теоретических врагов — это ему ещё отец внушил, и Алекс был с этим согласен. В армии завершили и закрепили обучение. Затем был корпус морской пехоты и, наконец, его охотно завербовали ЦРУ, где расцветает секретность и дела международной важности: вторжения в другие страны, диверсии, убийства — без работы Алекс не оставался. И работой был увлечён, едва ли замечая остальную, обыкновенную жизнь. Кому есть дело до обыкновенной жизни? Уйдя на службу, Алекс оторвался от дома. Сёстры, едва вышел детский срок, сбежали из дома от отца-деспота — одна замуж, другая учиться. Отец же, если и был горд сыном, показывал это редко, но зато, стоило Алексу приехать домой на побывку, находил массу поводов для упрёков и поучений. Мама Алекса очень любила, прощала за холодность и всегда тихо и преданно ждала своего драгоценного героя, но у Алекса имелись дела поважнее. Были друзья-сослуживцы, больше, чем братья, с которыми он прошёл через невероятные заварушки. Отважных парней было много. Они погибали. Но зато оставались самые сильные, хитрые и самые верные. Таким Алекс был в свои двадцать семь: весь в службе, готов чуть что умереть во имя дела, готов и других убивать пачками, никого не жалея. В его полупустой копилке успехов на любовном фронте — несколько свиданий с девчонками из родного города, провожания до дома, неловко выпрошенные поцелуи, какие-то невоплотимые обещания и планы, которые Алекс стряхивал с себя, как только на утро сходил ласковый хмель. Так же несколько свиданий с девушками, с которыми Алекс мог изредка познакомиться на работе — какие-нибудь медсёстры, машинистки и секретарши, но и с ними та же не идущая дальше совместно проведённых выходных история. Куда ближе был друг и сослуживец, Фрэнк Вудс. Настолько ближе, что они с Алексом понимали друг друга с полуслова, действовали, как единое целое, и за пару лет такой жизни стали взаимно роднее, чем оставленные в далёких городах семьи. От родительских семей они оторвались, своими обзавестись едва ли придётся, да это и противопоказано при их работе, тем более, что с каждого нового задания велик шанс не вернуться. Алекс не любил никого, в том числе и своего друга, хотя со стороны Фрэнка любовь и привязанность ощущались весьма явственно. Фрэнк был во всём обширнее. Немного старше, немного темнее и грубее внешне, немного сильнее и выше, немного опытнее и умнее. При каких-то совместных заданиях он брал инициативу управления на себя, и Алекс, тщеславием не страдавший, легко с этим мирился, пропускал его вперёд и слушался. И легко покорялся, если Фрэнк по-братски ерошил ему волосы, трепал по плечу, толкал и шутил, хотя сам Алекс ничего подобного себе не позволял. В их сложившемся раз навсегда тандеме Вудс был весельчаком, а Алекс — серьёзным. Фрэнк — порывом, а Алекс — размеренностью. Огнём и холодом. Эмоциями и спокойствием. Нежностью и отстранённостью. Хотя, нежностью в их случае был только долгий внимательный взгляд, похлопывание по спине, шутливые нападения и потасовки или наскакивания с тяжёлыми медвежьими объятьями при встрече, если на задания они ездили по одиночке. Но и от этого Фрэнк, постепенно взрослея и теряя прочих друзей, отходил. Оставались только уважение, безгранично доверие и деловитая забота друг о друге. Точнее, забота Фрэнка об Алексе. Такими они отправились на Кубу в апреле шестьдесят первого. На этот момент было запланировано вторжение с целью государственного переворота и свержения режима Фиделя Кастро, самого коварного и опасного врага, которого Америка не могла стерпеть у себя под боком. Конечно вторжение было косвенным. Для этой цели была сформирована кубинская оппозиция вне страны. Кое-кто из её собранных тут и там участников действительно был противником режима, были среди них и идейные, то есть, коммунистическим режимом ограбленные и обиженные. Но вся подготовка и сама операция спонсировалась и контролировалась Америкой. Даже если восстание поднять не удастся, на территории, захваченной высадившимся десантом, будет образовано временное правительство. США признает его легитимность и потом уж, в помощь ему, откроет прямую военную интервенцию. На Кубе было много природных и промышленных богатств — фабрик, заводов, плантаций, банков и казино, которые Америка сама же туда, как в колонию, привнесла ранее, а теперь их лишилась, получив взамен злейшего и грозного врага. Ведь сама Куба мала и беспомощна, но за ней необъятной тенью реет Советский Союз, тоже не желающий Америке ничего хорошего, а скорее желающий сбросить на неё атомную бомбу. А это будет гораздо проще сделать, если у них будет открыт ход на Кубу. И ход, благодаря Фиделю Кастро, открыт. Заданием Алекса, Вудса и ещё нескольких их сослуживцев было устранение самого Кастро. Было разведано, где он будет в этот день, — там-то и начиналось вторжение. Были карты местности и чёткие планы действий, был кубинский американец, знающий город, способный драться и искренне желающий Кастро смерти. Осталось только тайно высадиться за день до вторжения, подобраться поближе и быть готовыми. Быть готовыми ко всему, в том числе к смерти, к плену и пыткам. И Алекс был готов, как всегда. Однако в дальнейшем, оглядываясь на прошедшее, он ловил себя на воспоминании, что его разлом и безумие начались ещё до его пленения. Ещё на самой Кубе, возможно, в тот самый момент, когда в темноте вспыхнул огонёк спички и в уши ворвался легкомысленный мотив игравшей с радио кубинской песни. Может, это было предчувствие дальнейшей катастрофы. Должно же при частом соприкосновении со смертельной опасностью выработаться чутьё? Должно же при приближении судьбы сжаться сердце? А может, Алекс просто устал. Устал впервые в жизни и вдруг оказался не так уж силён и твёрд в своем мужественном невежестве, как его напарники. Нет. Совсем не силён и не твёрд. Словно сместились центры тяжести. Словно открылись глаза и вдруг началась жизнь. И место, где он вдруг себя осознал — чужая страна, приторно-сладкий воздух в пыльце ярких цветов и дешёвых духов, смешанных с кожей смуглых девушек, которых Алекс никогда не поцелует. И дым здешних сигар, особенно сладкий и горький, сизый, словно голубь, срывающийся с карниза и стелющийся над мирным городом. Все города на Кубе так или иначе маленькие и приморские, и этот тоже. И скрывающийся в его кипарисовой утробе Фидель Кастро. И вторжение, что поднимает это захолустье до навеки памятных исторических высот: «Здесь, в шестьдесят первом…» Пусть от города мало что останется после бомбёжек. Пусть от Фиделя мало что останется, когда Алекс выпустит в него автоматную очередь. Пусть от самого Алекса мало что останется, если он совершит хоть одно неверное движение. Но от чего останется много и нерушимо навеки, так это от Америки. От её идеологии и моральных ценностей, от её силы и от него тоже. От господина президента. Он венец и символ всего. Гордость и слава. Он великолепен, блистателен, носит корону, которая никогда не падает, горло как у ангела, золотой голос и миллионы роз… Как бы там ни было, за него, за Джона Кеннеди, жизнь хотелось отдать намного сильнее, чем за того же Эйзенхауэра. И он ждёт дома, на другом берегу Карибского моря. За горами и пустошами, за километрами миль штатов, крыш и дорог. Алекс не вдавался в подоплёку своего чувства, не задавал себе за ненадобностью неудобных вопросов, но в глубине души, а может и не очень глубоко, а может просто, по-детски, по-щенячьи, таил мечту, которую его друг Вудс не понял бы. Смешно это, а всё-таки. Алекс знал. У них в ЦРУ такое водится. Пусть он всего лишь полевой агент, цепной пёс, оружие, но он ценен и высок уровнем допуска. Работа его важна, он может совершить подвиг, может спасти, если доведётся, всё государство, а то и мир. Более того, это спасение, если доведётся, могут ему поручить. Ему лично. А раз ставки настолько высоки, то его, как посвящённого, поднимут до высот небесных. И он сможет… И он будет… Даже представить это не получается, но в теории возможно! Он заговорит с самим президентом. Получит некую важнейшую информацию из его рук, из его золотых уст. Заглянет ему в великолепные мудрые глаза, чтобы президент убедился, что может этому агенту — лучшему из наших агентов — доверить и свою жизнь, и свою страну. Да, наивно. И всё-таки была у Алекса мечта, милая фантазия — быть представленным президенту. Пусть это будет секретно и никто, кроме них двоих да ещё кучки агентов безопасности, об этом не узнает, пусть отец не похвалит. Но сам Алекс унесёт на дно души невероятную награду. Какая ещё ему награда? Деньги? Почёт? Пока он на службе, он всем необходимым обеспечен, а в излишнем не нуждается. Получить благодарный взгляд лучшего в мире человека, послужить ему, защитить и вновь это пресловутое «отдать жизнь». Да, отдать, и свою, и миллион чужих, и миллионы роз. Но ступая на теплую, незнакомую, пыльную землю, пронзительную в южноамериканской тоске, Алекс почувствовал что-то вроде сожаления. Наверное, впервые за свою карьеру. В детстве жалко было первого убитого медведя, жалко лосиху, увязшую в ледяном крошеве болота, а больше никогда и никого. Алекс ступал осторожнее по вытоптанной траве, по сухим цветам и крошащимся камням мостовых. Прислушивался к однообразной народной музыке, источаемой распахнутыми дверьми. Присматривался к домам, напоминающим древние, заброшенные и вновь заселенные крепости, облизанные тысячами влажных ветров: углы выскоблены и сглажены, пороги избиты, стены тащат слои буро-зелёной пухлой краски, а все окна открыты, и из каждого льётся жизнь с потоками слов на другом языке. Совсем не так, как в Америке. Пятнистые кошки повсюду, дети в проулках, как чумазые чертенята… Алекс поднимал взгляд и видел скалистые холмы поросшие травой и кустами, все облепленные элементарным счастьем, тянущим тонкие, привыкшие к работе руки к приглушенно-жёлтому, словно слабая лампочка, солнцу. В воздухе скользили коричневые мотыльки, обжигались об коптящие двигатели допотопных машин и сгорали. Пахло оливковым маслом, вином, и всем на свете, чем пахнут блошиные рынки и старые псы. В переполненном воздухе носилось что-то пьянящее, обещающее короткую жаркую жизнь и лёгкую быструю смерть. По коже полз огонь, не обжигающий, змеился капельками бронзового пота, ручейками стекающего по вискам. Мок ворот рубашки — дышать труднее. Однообразная музыка всё громче, стены горячее, а сердце всё томительнее билось… Уж не влюбился ли Алекс? Определённо нет. В душный ранний вечер они втроём — Алекс, Вудс и Боумен — пришли к месту встречи, в маленький бар, где у Алекса тут же закружилась голова от винных испарений. Несколько пьянчуг у стен, бедная, дышащая на ладан, но обещающая простоять ещё бог знает сколько обстановка, «puta capitalista», вышагивающая туда-сюда и парень по имени Карлос, тот самый подпольщик, обещавший провести их на виллу Кастро. Алекса подташнивало от вездесущей музыки, от лезущего в горло и в голову дыма, и это странно, уж сколько Алекс слышал грохота и дышал пожаров. Он закрывал глаза. Вспыхивала спичка, звучала музыка и всё повторялось. Вудс был рядом. Наверное, замечал, что Алексу нехорошо, потому как всегда поддерживал, подбадривал, часто посматривал, ловил взгляд и начинал движение, будто хочет прикоснуться, но, опасаясь того, чего всегда опасался, не завершал его. Алекс больше знал, а ещё больше угадывал о его потаённом, неосознаваемом, должно быть, волнении. В одну минуту завертелась активная фаза их миссии. Их раскрыли раньше срока. Пришлось отстреливаться, прорываться через город с боем, убегать к назначенному месту, уезжать от полицейской погони на едва живом автомобильчике сквозь коричневую полумглу. Авиационный удар произошёл в срок и местной военной полиции стало не до них. Началось вторжение, а они отправились на виллу Кастро, сквозь плантации и заросли бамбука. У них в запасе была ещё пара часов, чтобы затаиться, приготовиться и наспех обработать полученные в перестрелке раны, привести в порядок оружие и перевести дух. Алексу — чтобы растереть в обожжённых пальцах сорванный цветок марипоса. И снова вперед. На высокую скалу, к полуразрушенной звоннице, у подножия которой кубинские дети воровали яйца из ласточкиных гнезд. Закатное солнце растекалось по облачному небу во всех оттенках розового. С возвышения — самый быстрый и самый трудный путь к вилле. К большому богатому дому, где за тонкими стенами и ненадежной охраной надеялся остаться невредимым Фидель Кастро, беззащитный, наивный, проклятый. Алекс сам сказал напарникам, что сегодня их враг не уйдёт. Жарко как в аду, повсюду огонь, грохот выстрелов и взрывов, кровь разорванных тел под подплавившимися подошвами армейских ботинок — ко всему этому Алекс привык бы, если бы можно было привыкнуть. Если бы можно было забыть о тишине и холоде строгих родных снегов. Через несколько минут дом перелопачен до основания, а сам Кастро мёртв. Пытался прикрыться женщиной. Как подло. И как верно, что Алекса это ни на секунду не остановило. Умерли оба. Мятежник упал, и Вудс вместо Алекса разрядил в него автоматную обойму, обезображивая труп. Мэйсон посмотрел на мёртвую девушку и с сожалением и брезгливостью отвернулся. Всё-таки женщин приходилось убивать нечасто. Бросил взгляд на Кастро. От того уже ничего не осталось. И это был властитель мира? Мене, текел, упарсин. И снова они прорываются, стреляют, задыхаются огнём, петляют в высоком сахарном тростнике, бегут и бегут, потому что, как бы ни была сильна авиация, Куба уже оттеснила незадачливых захватчиков. Операция провалилась. Но главное сделано, а значит, это и было главным, и вся операция прошла успешно. Кастро мёртв, и это такой подвиг, за который не жалко отдать и свою жизнь. И уж тем более свою жизнь отдать легко — бросить на ветер, не задумавшись, не рассчитав — когда от этого зависят жизни друзей… До спасительного самолёта они добрались, но взлётная полоса целиком простреливалась и была перегорожена вражескими грузовиками. Если бы Алекс не спрыгнул из открытого люка секундой раньше, Вудс прыгнул бы секундой позже. Прыгнул бы, прикрыл отступление товарищей, а сам остался бы и погиб — без президентского рукопожатия, без почестей, салютов и медалей, но зная, что заслуживает их как никто другой. Фрэнк погиб бы, спасая других, и тогда Алексу пришлось бы потерять своего друга, настоящего героя, и кричать его имя вслед, мешая слова любви и верности с проклятьями. Пришлось бы из невольно взятого на себя обязательства вернуться домой и дальше, годы, терзаясь от благодарности, стыда и горя, жить, разбивая кулаками стены, жить, напиваясь где-то под вечер в баре и рассказывая не нюхавшим пороха сослуживцам, со слезами и горечью, о своём настоящем брате, отдавшим жизнь, и жалеть, что сам оказался недостаточно отважен и храбр. Но Алекс оказался и отважнее, и храбрее всех. Напиваться под вечер в баре и разбивать кулаками стены не его удел. Секундой раньше, чем Фрэнк, он сорвался, кубарем прокатился в каменистой пыли, поднялся и со всех ног побежал к примеченной неподалёку зенитке. Отчаянной стрельбой он расчистил путь, чтобы самолёт мог взлететь. Чтобы у Фрэнка не было основания за ним возвращаться. Ведь основание и обязательство Фрэнка теперь — спастись, мешая слова любви с проклятьями и слезами, вернуться домой. На президента, салюты и медали Вудсу наплевать, для него важнее лучшего друга нет ничего, вот и придётся Фрэнку жить и помнить, чтить и горевать, что он оказался недостаточно отважен и храбр. Придётся набить на пылающей коже предплечья «всегда верен» в память о друге. Не забыть, не отпустить. Дело сделано. Что дальше? Патроны кончились. В рукопашную Алекс продержался недолго. Напали сзади, оглушили. Темнота. И отныне и впредь только боль.