Тьма, что приносит свет

И вот опять свет всё той же лампы играет своим искусственным теплом в его комнате. Этот свет даёт совершенно искажённые тени, но ему удаётся придать беспорядку какую-то своеобразность. Микеланджело очень любил рисовать, а потому в его доме всегда было множество набросков, незаконченных портретов и завершённых работ, которые он, в порыве ненависти к самому себе, мял, рвал и раскидывал на собственном столе. Рабочая зона была в ужасном состоянии: тут были и сломанные карандаши, которые он почему-то точил с обеих сторон, и открытые тюбики с масляными красками, что находились в таком состоянии не первые сутки; акварель была раскидана по всему периметру, всё ещё завёрнутая в шелестящую бумагу и напоминающая своим видом конфетки; белоснежные листы валялись вперемешку с запачканными кисточками, краска на которых уже давным-давно засохла; вода в чашке была мутно серой, и в ней плавали комочки масляных красок. Мужчина любил экспериментировать и смело смешивал все возможные варианты красок, периодически забывая, что масло не удастся развести, и раз за разом отправляя кисточку в воду. Локонте злился на себя за это всё больше и больше. Этот чудак с доброй душой пытался таким образом оттолкнуть от себя все злые, тяжёлые, угнетающие мысли. Но даже его любовь к творчеству не сумела перебороть ту боль, что он чувствовал в последнее время. Уже несколько недель мужчина не выходил из своего дома и даже не открывал окон, завешенных плотными шторами, которые не пропускали солнечный свет. За исключением одного случая пару дней назад. У Микеле тогда случился очередной приступ. Ему показалось, что лёгкие в одно мгновение сжались, перекрыв дыхание. И только тогда он подбежал к окну, распахивая его, чтобы глотнуть немного свежего воздуха. К счастью, всё обошлось. Но мужчина категорически отказывался верить в то, что у него настоящие проблемы. Он убеждал себя, что с ним всё в порядке и это лишь временное явление. Однако любой, кто увидел бы такое, непременно попытался бы убедить Локонте в том, что его несерьёзный подход может, в конце концов, привести к весьма глупой гибели. В последнее время в его работах потерялись яркие, запоминающиеся каждому цвета, и на смену им пришли мрачные картины, в которых преобладал чёрный цвет. Но несмотря на всю серость и бездушность творений, эти работы ему нравились намного больше тех, что он рисовал раньше. Возможно, виной всему стали трудные взаимоотношения и недопонимание с человеком, который был для Локонте не просто целью всей жизни, но и воплощением самой святости. Столь искренние чувства и полную самоотдачу другим, как у Мике, стоит ещё поискать. И, уверяю, если вы наткнётесь хоть на одного такого же человека, как он, то можете смело считать себя избранным, раз вам выпала честь общаться со столь добрым, нежным и миролюбивым человеком. Но даже у столь светлых людей случаются в жизни «затмения». И сейчас эта ненавистная мука настигла Микеланджело. Но страдал он вовсе не из-за своей возлюбленной, с которой поссорился буквально за несколько дней до исчезновения. Нет, это была всего лишь случайность, не более. Первые дни своей изоляции артист проводил, как обычные будни. У мужчины просто отсутствовало желание видеться с кем-либо. Выходить куда-то из своего дома Микеле тоже не хотел, так как он планировал провести несколько дней наедине с самим собой. Это и стало его главной ошибкой. По окончанию четвёртых суток музыкант начал страдать бессонницей. Началась она с обычных ночных пробуждений, позже перешла в кошмары, а теперь и вовсе не позволяла Локонте сомкнуть глаза. Порой он шатался от чрезмерной усталости, ноги совсем его не слушались, отчего Мике постоянно спотыкался, и если бы не стены, на которые измученный артист вовремя опирался, то у мужчины давным-давно были бы в синяках не только ноги, но и всё тело. Каждая его ночь теперь проходила будто по расписанию: он заходит на кухню, берёт очередной полуфабрикат, ставит в микроволновку и, всё так же ковыляя, уходит в ту единственную комнату, из которой брезжит свет настольной лампы, после чего ложится на кровать. И вот микроволновка издаёт довольно громкий сигнал, который трудно не услышать в полной тишине... но Микеле не встаёт, а лишь переворачивается на другой бок и тяжело вздыхает. Он закрывает глаза, и на мгновение ему кажется, что он засыпает. Но уже через минуту мучительного ожидания сна он понимает, что это не больше, чем очередная шутка подруги-бессонницы. Микроволновка продолжает периодически напоминать о себе тихим ежеминутным писком, но мужчина только переворачивается обратно и глядит на свой беспорядок. На миг у него даже появляется желание убраться, но достаточно только приподняться на постели, и оно мигом улетучивается. Спустя час, писк, доносящийся от микроволновки, начинает раздражать потерянного музыканта. «Да иду я, дорогая, не ворчи», — тихо говорит Микеле. Кажется, он начинает сходить с ума. Локонте опять тяжко поднимается с кровати и, вздыхая, идёт на кухню. Там он достаёт уже холодный не то завтрак, не то обед (или даже ужин), молча съедает его, тихонько шепчет «Мерси», кидает тарелку в и без того переполненный мусорник и уходит обратно. Прошло уже несколько дней, как мужчина отключил свой телефон и перестал показывать хоть малейшие признаки жизни в интернете, с помощью которого раньше так любил общаться со своими поклонниками. Мужчине нравилось думать, что даже обычная фраза «С Днём Рождения», отправленная с его аккаунта, радовала его собеседника подобно маленькому волшебству. Микеле понимал, что ему достаточно написать «Мне плохо», и он получит уйму сообщений, в которых будут слова поддержки и сострадания. Но именно это он и не любил больше всего. Артисту не нравилось строить из себя мученика, даже если он в какой-то мере и являлся таковым. Мике всегда считал, что каждый получает то, что заслуживает, а уж жаловаться кому-то — это самое последнее дело. Ему вдруг стало интересно, скольким людям он был нужен за это время. Быть может, кто-то волновался за него, переживал? Но отчаявшись и боясь не увидеть ни единого звонка, рассерженный мужчина швырнул телефон в другой конец комнаты. Микеле думал, что если уж кто-то соскучился по нему или действительно волнуется, то соизволит сам прийти к нему домой. Глупец, он уже настолько потерялся, что не помнил, как на днях отключил дверной звонок, аргументируя это тем, что его раздражает этот звон, позавчера не прекращавшийся практически ни на минуту. Уже ни одна здравая мысль не посещала его голову, и было удивительно, как он ещё не начал анализировать у себя в голове всех своих друзей: их поступки, поведение, отношение к нему... Часто в такие моменты мысли его были исключительно негативными. Но ждать оставалось совсем недолго. Уже на следующий день он, лёжа на кровати, поливал грязью своего единственного друга. «Моцарт» проклинал этого лиса «Сальери», который до сих пор не соизволил поинтересоваться, куда пропал его друг. Если бы Микеланджело смог только услышать то, что он говорил! Ведь так оскорблять, унижать, пародировать и буквально ненавидеть лучшего друга раньше казалось ему невозможным. Наверное, уже тогда мужчина окончательно потерял себя и начал думать, что он не Микеланджело Локонте, а Вольфганг Амадей Моцарт, благодаря которому он стал известен в Европе и за её пределами. И впервые мысленно принял Флорана Мота за своего сценического врага Антонио Сальери. В его состоянии и учитывая то, что артист в последнее время слишком часто вживался в роль знаменитого австрийского музыканта, это было неизбежно. — Ты хотел отравить меня, мерзавец, но я выжил... Второй раз тебе это не удастся! — всё бормотал Микеле, однозначно принимая себя за образ, который сам же и создал.

***

Флоран тем временем вовсю разыскивал наглеца, который позволил себе пропасть, никого не предупредив. Он анализировал каждое слово, сказанное Микеле за неделю до исчезновения. Музыкант вспомнил о том, как его друг рассказывал о предстоящем небольшом отпуске. Микеле хотел провести несколько дней за просмотром фильмов, которые он давно планировал увидеть, но уже не первый год отказывал себе в этом из-за нехватки времени. Это была первая мысль, которая посетила Фло, когда Микеле перестал отвечать на телефонные звонки и заходить на фейсбук. Именно поэтому в первые дни Флоран не воспринимал пропажу Микеланджело серьёзно. «Ну, подумаешь, Мике увлёкся и забыл про телефон, который, скорее всего, просто разрядился», — думал тогда Мот. Однако спустя несколько дней вот такого «молчания», Флоран начал беспокоиться. Он хорошо знал Микеле и прекрасно понимал, что тот, даже сидя один дома, может попасть в какую-нибудь передрягу. Но идти к нему он всё ещё не хотел. Музыкант опасался, что если всё нормально и у него всего лишь разыгралось воображение, Микеле устроит очередной скандал на тему того, что они не настоящие Моцарт и Сальери, и он сам может принимать решения, учитывая хотя бы тот факт, что Мике старше своего единственного друга. Мота вдруг посетила мысль позвонить возлюбленной друга. Тот так часто про неё рассказывал, что временами Флоран завидовал и ему, и ей. Локонте — за возможность любить кого-то столь сильно, а девушке — за шанс быть любимой так крепко и искренне. «Алло? — раздалось на том конце провода довольно доброжелательное приветствие. Однако после того, как Мот спросил девушку про Локонте, голос её стал холодным: — Микеле? Я не знаю. Мы недавно поссорились из-за очередной его глупости, и, пока он не извинится, я его и знать не хочу. Ну... допустим, люблю. Но разве любовь — это причина извиняться, когда я права? Не кричи на меня! Всё с ним нормально. Посидит, поноет пару дней и объявится». Флоран разозлился не на шутку, подумав, что либо он чего-то не понимает в амурных делах, либо эта девушка не ровня Локонте. А ведь она не понравилась Моту с самого начала. Ему очень хотелось рассказать другу об этом не очень приятном разговоре, чтобы тот перестал общаться с этой девицей, которая не могла оценить шанс, что ей выпал. Но Фло знал, насколько музыкант раним, и причинить лишнюю боль лучшему другу француз не мог. Мот прекрасно понимал, что никто, кроме него, не сможет помочь этой бестолочи. Он обзвонил все музыкальные компании, с которыми Локонте сотрудничал последние полгода, но ни одна из них не знала, где мужчина и что с ним. Флоран начал беспокоиться по-настоящему, и после неудачных поисков информации о Мике он решил, что завтра же отправится к Локонте домой. «А что если мне никто не ответит? Может, его действительно нет дома? — думал певец перед сном, расположившись на своей широкой кровати. Спустя час размышлений мужчина принял решение: — Если мне не ответят в течение часа, я просто выломаю дверь. Я должен знать, что дом пуст». Готовясь к худшему, Мот закрыл глаза и с трудом переждал эту долгую ночь. Проснулся мужчина с первыми лучиками солнца, которое сегодня было прекрасного красноватого оттенка. В полусонном состоянии он добрался до ванной, привёл себя в порядок и стал раздумывать о том, что будет делать, если не застанет Мике в квартире. Эти мысли мучили, разрывали его на части, и Мот всем сердцем верил и надеялся, что Локонте всё ещё в Париже. Собрав всё, что считал необходимым (даже маленькую аптечку), музыкант отправился к своему другу. И хотя его сердце и было настроено на лучший вариант событий, разум заставлял готовиться и к худшему.

***

А итальянец, совсем побледневший и осунувшийся за неделю своего добровольного заточения, начал уже «слетать с катушек», сидя в тёмном уголке своей комнаты и рассуждая вслух о «Женитьбе Фигаро». Внезапно у «Моцарта» промелькнула мысль о Сальери. Мужчина безуспешно попытался докопаться до какой-то истины, вертевшейся у него в голове, но постоянно ускользающей. Флоран поднимался по грязной лестнице, краска на которой потрескалась от времени, как вдруг послышалось кошачье урчание, на мгновение отвлёкшее Мота и заставившее его настороженно замереть. Но остановился он не из-за того, что любил кошек, а как раз-таки наоборот — из-за неприязни к ним. Он хотел шугнуть животное, однако эту пушистую засранку нигде не было видно, и музыкант двинулся дальше. Подойдя к входной двери, за которой жил его друг, Мот явно разнервничался. Он нажал на кнопку звонка, но ничего не услышал. Нажал ещё раз — тишина, ещё — звука всё так же не было. Флоран стал стучать кулаком по лакированной двери. — Микеле! Локонте! Микеланджело Локонте! — он около получаса звал хозяина дома, с каждой минутой добавляя всё больше эмоциональности в голос. Но ответа так и не было. Флоран совсем отчаялся. Он, прижавшись лбом к двери и положив на неё правую руку руку, еле слышно произнёс: «Я верю, что ты там... Умоляю открой, Микеле...». Вдруг послышался щелчок, и Мот от неожиданности вздрогнул. Несмело улыбнувшись, он отступил на несколько шагов назад, немного успокоившись. Теперь он знал, что его друг жив, но радости ему от этого не прибавилось. Скорее мужчина начал испытывать праведный гнев на того наглеца, который позволил себе вытворять такое. Но открывшийся просвет был не больше тех шести-семи сантиметров, которые позволяла маленькая дверная цепочка. Флоран присмотрелся к лицу итальянца, освещённое тусклой подъездной лампочкой. Музыкант был в ужасном состоянии: лицо его было бледным, волосы растрёпаны, взгляд, казалось, потух, а на губах были заметны маленькие трещинки. — Микеланджело! Что происходит? — недовольно воскликнул Мот. — Я мирно засыпал в своей комнате, никому не мешал, а тут вы со своими криками, — проговорил Микеле, смотря на Флорана через щель. — Криками? Я неделю не могу найти себе место! — продолжал возмущаться Флоран. — Мсье, я, конечно, понимаю, что у вас какие-то проблемы. Но причём тут я? — Микеле, открой мне дверь, я хочу помочь. Ты ужасно выглядишь, — устало сказал Фло, потихоньку успокаиваясь. — Вы меня, наверное, с кем-то путаете. Меня зовут Вольфганг, — в полусонном состоянии ответил мужчина и подозрительно пригляделся к французу. — А знаете, вы похожи на одного лиса. Вы не от него случайно? — О чём ты? Я твой друг! Впусти меня. — Ах, все вы говорите так. Сначала «друг», а потом — «змея», — ответил Локонте, собираясь закрыть дверь, но Мот, быстро среагировав, подставил ногу в щель. — Мсье, уберите свою ногу. — Локонте, приди в себя, это же я, Флоран, — мужчина совершенно растерялся и не понимал, что происходит: то ли Микеле издевается, то ли попросту играет с ним. — Пусть этот лис придёт сам и посмотрит мне в глаза. К себе я впущу только мсье Сальери! — выкрикнул тот, наступив Моту на ногу, из-за чего музыканту пришлось её убрать, и спустя секунду дверь громко захлопнулась. Находящийся по ту сторону двери Микеле тут же отправился к барной стойке, которую не открывал уже почти год. Он достал оттуда первую попавшуюся бутылку, похожую на винную, откупорил её и уселся в кресло, делая небольшие глотки прямиком из горлышка. Он всё ещё ощущал себя австрийским композитором. Флоран же тем временем стоял у двери и размышлял о том, что ему делать дальше. Он присел прямо на ступеньки, надеясь на то, что Микеле вот-вот откроет дверь и весело воскликнет: «Шутка!». Однако спустя полчаса бесполезного ожидания Мот подскочил на ноги и вскрикнул: «Сальери? Будет тебе Сальери! Жди меня к вечеру!». Демонстративно топнув, Флоран поспешил к себе домой. Локонте же этой угрозы не услышал, так как ему и дела не было до этого незнакомого мужчины, что набрался наглости так с ним разговаривать. Всё, чего он сейчас хотел, это своего ненасытного лиса. «Моцарту» хотелось высказать человеку, чуть не ставшему его убийцей, что он чувствовал что-то довольно необычное. Алкоголь же только усилил это желание, ещё больше взбудоражив композитора. Начало смеркаться. Небо окрасилось в цвет кроваво-красных роз, а солнце и вовсе казалось нарисованным умелым художником, который чудесно умеет подбирать тона. На всём небесном пространстве виднелось только одно нежно-сизое облачко, которое идеально дополняло картину яркого заката. На центральных улицах Парижа фонари ещё недостаточно хорошо освещали прохожим путь, но в домах то тут, то там уже включали свет, издалека напоминающий огоньки домашнего очага. Людей, возвращавшихся домой с работы, становилось на улице значительно меньше. Это были буквально единицы, но среди них был и Флоран, который явно отличался от остальных. Чёрная фигура, чей фрак уже осветили лучи первых включённых фонарей, выглядела ухоженно и неотразимо. На его штанах не было ни одной складочки, а стрелки были ровно выглажен; накрахмаленный воротничок рубашки был идеально поставлен, что подчёркивала брошь на завязанной бантом на шее ленте. Кожа его имела бледноватый оттенок (вполне возможно, что свою роль в этом сыграло и освещение), глаза были подведены чёрной жирной чертой, что смотрелось весьма гармонично с его карими глазами, а свои скулы он решил немного подчеркнуть бронзовыми румянами, которые были практически не заметны, но однозначно дополняли образ. Волосы мужчины были красиво зачёсаны назад, и даже рваная чёлка, уложенная набок, не разлеталась при ходьбе. Держа небольшую кожаную сумку на длинном ремешке, «Сальери» шёл по улице, глядя только вперёд. Вид его был завораживающим и манящим, но стоило только взглянуть в его глаза, как у любого человека появлялось чувство необъяснимого страха. Каждый, кто проходил мимо, обязательно оглядывался вслед. Кто — из-за необычности персоны, что только мелькнула перед ним, а кто — из-за прекрасного, слегка терпкого аромата парфюма, которым веяло от француза. Поднимаясь по ступеням, по которым Флоран проходил всего пару часов назад, он опять услышал кошачье урчанье, но в этот раз никак на него не отреагировал и без единой эмоции на лице дошёл до двери Локонте. Он три раза постучал в дверь и немного отступил назад, спрятав руки за спиной. Дверь не открывалась. «Быть может, «достопочтенный Моцарт» не слышит меня», — подумал Фло и ещё раз постучал, но уже громче, после чего выпрямился и скрестил руки на груди. На это раз «Моцарт» услышал стук и тут же примчался. Замок щёлкнул, лаковая дверь приоткрылась, и всё из той же щели выглянул Микеле. Он сразу же улыбнулся, узнав аромат парфюма. — Ах, Сальери, всё-таки пришли. Неужели вы не могли сразу прийти сами? Отлично выглядите. Флоран же стоял молча, не двигаясь, и смотрел прямо в глаза Локонте. Осознав, что «Моцарт» не понимает того, на что намекал Мот, он спросил: — Мсье, может, позволите мне войти? На секунду дверь закрылась, и Флоран услышал звук снимающийся цепочки, после чего дверь раскрылась полностью. Микеланджело поклонился и пригласил своего друга войти, и тот, недолго думая, переступил порог. Не спрашивая хозяина дома, Антонио включил свет в коридоре и двинулся в гостиную, отбрасывая ногами весь тот хлам, что валялся у него на пути, в сторону. Микеле шёл за ним. Брюнет включил свет и в этой комнате, после чего осмотрел её, сбросил с кресла обрывки бумаги и сел в него, закинув ногу на ногу. — Зачем вы желали видеть меня? — глядя на «Моцарта», спросил Фло, постепенно входя в роль. — Признайтесь, вы хотели моей смерти? — Мике, очевидно, решил сразу перейти к делу. — Никогда, мой милый друг. Я вам завидовал, это правда. Но на убийство меня никогда не тянуло, — ответил «Сальери», взяв с подлокотника кресла какую-то тряпку и брезгливо поинтересовавшись: — Что это? — Моя любимая рубашка. — На одежду это мало похоже, скорее на половую тряпку, — сухо произнёс Флоран и швырнул её в другой конец комнаты. — Что вы делаете? Я в ней выступаю! Она мне очень дорога! — Если она вам так дорога, то почему валяется здесь, ещё и такая грязная, мсье? Вы знаете, как я ненавижу грязь, — изобразив отвращение, проговорил Фло, осматривая комнату. — вам самому не противно находиться в таком доме? Вы даже не постыдились позвать меня в такой беспорядок. — Простите, мсье... — Сколько я уже здесь сижу? Почему вы до сих пор не предложили мне ничего? — Простите ещё раз. Не желаете чего-нибудь выпить? — Да, бокал вина, будьте так любезны. Когда Локонте отправился на кухню, чтобы наполнить бокалы, француз внимательно осмотрел всю комнату. Под ногами валялись смятые и разорванные в клочки бумаги, стены были изрисованы красками, книги оказались разбросаны на полу вперемешку с каким-то мусором, одежда лежала и на столе, и на стульях, и даже на книжных полках; окна были закрыты плотными шторами, цветы в вазе давным-давно увяли и от них остались только подсохшие стебли. Те же, что росли в горшках, уже начинали чахнуть — на кончиках их листьев появились первые сухие коричневые отмершие участки. Воздух в комнате был тяжёл. Всё так же пошатываясь, итальянец дошёл до гостиной с двумя наполненными бокалами в руках. — Вот, мсье, простите за ожидание, — произнёс Мике, протянув один из бокалов Флорану. — Присаживайтесь рядом и расскажите, из-за чего у вас здесь такой кавардак? — Честно? Я и сам толком не понимаю. Сидел, смотрел фильмы, рисовал, пытался написать новую композицию, затем всё как в тумане... — ответил мужчина, отпивая вино. — А потом услышал звонок в дверь. Приходил человек, похожий на Вас. Но, клянусь, он был определённо не столь прекрасен, как вы. — Продолжайте, я слушаю. — А дальше-то и ничего. Я ждал Вас. — Зачем вы меня ждали? — спросил Фло, поправив волосы. — А я и сам не знаю. Просто ждал. — Вы всё такой же глупый юнец, как и раньше, Моцарт. Хотите чего-то, но сами не знаете чего, — француз легко улыбнулся, хотя настроение его было весьма нерадостным. — Ладно, будьте так добры, унесите бокал, я допил. Благодарю. — Оставьте здесь. Я вынесу попозже, — уворачиваясь от очередного похода на кухню, проговорил музыкант. У него совершенно не было сил, чтобы куда-то идти. Мужчина пытался проявить уважение к долгожданному гостю, хотя чувствовал себя далеко не наилучшим образом. — Нет, тут достаточно мусора, и столь хрупкая вещь не должна стать его частью. Вынесите! — практически велел «Сальери», желая хоть как-нибудь расшевелить Локонте. — Хорошо, — поднявшись с дивана, произнёс уставший композитор. Он забрал у Мота пустой бокал и направился в кухню, пошатываясь от слабости. «Сальери» же сидел и рассматривал свои ногти на левой руке. Ему очень нравилось, как он ровно покрыл их чёрным лаком, так как раньше за него это делали гримёры. Вдруг раздался звон битого стекла, а за ним — падение чего-то тяжёлого. Фло быстро подскочил с кресла и выбежал в коридор, откуда донёсся этот звук. Увидев Локонте, лежащего на полу посреди осколков, он испугался, что его лучший друг мог сильно пораниться. Поэтому мужчина осторожно потряс друга за плечо, взволнованно позвав: «Микеле? Мике?!». Обнаружив, что Локонте потерял сознание, Фло осторожно поднял друга на руки и отнёс в комнату, в которой по-прежнему горел свет настольной лампы. Положив музыканта на кровать, он принялся осматривать его, желая убедиться, что Микеле не поранился. На грязной коричневой рубашке с жабо, в которую был облачён итальянец, были заметны зацепки, оставленные осколками, поэтому, не заглянув под неё, трудно было говорить об отсутствии повреждений. Флоран наклонился и приподнял рубашку, осматривая грудь мужчины, после чего мягко провёл по ней ладонью, чтобы удостовериться, что всё хорошо. Микеле был очень бледен и выглядел больным. Сквозь беспамятство он чувствовал на своей груди горячие руки и инстинктивно жался к желанному теплу. Когда Фло принялся за осмотр нижней части тела, у него даже отлегло на душе, так как явных признаков повреждений не было. Расклёшенные атласные штаны были в идеальном состоянии, поэтому мужчина просто закатал штанины повыше и осмотрел ноги друга, чтоб убедиться, что с ним всё в порядке. В этот миг «Моцарт» пришёл в себя и тихо пробормотал: «Сальери, что вы делаете? Со мной всё в порядке. Дайте я встану!». Он уже начал приподниматься, как вдруг Мот болезненно сжал его ногу повыше раны, которую всё же сумел найти. — Может быть, прекратишь этот цирк, Микеланджело?! — вскипел француз и заскрипел зубами, чувствуя, что эта игра уже осточертела ему. — О чём вы? — непонимающе переспросил Мике и вдруг вскрикнул: — Мне больно, прекратите! — Тогда ляг ровно и помолчи, — сказал «Сальери», злобно посмотрев на него. — Тебе повезло, что осколок стекла небольшой и засел в коже не очень глубоко. — Как вы разговариваете со мной, мсье Сальери! Мсье? Что это значит?! Француз нахмурился и недовольно посмотрел на Микеле, который изумлённо глядел на него и, очевидно, не желал выходить из роли своего разлюбезного Амадея. — А значит это, что я сумею сам достать его и обработать ранку и завтра от неё останется лишь царапина. Я немного разбираюсь в первой помощи, можешь не волноваться. Но предупреждаю сразу: вытаскивать буду медленно, поэтому может болеть. — Сильно? — занервничал Локонте. — Не знаю, посмотрим. Хорошо, что я взял с собой аптечку, — ответил Фло, направляясь в коридор за своей сумкой. Мужчина быстро вернулся со всем необходимым, сел на стул, который отодвинул от стоящего рядом стола, и попросил Мике сесть на него. Тот молча сделал то, что приказал ему «Антонио», так как сам не разбирался в подобном. — Ну как, не больно? — Нет. — Было бы удивительно, если б болело. Я ведь ещё ничего не сделал, — улыбнулся француз, шутя в своей излюбленной манере и пытаясь отвлечь друга. Тот даже улыбнулся на мгновение, но ничего не ответил. Мот упёрся левой рукой о кровать, а правой начал вытягивать тонкий осколок из ранки. Лицо «Моцарта» искривилось, будто после глотка лимонного сока. Заметив это, Фло виновато опустил глаза, ведь это было только начало. Он медленно вытягивал осколок наружу, не делая резких движений и пытаясь свести болезненные ощущения друга до минимума, но в какой-то момент Мике всё же резко схватил его за запястье левой руки и слабо сжал его, тихо застонав. — Ещё немного, прошу, потерпи. Ещё совсем чуть-чуть, — твердил постоянно Мот и, стиснув зубы, старался не нервничать. — Умоляю, быстрее, — отвечал ему итальянец, жалобно сведя брови к переносице. Микеланджело сейчас казался Флорану очень хрупким и наивным, а то, насколько слабо он сжимал запястье друга, ещё больше подчёркивало отсутствие силы у музыканта. С какой-то стороны, Моту даже нравилось это лёгкое сжатие и жалобное выражение лица. Мужчина ощущал, что Локонте сейчас полностью зависим от него. После того, как мучительный процесс был закончен, Мот обработал ранку антисептиком и наложил на неё бинт. — Нужно собрать осколки! — вдруг воскликнул «Моцарт» и резко поднялся, однако Мот покачал головой и усадил друга на кровать, вновь входя в свою сценическую роль. — Прилягте, я уберу. Может, вам принести что-нибудь? — Знаете, есть кое-что… — ответил итальянец, послушно ложась и умолкая, будто ожидая разрешение на продолжение. — Я слушаю, — ответил Фло, наклоняясь к нему. — Уже который день меня мучает бессонница. В вашей аптечке случайно нет ничего, что могло бы мне помочь? — Думаю, имеется. — Тогда будьте добры… — попросил Локонте, медленно устраивая голову на подушке. — Странный вы. Ещё час назад обвиняли меня в попытке убийства, а сейчас доверяете мне дать вам лекарство? — ухмыльнулся «Сальери», снисходительно глядя на своего «соперника» сверху вниз. — Я сам не... — начал Моцарт, но Сальери перебил его. — Это был риторический вопрос. Подождите несколько минут. Флоран, как и обещал, вернулся меньше чем через пять минут и протянул другу несколько маленьких жёлтых таблеток валерианы и стакан воды. Давать ему снотворное после алкоголя было крайне опасно, да и музыкант был настолько переутомлён, что Мот надеялся на то, что сработает эффект «Плацебо», и Мике не потребуется что-то более серьёзное. Локонте, не задавая лишних вопросов, выпил лекарство и лёг на бок, лицом к «Сальери», который сел напротив него. — Мерси, — тихо прошептал блондин и закрыл глаза. Флоран только чуть-чуть улыбнулся кончиками губ и кивнул ему в ответ. Так он и сидел до того момента, как «Моцарт», сомкнув глаза, отправился в столь долгожданное путешествие в желанный мир сновидений. Француз поднялся и осторожно, стараясь не разбудить друга, укрыл его пледом, который был скомкан в ногах музыканта. Мужчине понравилось ухаживать за Мике, он чувствовал себя по-настоящему нужным кому-то. И несмотря на то, что стрелка на часах уже переползла за полночь, он не хотел уходить, так как знал, что вечно взбалмошный и в то же время чувствительный итальянец нуждается сейчас в нём, как ни в ком другом. Поэтому Мот решил остаться на ночь, не спросив разрешения у хозяина дома. Да и тот, скорее всего, был бы не против. Фло хотел убедиться, что с Микеле всё будет в порядке. А наутро он задумал преподнести ему приятный сюрприз.