0.982

Ты приходишь в первый день декабря — даже немного смешно, — в день всемирной борьбы со СПИДом. Как наваждение, любовная фантасмагория, возникаешь у меня на пороге с двумя чемоданами вещей в руках и мольбертом под мышкой. Такой же несобранный и притягательный, как всегда. Красивый и родной до безумия, бросающийся в объятия прямо с порога. — Наконец-то, — говоришь ты, умиротворенно закрывая глаза. — Не могу там один. У меня неприятно щиплет в носу. Все мое существо противится тому, чтобы мы снова расстались, но я не хочу рисковать тобой. Не могу. Не имею права. И я говорю тебе это, сбивчиво, уткнувшись лицом в копну непослушных вьющихся волос. — Так надо, Сашка. Мне нельзя с тобой. Нельзя, Сашенька, слышишь? ВИЧ… Ты обнимаешь крепче. — Всё равно. — Ты хоть понимаешь, насколько это серьезно? — Пусть! — Ну что мне с тобой делать? — Люби меня. И я люблю. Целую дрожащие веки, вдыхаю запах твоих волос, твоей кожи, изучаю распятое подо мной тело, впервые за долгое время оказавшись в постели не один. Я помню тебя наизусть. Я знаю тебя, как карту, как строки в собственной книге, как хороший музыкант — свой инструмент. Знаю, когда быть нежнее, а когда настойчивее, знаю, где ты хочешь ощущать мои губы сейчас. Я пользуюсь этим, и ты послушно бьешься в моих руках, горячий и взвинченный, как танцующее на кончике свечи пламя. И я боюсь, что оно потухнет. Я ненавижу себя за невозможность контролировать разум и тело. Я ненавижу тебя за то, что ты такой необходимый. За то, что ты глупый амбициозный мальчишка, приносящий себя в жертву. Твое бессмысленное аутодафе — мой проигрыш, моя вина. Ты не даешь мне думать об этом. Укладываешь на себя, запускаешь пальцы в волосы, гладишь, ерошишь, тянешься за поцелуем. — Быстрее. — Шепчешь. — Быстрее, Герман. Хочу. Это не просьба — требование, — и я его выполняю. Ты охотно подаешься навстречу, рвешься ко мне из моих же рук, вонзаешь в меня ногти, процарапывая от лопаток до крестца. Под моими ладонями плавный изгиб спины, крупные позвонки, напряженные упругие жгуты мышц. Кожа влажная от пота. Ты пахнешь еще сильнее, одуряющей сладостью и сексом. Шлепки бедер частые, иногда неритмичные. Я не различаю границы. Мы похожи на клубок оголенных нервов, способный только чувствовать. Остро и головокружительно, хорошо до боли, до пульсирующего тепла, зарождающегося где-то внутри, между нами. Оно отдается стуком в висках, тяжелым теплым комом проходит по глотке и падает в желудок, разрастается внизу живота, словно лепестки цветка. Распускается, как бутон, медленно, неторопливо, а потом сразу резко, заставляя выплеснуться внутри тебя и упасть без сил. Ты сжимаешь меня, загнанно дышишь, впиваясь руками в плечи, отходя от оргазма. Я целую тебя в мокрый висок, скатываюсь с расслабленного тела на соседнюю половину кровати, и мы целую вечность лежим в тишине. — Я чуть не умер там без тебя, — говоришь ты, глядя на меня потускневшими синими глазами. Глажу тебя ладонью по худым щекам. — Ты же знаешь, что при мне это может произойти быстрее? — Да. — Подумай, Саша. Я пойму, если ты уйдешь. — Я подумал. Освободи мне где-нибудь место для мольберта. Прижимаю к себе, шепчу в макушку. — Ну зачем, Сашка? Зачем? Ты зарываешься носом в пространство между моим плечом и шеей. — Люблю. *** В ноябре мы сдаем анализы. Делаем их платно, за час в лаборатории при медакадемии, и для меня все становится кристально ясно. Твоя болезнь развивается почти на две стадии быстрее моей. Это не особенности организма. Я умею считать. Я знаю, что случайный секс, операция и тату-мастер ни при чем. Я знаю, кто кого заразил на самом деле. И ты знаешь. И эта новая правда давит на нас тяжелым прессом, заставляет сутулиться на стылом осеннем ветру, пока мы молча идем к дому. Груз моей вины внезапно достается тебе, а я не представляю, чем помочь, что мне для тебя сделать. Что я вообще могу, кроме как шагать рядом и давиться собственной жалостью? У подъезда ты останавливаешься, поколебавшись, идешь на детскую площадку. Качели почти новые, но все равно неприятно поскрипывают, когда ты садишься и раскачиваешься, перебирая ногами по песку. Я останавливаю их рукой, опускаюсь перед тобой на колени. Прямо в белых джинсах на мокрый песок. — Сашка. — Тяну тебя за полы пальто ближе к себе. — Скажи что-нибудь, пожалуйста. — Ты меня ненавидишь? — твой голос ломкий, как лед, скребущий. У меня все сжимается внутри от этого вопроса, руки становятся непослушными, и я обнимаю тебя неловко и как-то глупо. — Нет, маленький. Ты не виноват. — Ты бросишь меня? — Нет, что ты. Конечно нет. Ты долго молчишь, гладишь меня по волосам, прижимая голову к своей груди. Я на самом деле не испытываю ненависти. Я опустошен, разочарован, выпит, но не могу на тебя сердиться. Даже если ты знал, я найду для тебя тысячу и одно оправдание, только бы не думать о том, что мне пришлось бы делать выбор между тобой и жизнью вне страха. Я не хочу знать, что на поверку оказался бы трусом. Не хочу думать о том, что рано или поздно мы превратимся в тот ночной кошмар, что я видел когда-то в бесконечных статьях о ВИЧ. Это произойдет не сегодня и не завтра, и та, что стоит за левым плечом, пока не предъявляет на нас никаких прав, а значит, у нас еще есть время. И мы будем использовать его как нам вздумается. Будем читать книги, рисовать пальцами, напиваться в хлам, будем менять квартиры, заниматься сексом в примерочных дорогих магазинов, терять деньги, будем заводить котов и ставить ёлку дважды в год. Я буду покупать тебе арахис килограммами и готовить яблочный пирог хоть каждые выходные, и обязательно — слышишь? — обязательно увезу тебя на море.