Выученные уроки

Чистокровные. Ведьма или волшебник, родившиеся в полностью магической семье. Никаких следов маггловской крови в родословной. Мой отец. Магглорожденные. Ведьма или волшебник, родившиеся в маггловской семье. Оба родителя магглы, и нет известных близких магических родственников. Моя мать. Полукровные. Ведьма или волшебник, родившиеся в семье со смесью маггловской и магической крови. Я. Вот, кто я. Полукровка, в общем, дворняжка. Одна часть моей семьи полностью маггловская, и я даже большинство из них не знаю. Я регулярно вижу только бабушку с дедушкой, и то не так уж ужасно часто. Вся остальная часть маминой семьи где-то далеко, и они не знают, что мама — ведьма. Я уверена, они думают, что она бухгалтер или типа того, и они определенно не в курсе, что она выставила свою кандидатуру на самый высокий пост в стране. Другая моя семья полностью магическая. И я знаю их всех, возможно, слишком хорошо. Это раздражает, вообще-то. Нас очень много, и в толпе моих кузенов очень легко затеряться. Я где-то посередине — не считаюсь одной из старших, но и не среди малышей. Я не из красивых (дурацкие вейлы) и не из смешных. Ну да, я «умная», но кого это волнует. Я просто посередине. И иначе никогда не было, поэтому я не расстраиваюсь. Ни капельки. Это просто чертовски раздражает. А еще примем к сведению, что я не слишком лажу с кузенами, кроме Ала, конечно. Я не имею в виду старших - Виктуар и Доминик - они нормальные. И те, что чуть младше, тоже не плохи, Роксана вообще классная. Но остальные большей частью кучка избалованных гаденышей, который обожают каждый день превращать мою жизнь в ад. А больше всех — Джеймс Сириус Поттер. Мы с Джеймсом никогда не были милы друг с другом. Большинство моих детских воспоминаний, связанных с ним, включают в себя брошенных на меня жуков и такое сильное дерганье волос, что начинали литься слезы. С возрастом лучше не стало, мы все еще ссоримся, все еще ненавидим друг друга и все еще превращаем жизнь друг друга в ад. Больше всего это связано с тем, что наши семьи настолько близки, что мы больше как брат и сестра, чем просто кузены. Его родители — мои крестные, а мои родители — его. Так что да, у нас братско-сестринская связь и ничего больше. Удивлена ли я, что он ударил Мэддокса Харрингтона по лицу за то, что тот назвал меня психованной стервой? Не особенно. Такие мы с Джеймсом. Мы семья, неважно, что мы ссоримся. Он не позволит какому-то говнюку просто стоять и оскорблять меня. Конечно, для всех было бы намного лучше, если бы эта драка случилась не в тот вечер, когда мой дядя прогуливался по коридорам (всем, кроме Мэддокса, конечно, тот был бы мертв). И теперь у нас проблемы. Большие проблемы, как я понимаю, хотя мы все еще живы. Джеймс выглядит злым на весь мир, и дядя Гарри оставил нас на несколько минут (наверное, распеться, ведь ему предстоит орать на нас несколько часов). Я тоже зла, но трудно на этом сосредоточиться, потому что все, о чем я думаю, это боль у меня в руке. Я не думала, что разобью свою руку, когда рассекала этому козлу губу. Я никогда еще раньше никого не била. Пусть я не в ладах с большинством своей семьи, в основном наши ссоры — это крики, оскорбления и иногда легкие тычки, пока кто-нибудь не появляется и не разнимает нас. Честно, я не понимаю, что на меня нашло. Я никогда так раньше не реагировала ни на что. Но услышав, как кто-то сказал такое о моей маме, ну, я не знаю, это просто меня довело. — Не поможешь? — спросила я, обратившись к Джеймсу, который сидел на столе посреди пустого класса, куда нас втолкнул его отец. Он приподнимает брови, и я поднимаю кровоточащую руку. — Это моя рабочая рука, и я боюсь залечивать раны, держа палочку в другой руке, — объяснила я. Джеймс закатил глаза, но все же двинулся ко мне. Я встала и подошла к нему, протягивая руку, чтобы он мог ее осмотреть. Джеймс рассматривает ее с секунду, прежде чем вытащить свою палочку и пробормотать простое залечивающее заклинание. Раны моментально затянулись, и хоть еще и побаливает, уже начинает становиться лучше. — Спасибо, — сказала я. Интересно, он знает, как трудно мне это ему говорить? — И спасибо, что заступился за меня, - быстро пробормотала я, почти надеясь, что Джеймс не слышит. Но, полагаю, слышит, потому что он равнодушно пожимает плечами: — Ему не стоит лезть к девчонкам. Джеймс сказал это — сыграл картой «беспомощная девочка» — но это не совсем правда. Он не стал бы драться из-за какой-нибудь случайной девчонки. Во всей школе он набил бы морду кому-нибудь только из-за Лили и меня. Конечно, я не указываю на это, уверена, ему будет легче, если он решит, что заступился за меня только потому, что я маленькая беззащитная девочка, а не потому, что где-то в глубине души он за меня волнуется. Так что я это так и оставила. — Почему ты не сказала мне о том, как он назвал твою мать? — вдруг спросил Джеймс, глядя на меня. Я присела на стул за партой перед ним. — Я была слишком зла, чтобы что-то сказать, — пожала я плечами. — Никто еще мне такого не говорил. — Ну, если бы ты сказала, я бы ему не только нос сломал. Не сомневаюсь. Джеймс действительно сильный, это удивительно, конечно, потому что его папа довольно маленький. Но большинство маминых братьев (включая моего отца) довольно крупные, высокие и несколько мускулистые. Джеймс высокий (выше меня, во всяком случае, а я определенно высока для девочки), и, учитывая тот факт, что он не заботится ни о чем, кроме квиддича, он определенно не тощий. Так что я уверена, если бы была необходимость или желание, он мог бы нанести чьему-нибудь лицу приличный ущерб. Он бы, наверное, это и сделал, если бы не явился его отец и все не испортил. Кстати об этом, кто-то идет, и да, это он. Дядя Гарри вернулся и выглядит таким же взбешенным как раньше, когда закрывает за собой дверь и холодно смотрит на нас. Я оглянулась на Джеймса, который безучастно смотрел прямо перед собой. — Я дам вам шанс объясниться, — сказал дядя Гарри очень явно наигранно спокойным голосом. Я снова оглянулась на Джеймса, но тот не выглядит заинтересованным в самозащите. Он просто сидит и ничего не говорит. Я не знаю, может, это намек, чтобы я начала первой, или я должна поступить как он и тоже ничего не говорить. — Роуз? А? Я подняла голову и увидела, что дядя Гарри выжидающе смотрит на меня. Подозреваю, это значит, что я должна начать первой. Может, мне поступить как Джеймс и просто уставиться в никуда? — Роуз! Ну, хорошо, наверное, нет. — Эм, — я несколько раз моргнула, пытаясь выглядеть настолько запутавшейся, насколько можно. — Я… Я просто разозлилась. — Ты просто разозлилась? — повторил он, приподняв брови. — Он говорил действительно ужасные вещи… — Он говорил действительно ужасные вещи? — Он так и будет продолжать, — вмешался Джеймс. — Будет повторять все, что ты сказала, в виде вопросов. Не могу сказать, что это вызвало ну совсем уж плохую реакцию. Один хороший эффект это все-таки произвело, потому что теперь дядя Гарри мной уже не заинтересован. — Окажи себе услугу и закрой рот, — незамедлительно сказал он, обернувшись к Джеймсу, которого это ни капли не впечатлило. — А что? — невинно спросил он. — Я просто сказал ей, что ты делаешь. Это то, что ты делаешь. — Я не знаю, какого черта с тобой не так, — с недоверием сказал дядя Гарри, — но меня от этого уже тошнит. — Со мной все в порядке, — отвечает Джеймс совершенно изумленно. — Я просто говорю правду. — Ты неконтролируем! Джеймс фыркнул, по-настоящему фыркнул. Если бы и было подходящее время исчезнуть, то оно настало прямо сейчас. К сожалению, мне всего лишь пятнадцать, а уроки аппарации начнутся только на шестом курсе. — Что тут, черт возьми, смешного? — требовательно спросил дядя Гарри, и Джеймс закатил глаза. — А что ты от меня хотел, па? — спросил он. — Я должен был стоять, позволяя этому идиоту обзывать ее сукой или что там еще пришло бы ему в голову? — Нет ничего плохого в том, чтобы заступаться за других, но когда ты начинаешь избивать и ломать людям носы, вот тут да, это проблема! — Ну, извини, — говорит Джеймс, и даже глухой услышит, что он вовсе не извиняется. — Извини, что я вспылил и позволил своему гневу взять вверх, извини, что я не гребанно идеальный. — Никто не заставляет тебя быть идеальным. Но Джеймс лишь трясет головой в явном неверии: — Ты ждешь этого от меня всю жизнь. Весь гребаный мир этого ждет. Дядя Гарри скрестил руки на груди и сузил глаза. — Тебе действительно следует покончить с собой. Мне жаль, что у тебя такая трудная жизнь. И тут Джеймс взорвался. Вместо того, чтобы говорить с сарказмом и недоверием, он действительно повышает голос до очень, очень небезопасного тона. — Ты даже не понимаешь, какая у меня жизнь, потому что тебе всегда было наплевать! — Джеймс, ты должен… — Что я должен, пап? Я должен сидеть здесь, заткнув рот, и делать вид, что ты будто бы действительно имеешь хоть малейшее представление о том, что творится в моей жизни? Тебе легко стоять здесь и говорить, что я должен или как я должен был поступить. Ты даже не представляешь, каково это — быть твоим сыном? Каково это быть семнадцатилетним сыном Гарри Поттера. О’кей, теперь серьезно. Я уже говорила, что хочу исчезнуть, так вот, теперь я точно хочу исчезнуть. Думаю, они забыли, что я тоже нахожусь здесь. Дядя Гарри выглядит взбешенным, и он стучит по парте перед Джеймсом. Джеймс даже не вздрагивает, но я думаю, что сейчас все станет совсем по-настоящему плохо. Интересно, я смогу незаметно выскользнуть за дверь? — Ты не имеешь понятия, каково быть семнадцатилетним и быть Гарри Поттером, — глаза дяди Гарри сверкают как никогда раньше. Я видела его злым, конечно, но никогда — таким. — Ты такой испорченный маленький мерзавец! Ты не понимаешь, как легко тебе все досталось и скольким люди пожертвовали ради тебя! Ради вас обоих! — о, отлично, он вспомнил, что я здесь. Он расстреливает меня взглядом, будто я Джеймс или типа того, а затем продолжает свою тираду. — Вы оба получили все, что хочет любой ребенок! Вам не нужно беспокоиться ни о чем! А вы сидите здесь и ноете из-за всякой херни, потому что вы не понимаете, что такое настоящие проблемы! — И чья в этом вина? — отвечает Джеймс, его глаза так же сверкают, как у его отца. — Чья вина в том, что у нас нет об этом никакого представления? Ты никогда не заботился о том, чтобы рассказать нам это, так что не стой здесь и не выделывайся, потому что все, что мы знаем, мы узнали из книг! — Мы пытались вас защитить! — Тогда не злись из-за того, что мы знаем только то, что ты хотел, чтобы мы знали. Я с ним согласна. Я хотела сказать это вслух, но не успела, потому что его отец выпалил почти мгновенно. — Мы не хотели, чтобы вы выросли избалованными негодяями, думающими, что весь мир им должен только за то, что они соблаговолили проснуться утром! Может, вы попытаетесь быть благодарными за все, что у вас есть, и за то, сколь многим мы пожертвовали ради того, чтобы вы росли в безопасности. — Ну, извини, пап, — с иронией сказал Джеймс, вставая. — Извини, что я такое хреновое для тебя разочарование, но тебе не придется беспокоиться об этом в конце года, тогда-то ты от меня, наконец, избавишься. Может, это, наконец, сделает тебя счастливее. Ну, я эксперт в драматизировании, но даже я должна признаться, что Джеймс уж совсем завернул. Ужасно то, что он сам этого не понял. Выглядит так, будто он серьезен и действительно верит всему, что говорит. Если бы он не был таким идиотом, мне даже стало бы его жаль. Еще раз расстреляв отца взглядом, он взял свою палочку со стола и пошел к двери. — Даже не думай! — приказал дядя Гарри. — Вернись и сядь! Но Джеймс ушел. Думаю, ему наплевать на то, что он, наверное, вырыл себе могилу, в которой его закопают в любую минуту. Джеймс выходит из комнаты и исчезает в коридоре. Его отец с яростью посмотрел ему вслед, и я подумала, что он может пойти за ним и притащить Джеймса назад за волосы. Но он этого не сделал. Вместо этого дядя Гарри поворачивается ко мне, его глаза все еще опасно горят. — Я вызову твоего отца, — выпаливает он. — У твоей матери и так полно проблем и без этой идиотской глупости. — Как и всегда, — шепчу я себе под нос. Но он услышал. Я вскрикиваю, когда он хватает меня за руку и сдергивает со стула. На секунду мне кажется, что он меня ударит, и я думаю, как это будет нечестно, ведь это Джеймс его так разозлил. Конечно, он меня не бьет. Он никогда меня не бил. Вместо этого он немного меня встряхивает и говорит: — Вырасти, Роуз! Весь долбаный мир не вращается вокруг одной тебя! Я серьезно никогда не видела его раньше таким злым, он выглядит так, будто сейчас взорвется. Это страшно. — Из… извини, — наконец выдохнула я, хотя понятия не имею, за что прошу прощения. Мне просто стало нехорошо. Я даже не могу на него смотреть, потому что не могу видеть, как он на меня смотрит. Он еще держит меня за руку и не отпускает. — Ты не можешь срываться очертя голову, когда слышишь то, чего не хочешь слышать, — продолжает он, и его голос кажется чуть менее резким, чем раньше, но все еще ни капли не дружелюбным. — Люди всегда будут говорить о тебе что-то, и они будут говорить о твоей семье и твоих друзьях, и тебе надо научиться это игнорировать. Ты не можешь бить всех подряд только потому, что они негодяи, — он останавливается на секунду, а потом, подумав, добавляет: — Ты совсем как твой отец. Я не знаю почему, но я начала трястись. Не так, чтобы было видно, но так, что я заметила, естественно, ведь это я. Дядя Гарри все еще держит мою руку, и он сжимает ее так сильно, что это больно. Я чувствую, что хочу или расплакаться, или блевануть, и, наконец, мое тело решает за меня, потому что у меня на глазах появляются слезы. Дядя Гарри заметил и сжал руку еще сильнее. — Даже не пытайся, — серьезно сказал он. — Я не твоя мать, можешь рыдать, сколько хочешь, мне плевать. — Больно, — тихо говорю я, смаргивая слезы и пытаясь их остановить, а затем смотрю на его руку, которой он продолжает сдавливать мое предплечье. Дядя Гарри отпускает меня и ничего не говорит, когда я тру то место, за которое он меня держал. Я не буду плакать. Я не буду плакать. — Извини, — тихо говорю я снова, заикаясь. Я все еще не хочу смотреть ему в глаза. — И это была моя вина. Джеймс просто обо мне заботится. — Тебе не нужно извиняться за Джеймса. Он сам за себя отвечает, как и ты, — на этот раз его голос намного спокойнее, но все еще не звучит так, будто он особенно мною доволен. Нет, он скорее кажется раздраженным. — Роуз, тебе надо начать думать. Рука все еще болит. Уверена, на ней будут синяки. Я тру ее и киваю, но ничего не говорю. — Послушай, Роуз, — сказал он, взяв меня за плечи на этот раз очень нежно и заставив взглянуть на себя. — Я люблю тебя, вот почему я не хочу, чтобы ты влипала в истории. Ты это знаешь, верно? Ненавижу, когда взрослые это делают. Заставляют чувствовать себя охрененно виноватыми. У меня нет выбора, я смотрю на него, и его глаза не такие злые, как несколько секунд назад. Я киваю, но едва заметно. — Ты и Джеймс, и все вы… Все, что мы хотим, это быть уверенными, что у вас есть все, что вам нужно. И чтобы у вас все было хорошо. Я уже слышала эту лекцию. Звучит как письмо, что мама прислала мне несколько недель назад. Слушать это, оказывается, еще хуже. Я ничего не говорю, потому что не знаю, что могу сказать. Так что я просто смотрю на него, и он, наконец, качает головой: — Иди в постель. Ты выглядишь так, будто сейчас свалишься. Меня немного тошнит, и я не совсем уверена, что меня сейчас не вырвет прямо ему на ботинки. — Разве ты не собираешься вызвать моего папу? Он качает головой. — Тебе надо поспать. Разберемся с этим завтра, — он отпускает меня и отступает на шаг. Может, завтра он забудет, что меня нужно наказать. Вряд ли, но я имею право надеяться. Я ухожу, больше не подстрекая его ни на что. Я устала от всего этого. В голове что-то пульсирует, рука болит, и костяшки пальцев все еще ноют. Я даже не поняла, что прошла так далеко, пока не остановилась прямо у двери-портрета. Толстая Леди смотрит на меня и качает головой — Ты плохо выглядишь. Я не обращаю на нее внимания и просто говорю пароль: — Биллингсворт. Так как у нее нет выбора, она громко вздыхает и открывает мне проход. Уже довольно поздно, так что внизу немного народу. Несколько человек посмотрели на меня, когда я вошла, но никто особо внимания не обратил. Но я заметила, как Ал немедленно вскочил, и я знаю, что он ждет меня. Он один за столом, пытался делать вид, что занимается, и я иду к нему, чувствуя себя немного больной. — Что случилось? — сразу же спросил он. — Я подралась с Мэддоксом Харрингтоном, — вяло ответила я. — Это я знаю, — нетерпеливо сказал он. — Но что случилось? — Он назвал мою маму грязнокровкой, и я разозлилась. Я ударила его. А потом пришел Джеймс, и Мэддокс назвал меня психованной стервой, так что Джеймс его тоже ударил. А потом появился твой отец, и утащил нас с Джеймсом, и наорал на нас. А потом они с Джеймсом серьезно поссорились. И теперь Джеймс в большой беде, — я сказала все это быстро, пытаясь донести главное. Ал приободрился в конце и кажется тайно довольным. — Ну и хорошо, — сказал он ровно. — И надеюсь, он оттуда не вылезет. Серьезно? Серьезно? Я изумленно смотрю на него. Конечно, он не может быть серьёзен. Но, похоже, все-таки да. — Он заступился за меня! — с недоверием сказала я. Ал отворачивается, но потом пожимает плечами. — Мне плевать, как он попал в беду, пока он там. — И я тоже буду в беде, когда завтра узнают мои родители! Это тебя тоже радует? — Конечно, нет, — говорит Ал, закатывая глаза. — Но ты не мерзкий ублюдок вроде Джеймса. — Он получил из-за меня! — повторила я, все еще не веря ему. — Он не мерзкий ублюдок! Ал пристально смотрит на меня, а я не могу поверить, что мы вообще об этом говорим. — И что? Теперь ты на его стороне? Я уверена, что моя челюсть упала прямо на пол. — Почему я должна выбирать стороны? — выкрикиваю я. — Мне не пять лет, и я не влезаю в вашу глупую маленькую ссору. — Она не глупая! — кричит он мне. — Ты знаешь, что он мне сделал. — И я знаю, что ты сделал ему. Теперь вы квиты. Так что избавь меня от этого! — Не могу поверить, — говорит он, в шоке качая головой. — Он защитил тебя от какого-то идиота, один раз, и все, ты его лучший друг? — Тебя даже не волнует, что Мэддокс сказал о моей матери? — требовательно спросила я, чувствуя, как мое лицо горит, и я становлюсь все злее и злее. — Конечно, волнует, но это не имеет к этому отношения. — Это имеет прямое отношение, — усмехаюсь я. Мне никогда не хотелось его ударить так сильно, как сейчас, но я не могу устроить две драки за один вечер. — Я рада, что ты такой заботливый. — Ой, хватит драматизировать, — он снова закатывает глаза, и я сплетаю пальцы, чтобы не сорвать с него очки и не врезать ему по лицу. — Знаешь, что? — резко спросила я. — Я рада видеть, что тебя на самом деле волнует. Теперь я знаю, кому ты лгал. Ал изумленно смотрит на меня. — А я рад, что знаю, кому лгала ты! — Прочь с дороги! — командую я, специально врезаясь в него, когда прохожу мимо. — Не стоит быть такой сукой по отношению ко мне, только потому, что ты зла на себя, — злобно бросает он мне в спину. Я поворачиваюсь и толкаю его так сильно, что он падает прямо на парту. — Не смей звать меня сукой. Он выпрямляется и толкает меня. Я физически сдерживаю себя от того, чтобы сделать с ним что-нибудь еще. Вместо этого я смотрю на него и говорю: — Почему бы тебе не сбегать и найти папочку? Ты единственный, кого он любит, потому что только ты слишком труслив, чтобы ему противоречить. И не добавляя больше ни слова, я иду по лестнице в женские спальни. Какого хрена сейчас произошло?