Выученные уроки

Боль. Это все, что я заметил. Боль. Везде. В руках, в ногах, в груди и в спине. И в голове. Особенно в голове. Я чувствую себя так, словно кто-то колотит моей головой о бетонный пол снова, и снова, и снова. На секунду мне показалось, что я мертв. Я пробудился от чего-то, и понятия не имею, где я и как там оказался. Я ничего не вижу, но знаю, что я не в своей постели. Если бы я был в своей постели, подушка была бы мягче, одеяло теплее, и рядом была бы Кейт. А ее точно нет. Подушка жесткая, я замерз, и нет, рядом со мной не свернулась калачиком красивая девушка. Наверное, я умер, и это ад. Меня словно ударила мысль о том, что я ничего не могу увидеть. Может, слепота и боль — две части ада. Я не думаю, что даже верил в ад, по крайней мере, до сих пор. Я хочу оглядеться и посмотреть, где я и что тут делаю, но не могу. Все вокруг меня черное. И боль, пульсирующая в каждом сантиметре моего тела, дает мне мало надежды сконцентрироваться на чем-то другом. Итак, следующий вопрос: как я умер? Я напряг мозг, чтобы вспомнить, но бля, даже думать больно. Я чуть не рассмеялся, когда подумал, что сказала бы Роуз, если бы это услышала, но я, конечно, не смеюсь, потому что даже не вижу, так что уверен, я не смогу смеяться и говорить. Как это произошло? Я помню, что был на уроке, и на меня ворчал Флитвик… Помню, немного поспорил с Кейт, или, вернее, она поспорила со мной. Помню, что пошел на квиддичную тренировку. Квиддич. Ну конечно. Очевидно, вот что случилось. Я, наверное, упал с метлы. Но я много раз падал с метлы, и до сих пор еще ни разу не умирал. Может, я не мертв. Может, я сильно ударился и отрубился. Да, вот, наверное, так. Это объясняет и странную кровать, я, наверное, в больничном крыле. И да, я уверен, что это гипс на моих ногах. Но у меня нахер так кошмарно болит голова. Это облегчение — осознать, что я не ослеп. Я просто не могу открыть глаза, потому что явно без сознания. Лучше так, чем мертвым, по крайней мере. — Невилл отправит Лили и Ала назад после обеда. Я легко узнал голос. Это мама, и вслед за ее замечанием слышно щелканье двери, так что, думаю, она вошла. Я узнал и голос, ей ответивший, и, признаюсь, я немного шокирован. — Они не могут оставаться тут после ужина. Им пора снова начать нормально спать. Папин голос раздается слева, в противоположном направлении от маминого голоса и звука закрывающейся двери. Это значит, что он уже был здесь, ждал, когда я проснусь. Их голоса не звучат грубо, или раздраженно, или злобно, или какие там есть еще наречия, чтобы описать то, как они последние несколько месяцев друг с другом говорили. Интересно, что происходит. — Какие-нибудь изменения? — спрашивает мама и, судя по направлению ее голоса, она идет через комнату туда, где папа. — Нет, никаких. — Возьми. Черный кофе и черничный кекс, — она принесла ему его любимый завтрак. Может, он отравлен? — Спасибо. Ты поела? — Я не голодна. — Джин… Тебе надо поесть хоть что-то, — Джин. Он не зовет ее Джин, когда зол на нее. И он волнуется о том, что она не ест. — На, возьми половину. Она вздыхает, но сдается. — Хорошо, — наверное, кекс не отравлен. Это странно. Они были почти нормальные. Я решаю попытаться открыть глаза, но это совершенно невозможно. Больно слишком уж хреново. А-а-а-а… — Ты это слышал? — мамин голос тут же посерьезнел и встревожился. Я чувствую, что она возвышается надо мной, хоть и не вижу ее. — Он что-то сказал? — папин голос рядом с ней. Они оба теперь стоят. Это странно, как я могу определить это только по тому, как они говорят, но это довольно круто. И все равно, я немного удивлен, что я, оказывается, что-то сказал или издал какой-то звук. Я не собирался, и интересно, что это было. — Джейми? — голос мамы был тише, это почти шепот. Она кажется такой встревоженной, что я даже почти не злюсь, что она зовет меня Джейми. Я чувствую кончики ее пальцев на своем лице, и она проводит ими по моему носу, потом по щеке, под глазом. — Джеймс, милый, ты меня слышишь? Я никогда не слышал ее такой раньше, во всяком случае, не со мной. Обычно она не такая нежная и мягкая, по крайней мере, не была с тех пор, как я подрос. Это довольно мило, и я жалею, что ей приходится так беспокоиться. Я хочу ей ответить, но мое горло слишком пересохло, и я не могу понять, как заставить губы двигаться. — Он что-то сказал, — голос отца звучит почти как мамин — нервный и шепчущий, но с оттенком надежды. Но все-таки, что нахер я сказал? Они-то что-то слышат. — Джеймс, — мама, похоже, боится надеяться, но явно проваливается в этом. Мне действительно жалко, что она так обо мне беспокоится, так что я борюсь со всей болью (и блядь нахер, ее много) и заставляю свой рот шевелиться. — Шосчилось? Это все, что я смог выдавить, но даже это было большим достижением. Моя голова аж загудела в ответ, и я мог бы закричать от боли, если бы мог заставить свой рот открыться. — Он спросил, что случилось, — объяснил папа, в его голосе облегчение. Я впечатлен, что он понял мой изломанный вопрос, но он прав, это я и спрашивал. Так что — очко в пользу папы. Пальцы мамы все еще на моей щеке, и она передвигает их, чтобы провести вдоль линии роста волос. Я знаю, она пытается быть нежной, но даже самое легкое прикосновение отдается жуткой болью, и я внутренне вздрагиваю, но уверен, что эта реакция не отражается на моем лице, потому что она не останавливается. — Может, нам стоит позвать целителей? — предлагает папа, но я едва слышу его, потому что его голос так тих, и, когда мама отвечает, ее голос так же тих. — Пока нет. Еще несколько минут побудем с ним наедине. И тогда я чувствую на себе вторую ладонь, которая потяжелее, но она не трогает мою щеку или лоб, а ложится на мамину руку и оттягивает ее. Даже без сознания я чувствую изменение в воздухе. Я не знаю, должен ли разозлиться, расслабиться или испугаться. Я просто рад своей временной слепоте. Я ничего не слышу несколько секунд, только учащенное дыхание. А потом я слышу такое, что в нормальных условиях заставило бы меня блевануть: — Я скучаю по тебе, Джин, — звучит так тихо, что я еле слышу, но недостаточно тихо. — Скучаешь? Кто-то громко сглатывает (наверное, я — пытаюсь удержаться от рвоты). — Каждый день. Ох, гадость! Я снова внутренне содрогаюсь, но определенно делаю это слишком сильно, потому что что-то словно колотит меня по затылку. И это худшая боль, что была за всю мою жизнь, она проходит сквозь голову и достигает пальцев ног. Твою мать! Родители шокировано смотрят на меня, и у них уходит секунда, чтобы выйти из того, чем они там занимались. Они держатся за руки, но выпускают их, когда оба оборачиваются и бегут ко мне. Мама дерьмово выглядит, как будто она плакала часами, или не спала целыми днями, или и то, и другое. Подождите. Кажется, мои глаза открыты, раз уж я могу их видеть. Это значит, что я очнулся. Что значит, что… Где я, черт возьми? — Ох, бля… Твою мать! — боль, господи, это больно. — Ох, Джеймс, — мама выглядит так, будто сейчас снова расплачется. — Иди, позови целителя! — быстро сказала она папе, не отворачиваясь от меня. Он выбегает, и мама склоняется надо мной, проверяя что-то, понятия не имею что. — Ты в порядке? — задушено спрашивает она. — Это нахер больно! — раздраженно сказал я, желая снова вернуться в слепоту, потому что, когда глаза открыты, боль увеличивается раз в десять. — Какого черта произошло? — мое горло пересохло, и слова звучат хрипло. — Ты травмировался на тренировке. Бладжер ударил тебя по голове, а потом ты упал. О боже, я так испугалась… Моя голова меня убивает, и я двигаю рукой, чтобы проверить, но обнаруживаю, что рука привязана. В раздражении я тяну ее, но мама меня останавливает, приподнимая другую мою руку. Эта не привязана, так что я приподнимаю ее и проверяю рану. Все, что я чувствую — это бинты, хотя и очень толстые бинты, которые явно обернуты вокруг всей моей головы. Это должно быть очень плохо. — Кто меня ударил? — спросил я, нахмуриваясь в попытке вспомнить. Мама как-то грустно мне улыбается. — Эллиот. Это был несчастный случай. Эллиот. Ха. — Гребаный пидор, — дождись только, когда я выйду. — Джеймс! — я смотрю на нее, удивляясь. Она что, серьезно собирается отчитать меня за мой язык, когда я полумертвый? Она не отчитывает, просто качает головой и немного выдыхает, явно давно затаив дыхание. — Где я вообще? — спросил я, все еще раздраженный по большей части всей жизнью. — Святой Мунго. Им пришлось доставить тебя сюда. — Как долго я так лежал? — Три дня, — тихо сказала она, и у меня появилось чувство, что, когда прошло три дня, люди начали сдаваться. — Боже, где папа? Мне кое-что нужно, — я неудобно свернулся, но только для того, чтобы получить очередную порцию боли в моей голове. — Блять! — я закрыл глаза, но это не помогло. — Папа здесь, — сказала мама, и я услышал шаги, снова входящие в комнату. Я открыл глаза и увидел, что она тянет его ко мне. — Что нужно, дружище? — спросил он, и я с удивлением вижу, что даже он выглядит испуганным и в то же время расслабившимся. — Скажем им, чтобы дали мне какую-нибудь нахрен хрень, — выкрикиваю, снова зажмуривая глаза. — Я дышать не могу, ужасно больно. И это правда. Когда я дышу, болит грудь, от чего еще сильнее болит голова, и это нахер убивает меня! Папа исчезает секунд на тридцать, и, когда на этот раз возвращается, с ним несколько человек. Вот так вот, есть несколько положительных сторон в том, чтобы быть Поттером, когда половина мира боится твоего отца и говорит: «Откуда?», когда папа велит: «Прыгай». Женщина, у которой на бейдже написано «Мирна», запрокидывает мою голову и заливает мне в глотку зелье, по вкусу напоминающее старые носки. Я борюсь с поднявшимся приступом тошноты, чему я рад секунду спустя, когда оно сразу же начинает действовать. Блаженное онемение растекается по всему моему телу, и мне тут же стало спокойнее и намного веселее. На самом деле, я чувствую себя так, будто покурил что-то совершенно отличное. Хотелось бы, чтобы у меня было что-то покурить. Где, черт побери, Эллиот? Следующая пара часов проходит быстро, и я не обращаю внимания ни на что и ни на кого. Целители проводят на мне уже миллионный тест, и один из них был довольно позорный и задевающий самолюбие, но мне даже плевать. Все кажется спокойным и мирным, и я это принимаю, думая, что, может, все не так уж и плохо, в конце концов. Люди слушаются каждого моего слова, приносят мне еду и все, что я попрошу. Вообще-то это даже круто. Становится все лучше и лучше, потому что они продолжают и продолжают заливать мне в глотку зелье так часто, что я даже уже перестал замечать мерзкий вкус. Мама и папа носятся вокруг меня и не спорят друг с другом. На самом деле, они довольно милы, хотя это и немного неловко. Но я всего этого не замечаю, а сижу и думаю, смогу ли взять с собой немного этого зелья в школу, чтобы попытаться распознать его ингредиенты. Это определенно лучшая штука во всей вселенной. Уверен, Роуз разберется, она хороша в такой херне. Я поймаю ее в один из тех дней, когда она не будет меня ненавидеть, хотя это будет нелегко. Но ее будет легче уговорить, если я смогу дать ей попробовать. В конце концов, она может быть раздражающе умной, но она явно не совершенство, и у нее есть задатки плохой девочки. Если мы начнем варить эту херню в школе, мы просто разбогатеем. Мои мысли прерваны легким стуком в дверь. Папа открыл ее, и в палату медленно вошла Кейт. Слава богу. Как бы мне ни нравилось, что меня балуют, я рад видеть кого-то младше тридцати пяти. Особенно, если это Кейт, и черт, она выглядит шикарно. Она выглядит напуганной и настороженной, и быстро и нервно мне улыбается, прежде чем повернуться к моим родителям. — Здравствуйте. Я Кейт, — она сглатывает и пытается им улыбнуться, но у меня ощущение, что она почему-то перепугана до смерти. — Профессор Лонгботтом разрешил мне прийти во время обеда, если вы согласны, конечно. — Конечно, — ласково говорит мама. Она улыбается мне и говорит: — Просто позови, если что-то будет нужно. Мы будем в коридоре. Я киваю, желая, чтобы они поторопились и, наконец, оставили меня с Кейт. Кейт такая миленькая, когда нервная и напуганная. Кейт. Да, Кейт. Они, наконец, уходят, закрывая дверь за собой, и Кейт стоит в другом конце комнаты и смотрит на меня. — Кейти, — сказал я, улыбаясь ей, последняя порция зелья все еще действует, и все вокруг просто прекрасно. Она подходит к моей постели и стоит рядом, разглядывая меня. Ее лицо все еще встревоженное, и она кусает нижнюю губу. Я хочу, чтобы она подобралась поближе, чтобы я мог укусить эту губу. — Как ты себя чувствуешь? — тихо спросила она. — Великолепно, — честно ответил я. — Тебе не больно? — Я вообще ничего не чувствую, — серьезно сказал я. — Ты могла бы шлепнуть меня по лицу, и я бы не почувствовал. — Мне проверить эту теорию? — она приподняла брови, и я ей усмехнулся. — А ты хочешь? Она лишь качает головой и склоняется надо мной. — Нет, — и потом она целует меня, сначала очень нежно, и видно, что она боится причинить мне боль. Это не больно, совсем нет, и я целую ее в ответ, раздраженный тем, что у меня работает только одна рука. Но все равно я хватаю ее затылок и притягиваю ближе, из-за чего она теряет равновесие и падает вперед. Она успевает выровнять свое тело надо мной на вытянутых руках по обеим сторонам моего тела. — Я не хочу сделать тебе больно, — сказала она, отстраняясь немного, чтобы посмотреть на меня. Я притягиваю ее назад здоровой рукой. — Это не больно, — обещаю я. Ее волосы такие мягкие, и ее рот на вкус просто потрясающ, как корица и шоколад. Черт, Кейт и зелье — как раз то, что нужно для полного экстаза. — Твои родители прямо за дверью, — говорит она сквозь сбившееся дыхание, когда я здоровой рукой чуть задираю ей голову и целую ее подбородок. — И что? — кожа на ее шее такая же вкусная, как и рот, но она, наконец, отстраняется и садится на краю постели, убирает мою руку от своего лица и кладет ее себе на колени. — Джеймс, ты уверен, что в порядке? — Я клянусь, я шикарно себя чувствую, — я улыбаюсь ей во весь рот, потому что знаю, как на нее это действует. — А теперь ты здесь, и все просто идеально. — Джеймс… — Ш-ш, — я высвобождаю руку из ее хватки и провожу пальцем по ее губам. — Ты такая красивая. Кейт смеется. — Ты полностью обдолбанный, да? — Немного есть, — смеюсь я, и она закатывает глаза. — Отличная хрень. — Что это? — она берет пустой флакон со столика у кровати и разглядывает его. — Не знаю, но это просто фантастика. Когда мы вернемся в школу, — я останавливаюсь, потом указываю пальцем на свою грудь, — когда я вернусь в школу, я стащу с собой немного. Потом мы заставим мою кузину разобрать это на компоненты, а потом начнем варить. И мы станем охрененно богатыми. — Так теперь ты хочешь стать наркоторговцем? — она поднимает брови, а я радостно пожимаю плечами. — Где Эллиот, кстати? Кейт серьезнеет на глазах: — Наверное, где-то пытается самоубиться. — Хочет меня опередить, значит. Она хмурится: — Люди действительно беспокоились. И Эллиоту было очень плохо. Я имею в виду, все думали, что ты умрешь. Я закатываю глаза: — Ты ведь знаешь, что этот гаденыш так легко не отделается. Кейт ничего не говорит, только смотрит на свои колени. — А ты беспокоилась? — осторожно спрашиваю я и смотрю ей в лицо, изучая ее реакцию. — Я боялась. — Не бойся, — отвечаю я, внезапно ощущая дремоту. — Я еще жив, и теперь мы можем пожениться. Она напрягается, все ее тело напрягается, и она смотрит на меня широко открытыми глазами. — Джеймс, — резко говорит она, и я просто улыбаюсь, развлекаясь ее реакцией. — А что? Ты не хочешь за меня замуж? — Перестань. Я хватаю ее руку, борясь со своими тяжелеющими веками. — А если бы у меня было кольцо? — нетвердо спрашиваю я. — И я надел бы его сюда? — я натягиваю воображаемое кольцо на ее безымянный палец и оцепенело слежу за ее реакцией. Она просто в ужасе. Я больше не выдерживаю и хихикаю. — Ты ведь знаешь, что я нахрен обдолбан сейчас, а? Кейт выдергивает руку. — Да, — резко говорит она. — А теперь хватит. — У меня нет кольца. — Хорошо. Я не могу не начать улыбаться снова, мне это ужасно нравится. — Не сегодня, во всяком случае. — Спи, Джеймс, — она встает, и мои глаза тут же закрываются. — Мне пора назад в школу. Я не могу думать твердо и борюсь со сном, собрав до капельки всю свою волю. С закрытыми глазами я протягиваю к ней руку. — Стой. — Хм? — тихо спрашивает она, беря меня за руку и дожидаясь ответа. Я не очень помню, что хотел спросить, поэтому улыбаюсь и говорю: — Поцелуй меня. Даже с закрытыми глазами я чувствую, как ее решимость рушится, и она наклоняется, чтобы нежно меня поцеловать, едва провести своими губами по моим. Это великолепно. — Кейт? — пробормотал я, когда она отстранилась и выпрямилась. Она ничего не говорит, и я просто бормочу, глаза открыть уже больше невозможно. — Я люблю тебя. Я слышу, как она вдыхает, но это последнее, что я помню. Я засыпаю, прежде чем она что-то отвечает. И у меня самые лучшие сны за всю мою жизнь.