Байки Чёрного Майя

Над Красным замком стояло обычное нежаркое ангмарское лето. Ландыши давно отцвели и наступило время ирисов. В северном поясе Средиземья сезон цветения всех растений запаздывал приблизительно на месяц по отношению к широте Рунного моря, и Ангмар в этом отношении куда больше напоминал Лаан Гэлломэ куда больше, нежели прежняя резиденция Черного Майя. Возможно, поэтому Амариэ-Йолли чрезвычайно легко освоилась в новых владениях Гортхауэра на севере Туманных гор. Самому хозяину было в общем-то, безразлично, где жить, разве что безумно мучила ностальгия по Хэлгору да сожаления по поводу утерянной библиотеки Тол-ин-Гаурхота: теперешняя, что в Красном замке, являлась лишь жалким ее подобием. Что до Финрода, то вот как раз он переносил холод не слишком хорошо – сказывался давний переход через Хэлкарэссэ – и вечно торчал в зале с камином. А когда Тху окончательно доставал своими подначками, тот беззлобно огрызался, апеллируя к тому, что в Валиноре такая погода стоит зимой. Йолли изумленно качала головой: ну надо же, а ведь Заокраинный запад называют краем вечной весны! Гортхауэр плевался как лесной кот и бурчал что-то о невидимых лучах, что продолжают пронизывать землю Амана даже после гибели светоносных Древ Йаванны – именно эти лучи, по его мнению, вызывают повсеместный бурный рост зелени и непрерывное цветение. Его, разумеется, никто не слушал: Йолли было неинтересно, а Финрода после истории с Сильмариллом любое упоминание «невидимых лучей» раздражало до крайности, так что Гортхауэр вскоре прекратил озвучивать свои измышления. В один из июльских дней Финрод выловил Гортхауэра в парке. С первого же взгляда Черный Майя отметил, что к растерянному виду эльфа добавился проблеск замышляемой авантюры в глазах. - Слушай, Тху… - Финрод легко как кошка вспрыгнул на низкорастущую ветку дуба, чтобы сидя оказаться на уровне лица собеседника. – Тут такое дело… Видишь ли, у меня сегодня день рождения, ну и… -Пригласить, что ли , надумал? – хохотнул Гортхауэр, - Не стоит, Финарфиныч, не напрягайся, я и так тут и никуда не денусь. Могу даже со столом помочь… Надо? - Не надо, - отмахнулся Финрод, - сам справлюсь, не так уж я стар и немощен, как кажется. Я насчет Ама… то есть Йолли. Просто я хотел еще ее пригласить, но… Гортхауэр смиренно возвел очи горе и медленно выдохнул для успокоения. Сейчас начнется… и на кой только ляд он в свое время взялся устроить судьбу двух разлученных сердец? - Но что? - Как что? Это Амариэ я бы мог решиться пригласить в гости, а теперь, когда она позабыла все, когда она снова – Йолли... Это ведь совсем другая девушка, почти незнакомая. Как бы я осмелился? - Так, стоп! – Черный Майя снял эльфа с дерева и поставил перед собой. – Сейчас ты несешь ерунду и сам это понимаешь. Из твоих рассказов об Амариэ я понял, что ты был ей совершенно безразличен, так? Ну вот. Нынешнее положение дел как нельзя лучше играет тебе на руку – для Йолли ты не князь дома Финвэ и давний ее поклонник, а Финрод, хороший друг ее давнего знакомого, усек? Тогда ноги в руки и бегом обратно в замок, сообщи Йолли что хотел бы видеть ее в числе гостей. Иди давай уже, Филагх-кунду! - Тху!!! – Финрод сжал кулаки. - Инголдо!!! – прошипел в ответ Черный Майя, демонстративно закатывая рукава рубашки – Не заводи с утра, ладно? Только попробуй не пригласить Йолли на день рождения! Вот только попробуй – ох, ты у меня… -Что я? Что ты сделаешь, а? – оскалился эльф, прижимая уши. - Да ничего особенного, - пожал плечами Гортхауэр. – Просто если ты сию же минуту не поговоришь с ней, это сделаю я. И рано радуешься, между прочим. Йолли, к примеру, весьма интересуют традиции Ночного народа: ну, песни там, сказания, праздники разнообразные… Погоди, она и тебя еще будет вопросами донимать – ты же у нас на Сулху-ар-бане бывал… - Ты… ей…рассказал? – задохнулся Финрод от гнева и стыда. Майя гадко ухмыльнулся. - Еще нет. Но если ты не сделаешь того, что должен, за мной не заржавеет, ты же знаешь, Филагх-кунду! -Ну ты и гад… - покачал головой Финрод, и, резко развернувшись, пошел прочь по тропинке, ведущей к Красному замку. Гортхауэр проводил его взглядом, потом полюбовался на собственные ногти и ни к кому не обращаясь, изрек: -Вот такое у меня, братец, амплуа на этой сцене. Хотя правильно все же говорить не «гад», а «антигерой» или, на худой конец, «воплощение зла». Тоже мне, драматург! Праздничный стол, по обычаю Благословенного Амана, накрыли в саду под яблонями. Той скорости и умению, с которыми Старший народ умеет соткать атмосферу торжества буквально из воздуха, могут позавидовать все без исключения народы многоликой Арты. За исключением, пожалуй, Великих – тем вообще никакого труда: щелчок пальцев, и вот оно - чудо, как заказывали. Так вот: способность Элдар устраивать праздники на пустом месте тоже чем-то сродни чародейству. Именно так думал Гортхауэр, озирая сервированный на три персоны стол, уставленный закусками, напитками и кушаньями, что появились на свет совершенно внезапно и неведомо откуда. Впрочем, как раз с напитками дело обстояло проще некуда: именинник хорошенько перетряс хозяйский погребок, в котором водилось все, начиная от «Хэлгорского красного» и заканчивая тем же контрабандным мирувором. Удивительно то, что сыну Финарфина за сотни лет обитания в Тол-ин-Гаурхоте ни разу не пришло в голову поинтересоваться: откуда у его друга подобные редкости, а главное – каким образом тысячелетиями уничтожаемые запасы исправно восполняются? Впрочем, на подобный вопрос хитрюга Гортхауэр, скорее всего, подарил бы загадочную ухмылочку и фразу «Это секрет!» Распространяя аромат горной лаванды, по парковой дорожке к друзьям чинно шла Йолли. На ней было узкое темно-синее платье с короткими рукавами, а в тщательно убранных золотистых локонах мерцали сапфировые заколки. Гортхауэр многозначительно хмыкнул, но смолчал. Финрод же напротив, после недолгой утраты дара речи, рассыпался в любезностях. Вручив гостям подарки (шкатулку из перламутровой морской раковины – Йолли, и украшенный жемчугом серебряный кубок - Гортхауэру), его бывшее величество, государь Финрод Фелагунд пригласил всех к столу. Первый тост, принадлежавший виновнику торжества, адресован был радушному хозяину, под крышей которого сегодня все так здорово случайно собрались. Йолли лучезарно улыбнулась, когда смущенный комплиментами Майя попытался отшутиться тем, что мол «дом мой – идеи ваши», а на предположение об участии девичьих ручек в приготовлении блюд – так и вовсе залилась по-детски звонким серебристым смехом. Финрод тоже улыбнулся удачной шутке друга, зато Гортхауэр озадаченно изогнул черную бровь и как-то странно посмотрел на нарядную Йолли. Но опять смолчал. Застолье шло своим чередом. Гортхауэр, которому крепкие напитки в силу его сверхъестественной сущности, были что троллю – булавка, налегал на «Пламя творения». Попутно с величайшим вниманием прислушивался к содержанию разговора и изредка отпускал шуточки для конспирации. Слово за слово, речь зашла о музыке. Хозяин Красного замка намек понял и послушно ушел в дом за лютней… да и за новой бутылкой «Пламени творения», если честно. По возвращении он застал настоящую идиллию: Йолли складывала из накрахмаленной до отвращения салфетки изящного журавлика – таких делали дети в Лаан Гэлломэ – а Финрод наблюдал за ловкими движениями девичьих пальцев. Их твердые бледно-розовые подушечки до сих пор носили следы вышивальных иголок, что придавало сосредоточенности Йолли особенно трогательный вид невообразимо-детской серьезности. - Э-эй! – для привлечения внимания таирни кашлянул и помахал рукой. – Менестреля к пиру вызывали? - Нет! – съехидничал Финрод, не поднимая головы – Мы и сами себе менестрели хоть куда! Вместо ответа Сотворенный вспрыгнул на спинку стула, держа лютню наперевес: -Извините, оплачено! – расхохотался он и отвесил шутливый поклон. Стул слегка покачнулся, и Майя, во избежание падения, мягко спланировал обратно на грешную землю. Йолли захлопала в ладоши. Гортхауэр еще раз поклонился, и неожиданно схватил со стола фигурку журавлика, посадил ее себе на ладонь. Загадочно оглядев присутствующих, он на миг призадумался, а потом, словно бы вспомнив нечто важное, осторожно понес ладонь к лицу и подул на игрушку. Легкая полотняная фигурка слетела с руки, но в траву, против всякого ожидания, не упала, а продолжила свой полет. Внезапно игрушечный журавлик расправил сложенные из салфетки угловатые крылья, дважды сильно взмахнул ими – и, набирая высоту, пошел в небо. Финрод и Йолли пораженно ахнули, следя за ожившей фигуркой, а журавлик плавно спикировал вниз, заложил круг почета над праздничным столом и снова начал стремительный подъем. Белое пятнышко отдалялось все больше, пока не превратилось в крошечную точку. Вскоре исчезла и она, растворившись в вечерней синеве, а три пары глаз: серые, голубые и непроглядно-карие – продолжали глядеть ей вослед. - Улетел… - еле слышно прошептала Йолли. – Я знала, что такое бывает… может быть. Просто у меня не получается. - Иллюзия? – пригубив вино, предположил Финрод. Таирни неуловимо улыбнулся какой-то совсем непохожей на него мудрой всезнающей улыбкой, уголком губ, искристой чернотой зрачков. Эту улыбку могла бы узнать Йолли, но она все еще смотрела вверх, запрокинув голову. - Иллюзия? – тихо переспросил Сотворенный, отбрасывая со лба непослушные пряди, вечно выбивавшиеся из хвостика на затылке. – Называй как хочешь, но будь готов к тому, что все мы – тоже чья-нибудь иллюзия. В основе всего сущего лежит идея, просто творцы бывают сильными и слабыми. Так что между бумажной фигуркой и настоящим журавлем разница не столь уж велика. И он неожиданно подмигнул гостям. После следующего бокала, разговор вернулся к прежней теме. Завладевший хозяйской лютней Финрод спел пару песен Даэрона: все это время таирни морщился и потягивал коньяк, чтобы ненароком не съязвить по поводу текстов. Когда именинник, наконец, выдохся и отвлекся на то, чтобы промочить пересохшее горло, лютней завладела Йолли. - Я хотела бы спеть одну песню, - просто сказала она. - Это не мое сочинение, просто мне она очень нравится. И как раз про журавлика… пусть это будет песня для Финрода, - улыбнулась она и запела. Похожий на колокольчик голос звенел под кронами деревьев, и вторил ему перезвон струн. Сотворенный обратился в слух, глаза его становились все шире, а к последнему куплету и вовсе напоминали донышки двух бутылок: Йолли пела песню Тинувиэль из Дориата! - Откуда ты знаешь эту песню? – был первый вопрос Гортхауэра, когда Йолли допела и поставила инструмент на землю. – Где ты слышала ее? Девушка удивленно приподняла брови. - Хм… вообще-то я думала, что ты тоже ее знаешь. Это ведь песня моего народа… Неужели позабыл? Таирни хмыкнул. - Да, пожалуй…. Хм, ну надо же – действительно, совсем из головы вылетело! – он хлопнул себя по лбу. – Прошу прощения! И, ухмыльнувшись до ушей, поднял кубок: -Надо срочно подогреть память! На этот раз и Йолли последовала примеру остальных, сделав первый в жизни глоток «Пламени творения». Напиток оказался невыносимо крепким, лазурные очи вмиг наполнились слезами, и девушка, схватив салфетку, принялась их вытирать. Финрод услужливо передал своей даме половинку сочной груши. После стремительного уничтожения оной, девушке полегчало. Всем прочим – тоже. Со всеобщего молчаливого согласия инструмент перешел к Гортхауэру. Таирни долго думал, что бы такого спеть, но на ум, как назло, кроме песен Тинувиэль, ничего не приходило. Зная об отношении Финрода к фолк-року, Черный Майя решил не портить эльфу праздник. Он долго перебирал послушные теплые струны, бездумно извлекая аккорд за аккордом. - А знаете, – негромко сообщил он гостям, - я однажды задумался над тем, что же происходит с поэтами и менестрелями после смерти. Со смертными, я имею в виду… И тогда мне пришло в голову, что смерть для них должна быть чем-то вроде приглашения на генеральную репетицию Второй Музыки Айнур. Во Втором хоре – Хоре Конца Времен – будут петь Младшие Дети Эру, это общеизвестно. Ну, а кто сумет сделать это лучше менестреля? – улыбнулся Черный Майя, продолжая перебирать струны. – И эту песню я хотел бы посвятить той, что ушла от нас… нет, не так! – просиял Гортхауэр и упрямо тряхнул головой, - Той, что уехала на гастроли в Чертоги Мандоса. Тинувиэль из Дориата… И Майя запел: Поэты рождены из звездной пыли, Так нисходя во мрак житейских бурь К нам во плоти являются живые Аккорды древней Музыки Айнур. Увенчанные золотом заката, Не променяв свободу на дворцы, Как встарь, дорогой снов бредут куда-то Бессмертных песен смертные творцы. В холодных снежных северных столицах И в солнечных портовых городах, Они себя раздарят по крупицам, Талант не продавая никогда. Они уходят за пределы Арты На взлете славы, в неурочный час, Поэты, менестрели, музыканты – Всю жизнь свою прожившие для нас. Пусть мир совсем не тот, каков был прежде, И в бездну моря канул Дориат, Как прежде слышен тихий голос нежный, Как прежде струны у костров звенят. В оранжевой футболке с алой руной, И с черной лютней, да наперевес, Возникнет у костра в ночи безлунной, Дух той, чьи песни пели птицы здесь. Она со сцены зал окинет взглядом, Взмахнет рукой, отбросит челку с глаз И до конца концерта будет рядом Как будто и не покидала нас. Пусть век ее и был, увы, недлинным, И не был путь похож на торный тракт - Когда концерт – всей жизни половина, Вторая половина – лишь антракт. И Первая безумная Эпоха, Чьи битвы в песнях славит менестрель, Достойна называться без подвоха Эпохой Лютиэн Тинувиэль! Песня закончилась. Гортхауэр молча опустил лютню на землю и обвел глазами сидящих за столом друзей. Сгущался вечер, но даже в темноте были заметны две светлые дорожки слез на щеках Йолли и задумчивый взгляд Финрода. Мерцали чародейские огоньки в ветвях старой яблони, их живые блики дрожали в хрустале и на кончиках серебряных вилок, бросали цветные отсветы на белоснежную скатерть. - Ну, - длинная, обтянутая черным шелком рука Сотворенного потянулась к бутылке. – Чего загрустили? Расстроил? И тебя, Финарфиныч, тоже? Ну, извините меня, извините, само вырвалось… Короче, выпьем за то, чтоб мне лютня в руки больше не попадала, идет? – хохотнул он. – Ну, кому чего наливать? - Твоя? – вместо ответа спросил Финрод. Майя вскинул бровь, пожал плечами - Идея народная, музыку тоже у кого-то свинтил (да, хреновый из меня менестрель!), так что вопрос поставлен неверно! – отшутился он и добавил: - Вот слова как раз мои. Ну так что, мы пьем или нет?! Тост все успели благополучно забыть, поэтому вежливо выпили. Пока остальные закусывали грушами, именинник дотянулся до прислоненной к стулу Сотворенного лютни и втащил ее себе на колени. - А я вот тоже кое-что сочинил, - как будто бы невзначай сообщил эльф, откусывая кусочек груши и аккуратно вытирая губы салфеткой. – Правда, это не песня, а так сказать… Гортхауэр поперхнулся, закашлялся мучительно и сделал Финроду страшные глаза. Тот непонимающе вскинул брови. Черный Майя коротко кивнул на сидевшую рядом Йолли и на всякий случай показал начинающему драматургу кулак. Увы! Сей выразительный намек не укрылся и от проницательной девушки. - Ой, Финрод, подожди, я сейчас! – она выскочила из-за стола, подбежала к Черному Майя и принялась колотить его по спине. На лице Сотворенного отразилось изумление. - Ну как, теперь лучше? – она склонилась совсем близко, запах лаванды сделался нестерпимо-резким. – Попей… - девушка придвинула Сотворенному кубок вина. – И в следующий раз будь осторожен, прошу тебя, не говори во время еды… Гортхауэр клятвенно заверил девушку, что это в последний раз и больше не повторится, однако мысленно выругал себя за неудачу отправки мимического сообщения. А неудача была налицо, ибо Йолли, не мудрствую лукаво, принялась упрашивать автора представить свое творение на суд слушателей. Благородный сочинитель немного поупирался, но больше – для вида, нежели из-за неподходящего содержания, после чего милостиво согласился и, пообещав скоро вернуться, умчался в Красный замок за текстами. За столом воцарилось неловкое молчание. Гортхауэр потягивал «Пламя творения» из дареного кубка, грея серебро теплом рук. Йолли ухватила еще одну салфетку и привычно складывала из нее очередного невиданного зверя, отловленного за ногу в неведомых закоулках фантазии. От неспешного занятия ее отвлек насмешливый голос Сотворенного. - Ну что, Амариэ? Тебе еще не надоело беднягу Финрода за нос водить, а? Слова были сказаны на квэниа. Девушка вздрогнула от неожиданности, взгляд ее затравленным зверьком метнулся к лицу Сотворенного. Черный Майя сидел, небрежно развалившись на стуле, с кубком в руке, щурился поверх головы Йолли на пляшущие огоньки и улыбался… Улыбался той щемящее-знакомой, невероятно мудрой и всезнающей улыбкой, какой умел улыбаться только Тано. Разноцветные праздничные светляки, отражаясь в карих глазах Гортхауэра делали их радужными, похожими на нечеловеческие глаза Мелькора. Сходство между Учителем и Учеником было настолько потрясающим, что девушке пришлось несколько раз подряд энергично моргнуть, чтобы отогнать наваждение. - Что… что ты имеешь в виду? – произнесла она на ах’энн, нещадно комкая в пальцах недоделанную фигурку. И опасливо добавила: – И… послушай… это действительно ты?! Улыбка Сотворенного сделалась шире. - Я - это я, - ответил он, - Но речь не о том. Я спросил вас, как долго вы намерены продолжать игру в потерю памяти, леди Сулимо? «Леди Сулимо» опустила голову, чтобы скрыть пылающие щеки, и несколько раз подряд сплела-расплела пальцы. - Но как ты понял? – смущенно спросила она. – Я ведь, кажется, ничем не выдала себя. Даже очнувшись в Серебристых Гаванях, заговорила на ах’энн… Как ты узнал? Использовал Силу, да? Мысли прочел? Очень красивый поступок, всегда так делай… - девушка начала тихо закипать, как оставленный без присмотра чайник. - Решил, что тебе можно, раз ты – его таирни, да? – смятый журавлик из салфетки с размаху ударился о стол - А ты не думал о том, чем для меня было твое сообщение с этого… палантира твоего дурацкого? Нет? А о том, как я попала на корабль Кирдана? Тоже нет? А о том, что я повторяла про себя, когда пряталась от береговой стражи Тол-Эрэссэа в «вороньем гнезде» «Нимиэрнин» и когда поднятые на уши моим Учителем вооруженные воины обшаривали наше судно в поисках пропавшей принцессы Ильмарэна? И еще ты, наверное, забыл подумать о том, что я испытала в момент, когда на границе вод Благословенной земли на меня внезапно обрушилась полустертая память девочки Йолли из Лаан Гэлломэ, Последней Королевы Ирисов?! Когда, вспомнив правду, я поняла, что две тысячи лет прожила среди лжи! Во что и кому я должна была верить, скажи мне! Тебе? О, да… пожалуй. Или князю дома Финвэ, бывшему участнику похода за Сильмариллами, бросившему все на свете ради своей гибельной затеи? Да он же попросту сбежал в дальние края, ему даже в голову не пришло позвать меня с собой! Только не говори про Учителя: если я однажды осмелилась нарушить его волю, то сотни лет назад у меня тоже с лихвой хватило бы мужества на подобный шаг! Кто знает, как сложилась бы тогда история… Пока что у сказки про принцессу и зачарованного рыцаря очень дурной финал. И даже хуже – у нее никогда не было ничего, кроме дурного начала!!! Амариэ умолкла, тяжело дыша, не, глядя, налила себе «Пламени творения» и залпом осушила кубок. Неизвестно, где юную леди научили так делать, но вместо закуски она быстро поднесла к лицу надушенное запястье. Втянула воздух, смахнула выступившие слезы. - И тогда я решила, что история должна начаться сначала. С новыми героями, в новых декорациях, в новой эпохе… Я не знаю, что из этого получится, правда, не знаю, но теперь нам обоим, по крайней мере, некуда бежать… И она виновато посмотрела на Сотворенного. Тот слушал внимательно, не перебивая, а когда Амариэ закончила свою речь, то кивнул и ободряюще коснулся нервно дрожащей руки кончиками длинных пальцев. Амариэ несмело улыбнулась и снова сгребла в горсть брошенного журавлика. -Ты не сердишься на меня? Гортхауэр отрицательно покачал головой. Глаза его смеялись. - Совсем-совсем не сердишься? – уточнила обстоятельная воспитанница Короля Мира. - Совсем-совсем! – подтвердил Черный Майя и, закинув ноги на стол, беспечно откинулся назад. Журавлик в руках девушки зашевелился, захлопал крыльями, и, подняв угловатую голову, очень внимательно, как ей показалось, посмотрел на нее. Амариэ хихикнула. - Слушай, Гортхауэр… - протянула она после недолгого молчания. – А как ты все-таки догадался, что я – это я? В смысле, не только Йолли, но еще и Амариэ? Таирни мгновенно убрал ноги со скатерти и, резко качнув стул, возвратился в исходное положение. - Элементарно, Йолли! – до ушей ухмыльнулся он. - Ну как? – не отставала девушка. – Я ведь не допустила ни одной ошибки. -Одну – не одну, а лично я заметил четыре, - тонко прокомментировал таирни. – Разумеется, при условии, что мы предполагаем полное отсутствие памяти Амариэ. Их было четыре. Амариэ встопорщила острые ушки. Гортхауэр решил успокоить юную леди. - Сразу успокою: Финрод ничего не заметил. Итак. Самой первой ошибкой стало твое появление в парке. Видишь ли, у Эллери Ахэ не принято переодеваться в нарядное платье в случае похода в гости, это – чисто валинорский обычай. Эллери Ахэ надевают особую одежду лишь в один день – Праздник Ирисов – во все прочие дни они меняют платье лишь соответственно погоде и соображениям чистоты. Вторая ошибка тоже заключалась в различии традиций Элдар Валинора и Лаан Гэлломэ: Эллери Ахэ ходят в гости с подарками для хозяина и помогают ему накрыть стол. В Валиноре, как я понял, дело обстоит с точностью до наоборот: там стол накрывает исключительно хозяин и он же дарит подарки гостям. Продолжать? Амариэ кивнула. - Ну, дальше, на самом деле, не так просто. Если первые две промашки можно было бы списать на уважение к виновнику торжества в стремлении следовать его обычаям, то вот с текстом песни вышел любопытный казус. Дело в том, что эту песню про журавлика я сам переводил с ах’энн. После некоторых хм… приключений, текст попал в руки известной девы-менестреля, Лютиэн Тинувиэль, ныне, увы, покойной. Тинувиэль изменила тот куплет, в котором говорилось о Мелькоре, досочинив взамен него другой, и стала петь эту песню на концертах. Я не знаю, каким образом эта песня попала в Валинор, где ты услышала ее и запомнила, но только спела ты ее именно в том виде, в каком ее пела Тинувиэль из Дориата. Эллери Ахэ пели иначе. Ну и последнее: оригинал песни был написан явно не на квэниа. Вначале я подумал было: вдруг ты просто решила сделать приятное Финроду, спев песню на его родном языке (совершенно, кстати, напрасно, он за это время успел ах’энн выучить, умная башка!), но потом сообразил, что ты не просто повторяешь заученные фразы, но и прекрасно понимаешь их значение. Следовательно, язык Светлых эльфов ты знаешь – я видел слезы на твоих щеках, когда пел о Тинувиэль - а Йолли из Лаан Гэлломэ его знать не могла. Вот она, четвертая и главная ошибка вашей маскировки, леди Сулимо! Сотворенный умолк, самодовольно покачиваясь на стуле. Амариэ смотрела на него с тем восхищением, какое испытывает первогодок-ученик, глядя на работу мастера. - Тху, ты гений! – наконец, выдала она. От такого неожиданного обращения Черный Майя потерял равновесие и вместе со стулом грохнулся в густую траву. Амариэ вскрикнула и бросилась ему помогать. - Йолли? – длинный палец Гортхауэра уперся в нее. - Что? – встревожено отозвалась девушка, на миг отвлекшись от попыток поднять стул вместе с таирни. - Ты тоже умница! И он подмигнул левым глазом, да так задорно, что Амариэ залилась смехом. Гортхауэр глянул на нее и расхохотался за компанию. Всеми забытый крахмальный журавлик кое-как добрался до края стола и попытался вспорхнуть, но поскольку крыло у него было только одно, то ожившая фигурка сумела лишь неуклюже перевалиться за край и шлепнуться Черному Майя на лицо. Хохот грянул с новой силой. - Нет, ну что за гости пошли – на минуту нельзя одних оставить! – проворчал неожиданно подошедший к ним Финрод. В одной руке он сжимал пачку исписанных листов, а в другой, естественно, пыльную бутылку, - Стулья трещат, гости пищат, смех какой-то дурацкий на весь парк! Что вы тут творите, а? Гортхауэр резво вскочил на ноги и пригладил растрепанные волосы. Затем вернул на место упавший стул. - Смеемся, - как ни в чем не бывало, ответил он. – Стулья ломаем. А ты думал? - Ничего я не думал, - возразил эльф, водружая добычу на стол. – Я вам песенку принес, слушать будете или как? - Или как, - добродушно буркнул Черный Майя, вышибая пробку из бутылочного горлышка. – Шучу, конечно. Давай уже, не тяни кота за хвост, покажи свое творение даме! И он поклонился Йолли. - Сейчас! – зарделась она. – А можно сначала… ну, минуточку подождать, совсем чуть-чуть? Девушка протянула Сотворенному сложенные горстью ладони. В их чаше смирно сидел игрушечный журавлик. -Я ему крыло сделала, - застенчиво сообщила Йолли, - Теперь должен полететь… Сотворенный усмехнулся, и, склонившись через плечо девушки, несильно дунул в подставленные ладони. Сорванный с руки потоком воздуха, журавлик пару раз неуверенно хлопнул крыльями, изогнул шею – точно обернулся посмотреть на тех, кто подарил ему жизнь, - и неровными толчками начал набирать высоту… *** Они ушли. Ушли вдвоем. Я не останавливал, не уговаривал остаться – чувствовал, наверное, что не имею на это права… или скоро не буду иметь. Все складывалось так, как должно, в конце концов, эти двое встретились, несмотря на все преграды. Их теперешнюю участь трудно назвать легкой: Финрод столько веков прожил затворником, что привыкать к изменившемуся до неузнаваемости миру Средиземья ему придется столь же тяжело, как и беглой валинорской принцессе Амариэ. Но за этих двоих я спокоен. Хотя бы потому, что их двое. А я один… нда… как-то вот так получилось. Написанная Финродом опера вызвала небывалый восторг у Амариэ… или Йолли? – Тьма Изначальная, я уже и сам запутался, как правильно. Юная леди заявила, что эта вещь непременно должна увидеть свет, и что лично она приложит к этому все силы. Ну-ну… зная Амариэ, можно быть уверенным в том, что опера Финрода будет поставлена на лучших сценах Средиземья, а сама воспитанница Короля Мира будет исполнять главную женскую партию, причем, скорее всего – Элхэ, ибо из партии собственной героини малышка Йолли выросла окончательно и бесповоротно. Финроду я поражаюсь, чем дальше, тем сильнее. Даже по прошествии тех сотен лет, что он проторчал в моем замке, я не всегда могу предсказать его мысли и поступки, хотя в случае Элдар я редко промахиваюсь в суждениях. Может, он – Эдайн? Шутка. Как-то раз, когда мы с ребятами обсуждали оперу, Инголдо посетовал на то, что Тинувиэль так рано покинула пределы Арты: он, мол, специально под ее голос некоторые партии писал. Нет, вы слышали? Это говорит ярый ненавистник средиземского фолк-рока, оголтелый фанат Даэрона! Вот и понимай, как хочешь. Остатки клана Красного волка переселились в Ангмар. Из огромного племени уцелела едва лишь пятая часть, поэтому иртха Туманных гор приняли переселенцев куда менее враждебно, чем следовало. Что произошло с Хуркулух – не знаю, а вот Муфхар-иргит по сю пору жив и здоров, даже однажды заходил в гости. От почтенного шамана я и узнал о великом Северном переселении иртха Тол-ин-Гаурхота. Поговаривали также, что вскорости между Муфхар-иргитом и шаманом одного из соседних кланов, неким Рраугнуром, разгорелась настоящая идеологическая война. Камнем преткновения явилось несогласие двух мудрецов во взглядах на природу вашего покорного слуги. Ничего себе, да? Я уж думал, они найдут куда более важную причину для конфликта, например, поспорят о сущности Эллери Ахэ: были ли они уллах или все же существами из плоти и крови (впрочем, в отношении меня они и сами не пришли к окончательному выводу по данному вопросу). Ну, или какого на самом деле цвета были глаза у Тано… Да, кстати, о Тано. Перед самым уходом, в последнюю ночь своего пребывания в Красном замке, Йолли поднялась ко мне в комнату. Я сразу понял, что она намерена сообщить мне нечто важное: в противном случае, она сделала бы это раньше или, напротив, дождалась утра. Ожидал услышать что угодно: у меня нервы крепкие, да и лекарство от мировой скорби всегда под рукой – захватывающую повесть о пиратском прошлом Кирдана Корабела, признание в любви ко мне, сожаления по поводу скорой разлуки, мысли о возвращении назад в Валинор, слезной просьбы воскресить ее родителей… Но вместо этого Амариэ рассказала мне о том, как однажды выпросила у Короля Мира позволения заглянуть за Двери Ночи и о том, что она там увидела. В этом месте она разрыдалась, да так сильно, что бедной девочке пришлось налить. Сам я к этому моменту давно хлебал из горла, и «Пламя творения» казалось мне чем-то вроде чая: ни вкуса, ни крепости, ни горечи - один только аромат. А Йолли говорила и говорила… …о сведенных судорогой боли руках, скованных цепью. О лице, обезображенном незаживающими ранами. О зрячих черных провалах на месте выжженных глаз. О невыносимом холоде межмирного одиночества и тяжести Ангайнор. О бессильно поникших плечах и сломанных крыльях. О моем создателе, Учителе и отце… о том, что сделали с моим Тано… Амариэ рассказала мне, как, испугавшись его уродства, прибежала к Манвэ и долго плакала, уткнувшись носом в подол лазурной мантии. Как громко сожалела, что собственными руками не успела вырвать глаза этому мерзкому чудовищу, посмевшему назваться братом ее возлюбленного учителя, воспитателя и господина…. – здесь она снова разрыдалась, на этот раз настолько неуправляемо и безутешно, что оказался бессилен даже мой хваленый коньяк. В кратких перерывах между всхлипами она, стоя на коленях возле моего кресла, умоляла о прощении за эти ужасные слова. Повторяла, что больше не хочет и не умеет с этим жить, и что я имею полное право сейчас убить ее, потому что нет и быть не может никакого прощения, ибо тот, перед кем она виновата, никогда не услышит слов покаяния… Я сидел и не замечал девушку, убивавшуюся с горя возле моих ног. Я не слышал и не понимал, что она говорит… Я смотрел в темноту летней ночи, и мне казалось, будто в стрельчатом портале окна вдруг возник образ Тано – такой, каким описывала его Йолли, Последняя Королева Ирисов: провалы пустых глазниц смотрят в самую душу, и призрачный ореол седых волос вокруг пергаментного лица. Губы кривятся в попытке что-то произнести, но слишком далеко… не услышать. Время остановилось, воздух перестал поступать в легкие - исчезло все, кроме этого образа, кроме вечной боли утраты и одиночества. В эти минуты, а, может быть, часы – я отчетливо представлял себе, как давит пустота. Пустота окружала каждого из нас двоих, для подобного ощущения невозможно подобрать слова ни в одном из языков Арты – это даже болью нельзя назвать! Как во сне я шагнул к окну, раздвигая плечами пространство, продираясь сквозь плотную ткань мироздания, и протянул руку… Тано, я здесь. Потерпи, я сейчас… Сейчас… у меня все получится. Я здесь, Тано, я здесь…ну, давай же… Превозмогая тяжесть оков, дрогнуло призрачное запястье – да нет, какое там призрачное! – более материальных ожогов и ран трудно представить. Очень медленно мне навстречу поднималась кисть, силясь распрямить скрюченные пальцы. Он слышит и понимает меня… Неужели все так просто? Что же вы, Могущества Арты, где ваша хваленая мощь? Не ожидали такой прыти от Отступника-младшего? Я засмеялся и резко выбросил руку вперед – сквозь пространство, сквозь границы мира, сквозь забвение и толщу ледяной пустоты… Пальцы ощутили удар о твердую и гладкую поверхность, а потом где-то на грани меж явью и бредом послышался звон и испуганный женский крик… Видение исчезло. Я стоял в собственной комнате, из разбитого окна ощутимо тянуло прохладой летней ночи. Возле ноги ощущалось нечто живое и теплое. Пахло лавандой и коньяком… хрустели осколки. - Гортхауэр, ты как? – голос натянут как струна, еще чуть-чуть – и лопнет витое серебро связок. - Гортхауэр!!! Ты слышишь меня?! Как ты? «Странный вопрос» - усмехнулись губы. «Как я? Что за бессмыслица? Можно подумать, что теперь я вообще могу быть хоть как-то! Да и что я, в сущности, такое? Мысль, обретшая форму? Сила, заключенная в оболочку плоти?» Но то кто создал меня, знал, что безвыходных положений не бывает. Он всегда говорил, что Сила сама способна принять подходящую форму, чтобы преодолеть преграды на избранном пути. А это значит, что еще не все потеряно: я стану ветром в твоих крыльях, Тано. Я пройду сквозь небыль, я сумею обратить невозможное в его противоположность. Этот Путь я выбрал сам, и пройду его до конца, какой бы смысл не был заключен в этом слове, и чего бы мне это ни стоило. Я посмотрел в испуганную лазурь девичьих глаз. Вот ведь… Как зверек жмется к ногам, ждет ответа. Я улыбнулся ей. - Нормально, Йолли. Все нормально. Я смогу! /последние часы 2008 года/