Изгнание длиною в вечность

Так в Лихолесье встречали тех, кто смел ослушаться приказа короля: заковывали в цепи и бросали на колени перед высоким древесным троном, украшенным бледно-зелеными самоцветами… Тауриэль, впрочем, на колени бросать не стали, но тяжелые медные кандалы, соединенные гремящей при каждом движении цепью, сковывали ее лодыжки, лишая возможности скрыться. — Это была излишняя мера предосторожности, владыка, — спокойно проговорила Тауриэль, поглядев снизу вверх на своего короля. — Я не стану бежать от вас. — Да, ты не из тех, кто встречает опасность спиной, — подумав, согласился Трандуил. — И все же ты, будучи командиром стражи, ослушалась моего приказа и покинула Лихолесье, когда я сие запретил. — Да, владыка. Но орки… Король поднял руку, останавливая ее. — Ты не только ослушалась моего приказа, но и Леголаса втянула в авантюру, исключительно опасную для его жизни. — Да, владыка, — Тауриэль слегка склонила голову, не отрицая ничего. Долой все, через что прошли они, долой битву Пяти Армий, долой десятки и сотни погибших эльфов, что отдали свои жизни на выжженном драконьем пепелище, нанизавшись на орочьи ятаганы или заполучив стрелу в незащищенный шлемом глаз. Теперь, Тауриэль понимала это, она снова находилась в Лихолесье, подчинялась его законам и обязана была предстать пред королевским судом. — Ты шестьсот лет провела в моих владениях, Тауриэль, и знаешь, что всякая измена карается смертью, — холодные серые глаза беспристрастно разглядывали провинившуюся. Эльфийская дева поглядела на него — молча. Конечно, она это знала. — Однако, — раздумчиво проговорил Трандуил, — ввиду особых обстоятельств я нахожу возможным заменить смертную казнь более мягким взысканием. Вместо того, чтобы почувствовать облегчение от его слов, Тауриэль вдруг ощутила раздражение и досаду. — Более мягким — стало быть, потому, что я женщина? — голос был полон неприкрытой горечи. — Благодарю вас, владыка, но не надобно мне таких одолжений. Брови короля Лихолесья — непривычно черные и густые, точно две раскормленные древесные гусеницы, что нежатся под солнцем на едва раскрывшемся весеннем мэллорне — медленно восползли на лоб. — Я казнил немало изменниц на своем веку, — молвил Трандуил с прохладой, — но ты, Тауриэль, сражалась храбро и отчаянно, немало орков полегло под лезвием твоего меча, и польза от твоего пребывания в Лихолесье была неоспорима. К тому же, — лицо его сделалось лицом эльфа, переевшего кислых ягод, — сын мой будет чрезвычайно огорчен, если я тебя казню. — Значит ли это, владыка, что вы отправляете меня в изгнание? — спросила Тауриэль ровным голосом. — Истинно так, — ледяные глаза, сузившись, впились в ее зрачки. — Но ты должна поклясться, что, покинув Лихолесье, никогда сюда не вернешься. Ты уйдешь так далеко, насколько это возможно, чтоб не шла уже молва о тебе в моих владениях. Тауриэль помолчала, после чего, слегка поклонившись, произнесла: — Клянусь, владыка. Трандуил призвал к себе слугу и велел снять с нее оковы. Тауриэль несколько раз переступила с ноги на ногу, разминая затекшие конечности. — Когда мне отправляться, владыка? — Завтра на рассвете. Больше король не сказал ничего — только проводил бывшего командира стражи беспристрастным взглядом, в который, пожалуй, лишь самую малость примешивалось сожаление. Эльфийская дева была искусным воином и нередко приносила пользу, Трандуил не мог этого не признать… И однако ж — она дочь своего отца, того, чье имя поклялись не упоминать в Лихолесье; происхождение лучницы решено было предать забвению, ибо оно могло покрыть позором и Тауриэль, и всех, кто ее окружал. Порочная связь, размышлял Трандуил, поудобнее устраивая на троне затекшее продолжение спины. В рожденной от семени предателей и убийц рано или поздно должна была проявиться дурная кровь, и, уж конечно, король не хотел, чтоб такая женщина находилась рядом с его сыном, деля с принцем ложе и рожая ему детей. Леголас привязался к Тауриэль — и это была одна из главных причин ее изгнания. * * * — Отец, нам стоит подождать Нолофинвэ с его отрядом, — подал голос Рендейл, чьи волосы были черны, как ночь, а в глазах отражалось звездное небо. Феанор в гневе обернулся, свет факелов бешено плясал в темных глазах. — Я не спрашивал бастардов, что мне надобно делать! — рявкнул он так, что стоявшие позади Амрод с Амрасом одновременно вздрогнули. — Рендейл только хотел сказать, что, когда мы прибудем на берега Средиземья, тебе понадобится больше эльфов, чтобы отправиться к твердыне Моргота, — молвила Меларис, высокая черноволосая дева, чью верхнюю губу уродовал свежий шрам, полученный во время резни в Альквалондэ. Меч ее болтался в шнурованных кожаных ножнах, еще не вполне обсохший от крови; на одежде уже успели появиться прорехи. Феанор плюнул себе под ноги, и плевок с шипением испарился у всех на глазах. — Ступай назад вместе со своим трусом-братцем, коли так считаешь. — Но отец, я вовсе не это подразумевала, когда… — Меларис попыталась что-то объяснить, после чего, вздохнув, махнула рукой. Феанор повернулся к законным своим сыновьям, подняв факел над головой. — Сжечь все корабли, — кажется, даже с губ, высекавших эти слова, срывались маленькие искры. — Сжечь немедленно. Первый факел рухнул на палубу прекрасного деревянного лебедя, и огонь занялся, охотно поедая все, до чего только мог дотянуться. * * * Лесной принц ждал Тауриэль у ее покоев; завидев рыжеволосую деву, Леголас тотчас вскинулся и подался вперед. — Я должна покинуть Лихолесье завтра на рассвете, — сказала она прежде, чем он успел задать свой вопрос. — Но ухожу прямо сейчас. Меня здесь больше ничто не держит. Рука, протянувшаяся было к Тауриэль, обвисла тонкой безвольной плетью вдоль тела. — Отец поступил с тобою несправедливо, — проговорил Леголас. Она горько усмехнулась. — И что ты можешь сделать? Ты говорил с ним не один раз. Пора нам принять то, что уготовано судьбою, и распрощаться. Он молчал. Вдвоем они проскользнули в покои Тауриэль, погруженные во мрак, пропахшие перебродившим древесным соком и гнилыми цветами. Пока рыжеволосая дева собирала вещи в небольшой узел, Леголас неотрывно следил за нею. Вышли они совсем затемно, неслышно спустились по древесным ступеням и долго брели через поляны и колючие кустарники, непролазные чащобы и заболоченные перелески. Ноги в легких хлопковых сапогах по щиколотки увязали в невыносимо вонючей хлюпающей трясине, мошкарье роилось над головами, мерзко жужжа. — Я провожу тебя до границы. — Это почти неделя пути… — тут Тауриэль заметила за спиною спутника узел с припасами — вдвое меньше, чем у нее. — Я знаю, — только и промолвил эльф, не улыбнувшись. Большую часть пути они проделали в молчании и, только оказавшись у самых границ, — там, где ели и сосны сменялись отрогами скалистых гор, а смердящих болот стало вдвое больше, чем прежде, — Леголас наконец решился задать свой вопрос: — Говоря, что тебя здесь больше ничто не держит… ты и меня имела в виду? Тауриэль подошла вплотную, положила руки ему на плечи, и в глазах ее отразилось сочувствие, перемешанное с тоской. — Зачем ты все усложняешь, Леголас? Ты больше никогда меня не увидишь. — Никогда — не значит вечность, эльфам это ведомо, как никому другому, — возразил ей лесной принц с отстраненной уверенностью. В отроге горы, поросшей редкими карликовыми деревьями, они нашли пещеру с низкими сводами. У входа ее росло два чахлых дуба, хрустели под ногами гнилые желуди, от камня веяло могильным холодом. Изнутри пещера провоняла орками — впрочем, она была пуста, омерзительные существа длинными потоками уходили на восток; только на прошлой неделе в Лихолесье видели два или три отряда. — Эти твари стекаются в Мордор неспроста, — хмурясь, проговорила Тауриэль. — Мне это не нравится. — Мне тоже, — Леголас бросил на грязный каменный пол вымокшую в болоте заготовку для факела, ставшую теперь бесполезной. Они не раз помянули Моргота и его прихлебателей, прежде чем с помощью прутиков и камней сумели развести в сырости пещеры костер. На зубах захрустели лембасы, из рук в руки кочевал обернутый в мех бурдюк с кислым вином, опустевший куда скорее, чем они оба изначально предполагали. Леголас уронил голову на плечо Тауриэль, и эльфийская дева заметила, что принц захмелел еще крепче нее. От него пахло забродившим напитком из зеленого винограда и еще чем-то терпким, запах чего Тауриэль так и не смогла распознать. — Так что значит твое «никогда»? — Леголас поглядел на нее неожиданно остро. — Вечность, — выдохнула Тауриэль в его губы. В неровном свете пламени тени на стенах плясали и удлинялись, и соскальзывала на грязный отсыревший пол смятая, никому уже не нужная одежда, и небольшие крепкие груди ложились в ладони лесного принца, и рука Тауриэль ласкала его восставшую горячую плоть. Леголас проник в ее тело медленно и плавно, упираясь руками в холодную каменную поверхность по обе стороны от рыжеволосой головы; негромкий удовлетворенный вздох отозвался эльфийскому принцу, и бледные ноги с затвердевшими икрами обхватили его поясницу, а цепкие пальцы запутались в волосах, сотканных из пшеницы и белого золота. В воздухе витал сладковатый запах плесени и кислого виноградного вина. А тени все плясали и удлинялись на стенах, поросших склизким грибком. * * * Он то приходил в себя, то снова проваливался в сон, не до конца понимая, где находится. Ему носили еду, но в горло не лезло ни кусочка. Носили воду, но он только смачивал губы. Тонкие прохладные пальцы Маглора сжимали его единственную теперь ладонь, ласково убирали медно-рыжую прядь, постоянно падавшую на лицо. Маэдрос видел, что брат за него очень боялся, хоть и старался этого не показывать, — и ничего не мог сделать, чтобы его успокоить; даже шевелить губами получалось с большим трудом. — Дай мне время, — хрипло говорил Маэдрос, пытаясь приподняться и вновь падая на подушки. — Я вернусь к вам… нужно только… немного времени… — Все хорошо, Нельо, времени у тебя сколько угодно, — Маглор смотрел на него с неприкрытым беспокойством, поправлял одеяло, касался пылающего лба. Мягкая прохлада его ладони казалась приятной и приносила кратковременное облегчение. Это были руки менестреля — все еще были, хотя лютня давно уже пылилась где-то в темном углу, и вместо нее Маглор обзавелся длинным тяжелым мечом, уже не раз успевшим отведать вражеской крови. Маэдрос не знал, сколько времени прошло, прежде чем он начал выходить на улицу из своего златотканого шатра, насквозь пропахшего пылью, болезнью и зловонными испарениями от ночного горшка. Фингон возвратился к своим родичам, что остались на противоположном берегу Митрима, но Маглор был рядом почти всегда, и Маэдрос никогда не признался бы, как радовался этому, ибо так нуждался в поддержке в те жуткие, покрытые сумрачной пеленою дни… — Я никогда уже не смогу владеть мечом или каким-то другим оружием, — с тоской говорил Маэдрос, наблюдая за двумя хохотавшими молодыми эльфами, что с энтузиазмом фехтовали у озера деревянными палками. — Да что там, я и со столовыми приборами управляюсь теперь с большим трудом… Маглор только коснулся его локтя, но ничего не сказал. Голос прозвучал с другой стороны. — Если ты отказываешься брать меч, отдай его мне. Я охотно воспользуюсь им вместо тебя. Маэдрос обернулся, увидав эльфийскую деву, высокую и черноволосую, с уродливым шрамом над верхней губой. Ухмылка ее была некрасивой. — С возвращением, Нельяфинвэ Майтимо Руссандол. Маэдрос поглядел на сестру. — Здравствуй, Меларис.