Танец лиса

Проснулся Кром от непривычного ощущения жаркой тяжести, навалившейся сбоку. Он поморгал, сгоняя сонливость, а потом вспомнил всё и живо обернулся. Раненый спал. Дыхание шумно слетало с пересохших губ, скулы алели неровным румянцем. Нехорошо. Кром сел на лавке, соображая, что бы сделать в первую очередь. Снаружи завывал ветер, снежная крупа шелестела по стенам избы. Кром нагнулся к окошку, силясь разглядеть что-нибудь сквозь мутноватую слюду. Похоже, сивобородый Сечень разгулялся не на шутку, теперь метелям не будет конца. Как по лютому снеговею домой-то добираться? Взгляд вернулся к раненому. Ладно, сперва надо этого долечить, а там поглядим. В избе было так холодно, что стена у двери уже начала серебриться инеем. Кром поплотнее закутал спящего парня и поднялся. Первым делом надо протопить печь. В прилубе(1) нашлись дрова и береста для растопки. Кром, поразмыслив, поклонился печи и домовому, живущему под ней, молчаливо испросив разрешения похозяйничать в чужом доме. Домовой никак не ответил, но дрова в печи не задымили, не погасли, а занялись быстрым жарким пламенем – стало быть, принял заботу нечаянного гостя. Поставив на место заслонку(2), Кром решил осмотреться как следует. Поначалу он решил, что попал в зимовку – избёнку, срубленную когда-то неведомым охотником, которая рада принять под кров всякого захожего человека, но не имеет одного хозяина. В зимовках оставляли запас дров (ежели истопил припас, готовь новый для того, кто придёт после тебя), воду, солому для постели. Но эта изба не казалась проходным местом. Всё было уряжено по чтимым от века домовым правилам, даже печь – не коптящий очажок, а настоящая белёная государыня, хоть сейчас пеки пироги для большой семьи. Вот только едва ли тут кто-то что-то пёк. На маленьком столе громоздились немытые горшки и миски, на полу была рассыпана зола, мелкие опилки и всякий сор. Кром ещё мог понять, почему прилуб не отгорожен и не скрыт завесой, – у них с отцом, у двоих мужиков, было так же. Но разводить перед челом печи непотребную грязь? Что же за человек тут живёт? Или не человек вовсе… Он против воли глянул в сторону лавки. Лис явно шёл сюда. Но один ли он тут? А то вдруг стемнеет да и нагрянут родственнички, волки или медведи. Вот уж и впрямь, словно в страшную баснь попал. Но баснь или нет, а изба была настоящей, как и грязь в ней. Недолго думая, Кром взял пару самых больших горшков и вышел наружу. Ветер мало не сбивал с ног, и он опять подумал, что нипочём бы ему не выжить, если б не Лис и не его дом. Что ж, тогда тем более надо им послужить. Он наполнил горшки снегом и поставил на шесток(3), а сам принялся рыться в поставце(4). Нашёл крупу, немного луковок, мёд и топлёное сало. Всё заботливо разложено по горшочкам и закрыто тяжёлыми крышками, чтоб не добралась ни сырость, ни прожорливые мыши. На стене висели пучки травок, красиво перевязанные цветными тесёмками. Чудно. Как будто и женская рука чувствуется. Может, всё-таки есть у Лиса не только дом, но и Лисица? Не попалась ли она какому удачливому охотнику? Кром вдруг подумал: а убей он его, остался бы Лис в рыжей шкурке? Или перед ним бы умирал худой замученный парень со стрелой в боку? Он тряхнул головой, отгоняя тёмные мысли. Такой судьбы своим стрелам ни один охотник не пожелает, нечисть там или нет. Он не желал. От печи веяло добрым жаром. Снег в горшках давно обратился в воду. Кром принёс из клети(5) долблёное корыто, а мелкий речной песок найдётся у всякого, даже самого нерадивого хозяина. Он перемыл посуду, смёл сор с пола. Невеликая работа утомила, и только тогда Кром вспомнил, что без малого три дня шёл почти не евши. Да и Лису, надо думать, никто куропаток не подносил. Сварить хоть каши какой. Он как раз ставил горшок с водой в печь, когда за спиной раздался шорох. Парень, поднявшись на локте, вертел головой и ошалело хлопал глазами. Вот он нашёл Крома взглядом и замер. - Есть хочешь? – тот от неожиданности сказал первое, что пришло на ум. Парень не ответил, лишь смотрел, не мигая. – Меня Кромгалом звать, Кромом, - попробовал он ещё раз. Ничего. Э, да разумеет ли он речь? Может, только с виду человек, а внутри так зверем и остался? Тем временем «зверь» поднялся с лавки, шагнул, нетвёрдо ставя ноги. - Куда собрался? Нет ответа. Парень стянул с печи льняную рубаху, накинул; вздел на ноги растоптанные поршни(6) и толкнул дверь. Та не поддалась, но он упрямо толкнул ещё раз. «В задок(7) идёт», - догадался Кром. Упадёт ведь. Он отставил ухват и шагнул ближе. - Давай подсоблю. Парень обернулся и сверкнул на него глазами, да так, что стало ясно: в этом деле ему помощники не нужны. Добро же. Кром стоял, ожидая, что вот-вот из сеней раздастся звук упавшего тела. Но нет, сдюжил: вернулся, пошатываясь и подволакивая уязвлённую ногу, кое-как добрёл до лавки и рухнул прямо поверх одеяла. Кром покачал головой и, запоздало сообразив, что разум в парне всё-таки человечий, безбоязненно склонился над ним. Взгляд у того снова помутнел, щёки рдели ярче. Нет, есть он сейчас не станет, да и не надо: тело должно перебороть, пережечь болезнь, а пища только помешает. Кром вспомнил про пучки пахучих трав. Вроде бы среди них топорщились знакомые корешки. Девятисил его бабушка-травница почитала средством от любой телесной немощи. Кром измельчил корешок, настоял на кипятке, добавил брусницу, ромашку, земляничный лист и ложку мёду. Когда питьё чуть остыло, попытался растолкать раненого. Тот отворачивался, но глаз не открывал. Тогда он подсунул под безвольную голову ладонь и, придерживая его за затылок, понемногу выпоил отвар. Парня моментально прошиб пот. Кром уже привычно укутал его. За окном по-прежнему мело. Он засветил лучину и принялся разбирать свои вещи, прислушиваясь к вою метели. В такую непогодь кажется, что бледное зимнее солнце никогда не проснётся, и на землю падёт вечная ночь. Нечистая сила зато ликует. Он опять покосился на спящего. Подумалось: а если оборотни всегда по ночам перекидываются, что тогда? И тут же одёрнул себя – видел, чай, и лисом его, да не забоялся. Лучина потрескивала, угли в печи тихо вздыхали, рассыпались горячей золой; под шестком шуршал домовой – обрадовался печному теплу. Почти как дома. Только дома никто не сопел под овчиной. Кром добыл из мешка снадобья, последнюю чистую тряпицу и подошёл к лавке. На этот раз он добудился почти сразу. Парень открыл глаза и, увидав его, прянул назад. - Тихо, тихо, - Кром придержал его и нечаянно задел больное бедро. Раненый дёрнулся, но вырываться уже не стал. Мутный взгляд прояснился. Вспомнил. - Подымись, - попросил Кром и пояснил: - Рану посмотрю. Тот встал, выпрямился и судорожно вцепился в одеяло. Рубашку, видать, сбросил в беспамятстве, спасаясь от жаркой испарины, и теперь пытался прикрыться сползающей овчиной. Кром поднял брови: чего стесняется, в бане, что ли, никогда не был? А может, и не был… Ну да не одевать же его. Кром, уважая чужую стыдливость, не глядя развернул его больным боком к себе и размотал повязку. Рана чуть стянулась, но краснота не ушла. Больше её стало, меньше? Кром подтолкнул парня поближе к лучине. Нет, не понять. Придерживая раненого, он склонился ниже и небрезгливо принюхался. Телесной гнилью вроде не тянет. Тут он заметил, что тело под ладонями стало как деревянное, и поднял глаза. - Больно? Но парень мотнул головой; в его взгляде звериная настороженность мешалась с удивлением. Может, и не лечился никогда? Крому было недосуг разбираться, что там у него на уме. Он осторожно ощупал плоть вокруг раны, прикидывая, не нарастёт ли в ней дикое мясо(8). Но его руки ладили с охотничьим ремеслом, а вот бабкиной лекарской чуткости в пальцах не было. Так и не поняв, чего ждать, Кром потянулся за снадобьем. Предупредил: - Не дёргайся. Кивок. Может, он и вовсе немой, подумал Кром. И на что бы лучше: немой да молчун, два сапога пара. Его глухой смешок прозвучал неожиданно громко; парень вздрогнул, и смоченная в жгучей настойке тряпочка прошлась прямо по живому мясу. Он резко выдохнул, отшатнулся; упал бы, да Кром подхватил и вновь утвердил на ногах. Отчего-то вспомнилось, как бабушка ему, маленькому, заговаривала боль, но он призывать на подмогу добрых кошку да собаку, понятное дело, не стал. Просто держал парня, мимодумно поглаживая по бёдру. Да, лекарь из него никудышный. Когда раненый задышал ровнее, Кром споро(9) замотал рану, проверил, не туго ли, и велел: - Ложись. Подумав, он растворил в ковше целых четыре капли снадобья – не повредит, и поднёс питьё парню. Тот принял всё с тем же молчаливым послушанием. Кром пошёл ополоснуть опустевший ковшик и чуть не выронил его, когда за спиной раздалось тихое: - Чем поишь? Он обернулся. Почудилось, что ли? Но парень, извернувшись на лавке, смотрел прямо на него. - В нутре с этой дряни так и жгёт. «Сам ты дрянь», - хотел сказать Кром, но промолчал, удивлённый внезапными словами. Голос «немого» звучал хрипло и отрывисто, будто он нечасто им пользовался. Да так оно, наверно, и было. А всё же говор какой-то неместный… Но об этом лучше подумать после. - В нутре? А может, в жилах? - Парень, подумав, кивнул. – Так и надо. Кровь чистит, чтоб трясовица не пристала, - он обратил раскрытую ладонь к печи в отвращающем зло жесте. Известно ведь, всякая нечисть стремится туда, где упомянут её имя, а трясовица тёмный дух и есть. Парень проследил за его рукой и, успокоенный, опустился на свёрнутую рогожу, заменявшую подушку. - Ты поспи, - посоветовал Кром. – Во сне скорее пройдёт. Парень смежил веки, а он продолжил хлопотать возле печи. Через малое время с лавки раздалось: - Ригель. - А? - Моё имя. Ригель. Риг. Кром кивнул, хотя тот и не мог его видеть. Вот и познакомились. Но что это за имя такое?(10) Никогда он подобного не слыхал. - А… Ты откуда? Но ответом было сонное дыхание. Кром повечерял жидкой кашей, заправленной салом, покружил по избе. Он искал резу(11), на которой ведут счёт прошедшим дням года, но так и не нашёл. Подумал: эдак можно совсем потеряться - не зная даже, какой месяц хозяйничает на дворе, не помня, чем нужно чтить нынешний день. Как это так, жить, пропуская время, точно воду сквозь пальцы? Кром бы не смог. В конце концов он сделал зарубку прямо на дверном косяке – длинную, потому что как раз миновала первая седьмица Сеченя. Так-то оно лучше. Лучина догорала, мягко роняя в нарочно подставленную миску хлопья пепла. Кром отдернул тяжёлый полог и осмотрел кровать. Матрас, набитый душистым сеном, ещё одно меховое одеяло – волчье, пара маленьких пуховых подушек. Нашлись даже небелёные простыни, которые почему-то никто не расстелил. Похоже, кроватью пренебрегали, так же, как и неухоженной избой. Он глянул на спящего па… Ригеля и покачал головой. В лесу, что ли, живёт? Непутёвый. Но вслух осуждать не стал, просто разобрал постель и, решив не будить, подхватил его на руки. Тонкокостный худощавый Ригель оказался неожиданно тяжёлым. Тяжёлым и горячим. Кром осторожно опустил его на кровать, пощупал лоб. Если жар до утра не уймётся… Ну да ладно, утром и будем думать. Он улёгся на нагретую лавку, прикрывшись своим охотничьим тулупом. От меха пахло дымом костра и морозной хвоей, и Крому на миг показалось, что он так и остался в стылом лесу, объятый вечным зимним сном. Он передвинулся, чтобы спиной ощущать бревенчатую стену, и только тогда заснул. ***** Под утро печь совсем остыла, и стена стала холодной, не позволив залежаться под тулупом. Кром как раз умывался, когда за пологом зашуршало, и явился сонный Ригель, одетый в штаны и рубаху. - Чего вскочил? – буркнул Кром, рукавом стирая с лица воду. - А чего лежать-то? – тот прошёлся по избе, и Кром заметил, что ногу он бережёт уже меньше. А Ригель порылся на печном ложе, выудил из наваленных кучей тряпок простенький нерасшитый утиральник и бросил Крому. Тот поймал, ощупывая Ригеля взглядом. Бледный, но это лучше, чем яркий горячечный румянец. Одежда висит, исхудал. Взгляд спустился ниже и остановился на узких босых ступнях. - Носки ещё себе найди. Тот открыл рот, словно собираясь возразить, но потом передумал и добыл из той же кучи толстые шерстяные носки. Кром кивнул. - Скоро завтракать будем. Ригель от еды отказался. Кром не стал неволить, лишь добавил ему в кружку три ложки мёду вместо одной. Они сидели молча: Ригель прихлёбывал жгуче-сладкий отвар девятисила, а Кром дожёвывал остатки своих сухарей, думая, что за последние пять лет совсем отвык не то что жить с кем-то, но даже и есть за одним столом. Вот ведь: привелось, когда не ждал. За окном опять пела вьюга. Крому не сиделось без дела, и он продолжил уборку. Хотел было спросить у Ригеля разрешения, но передумал: если уж тот до сих пор ничего не сказал, значит, не обижен тем, как хозяйствует в доме гость. Так он и возился весь день: вымел из сеней и клети небольшие сугробы – сквозь открытую дверь нанесло, согрел воды, постирал повязки, сварил каши. На этот раз Ригель поел с ним, хотя и неохотно. Он весь день просидел на лавке у окна, но казался изнурённым. Кром знал, что так бывает, когда отступает болезнь. Превозмогшее её тело поддаётся слабости, хочет отдохнуть. И действительно: когда он размотал повязку, то красноты вокруг раны не нашёл, о чём и сказал Ригелю. Но тот, видно, не до конца понял, что это значит, и спросил лишь: - А горечью больше не будешь поить? - Ещё только один раз, - пообещал Кром, очень довольный тем, что удалось отогнать болезнь. Бабушка бы порадовалась. Как стемнело, он уселся поближе к светцу ладить новое древко для стрелы – благо, подходящая дощечка на такой случай у него в мешке имелась. Он расколол её топориком на три части, выбрал одну полоску и принялся состругивать лишнее острым ножом. Тонкие щепки соскальзывали с лезвия, он складывал их в кучку, чтобы не сорить. Немного оживший под вечер Ригель наблюдал за работой. Никто не любит, когда «смотрят под руку», - от праздного взгляда пальцы могут дрогнуть, испортить поделку. Но Крому его интерес ни капли не мешал. Верно, потому, что древко он мог сделать даже с закрытыми глазами. Вот кусок дощечки изрядно сузился; Кром отложил нож и взялся за костяной струг(12). - Дай я, - сказал вдруг Ригель, придвигаясь поближе. – Можно? Кром помедлил. Всё же не дело это - позволять чужому ладить стрелу для своего тула. А потом подумал: ну и ладно, испортит, так ведь есть ещё дерево, хватит на новую. И протянул ему струг и недоделанное древко. Ригель выглаживал тело будущей стрелы медленно и кропотливо, и его осторожная повадка рассказала Крому, что когда-то он уже учился этому мастерству. Когда-то давно. Теперь тонкие пальцы вспоминали былую науку, но до сноровки им было ещё далеко. И всё же работал Ригель с удовольствием, поворачивая древко то так, то эдак, снимая стругом невесомые зазубрины. Теперь уже Кром разглядывал его. Он ещё вчера присмотрелся к цвету кожи Ригеля. Подобная золотистая смуглота не встречалась у жителей местных весей. Да и волосы такого яркого, густо-медного оттенка – тоже. Он не отращивал их, неровно остриженные пряди мели по высоким скулам, не достигая даже подбородка. Чудно. Ни в одном из известных Крому поселений взрослый мужчина не стал бы стричь волосы, ведь именно в них собирается жизненная, данная богами сила. Он потрогал свою густую гриву, прибранную, как надлежит, в хвост на затылке. Но Ригелю лезущие в лицо волосы не мешали. Он мотнул головой, отбрасывая пряди со лба, сдул с древка деревянную пыль и протянул ему: - Хорошо? Крому хватило беглого взгляда, чтобы понять: посерёдке снято чуть больше, чем нужно, и на концах надо подточить. Но он вспомнил, как бережно Ригель водил стругом, и кивнул: - Хорошо. Сквозняк поколебал лучинное пламя, по бревенчатым стенам заполошно метнулись тени, и Крому почудилось, что на лице Ригеля промелькнула улыбка. А когда сквозняк унялся, то уже точно увидел: тёмно-карие зрачки поймали жёлтый огонёк лучины. Глаза у Ригеля тоже были нездешние – не раскосые, но как будто чуть приподнятые к вискам. А приметил он всё это потому, что они так и сидели, сомкнув пальцы на выструганном древке, и глядели друг на друга в упор. Кром уже хотел спросить, откуда же он тут взялся, но Ригель опередил: - Ты с Полесья? - С Полесья. А ты? - А я вот… - уклончивый ответ сопровождался взмахом руки, – сам, мол, видишь. «Ну не от сырости же ты тут завёлся», - хотел было сказать Кром, но Ригель зевнул, и он, спохватившись, прогнал его спать. Тот, к вящему удивлению, сам напомнил про нелюбимое снадобье. На этот раз Кром растворил в воде всего две капли. Ригель покривился, но выпил. Потом вытащил из-за полога волчье одеяло, кинул ему на лавку. - А ты? - Да что мне, одного не хватит? - Ригель вновь зевнул и нырнул за завесу, пробормотав пожелание светлых снов. Кром ответил тем же и загасил лучину. Меховое одеяло обняло невесомым жаром и мгновенно увлекло Крома в сладкий, но тревожный сон. Ему привиделись огоньки, отражённые звериными зрачками, и они сверкали совсем близко – может, из-за полога, но он почему-то не боялся. (1) - место от чела (передней части) печи до стены; отгораживалось от избы и считалось «женским» местом, мужчины туда старались не заходить (2) - по логике вещей тут должна фигурировать топящаяся «по-чёрному» каменка, но по моему веленью пусть будет традиционная русская «белая» печь (3) - участок перед устьем (входным отверстием) печи (4) - пара столбов и открытые полки между ними (5) - неотапливаемый пристрой, кладовка летом, холодильник зимой (6) - мягкие кожаные сапоги на завязках (7) - туалет, примыкающий к дому (8) - «грануляционная ткань» по-научному (9) - здесь: быстро и аккуратно (10) - имя персонажу дал бело-голубой гигант из созвездия Ориона (11)-календарная доска, дни обозначались зарубками на ней (12)-здесь: скребок