Кукла.

Небо снова хмурилось. Копило влагу, раздувалось мраком низких туч, давило своей тьмой, но ни одна капля ещё не ударила в землю. Природа замерла, в томительном ожидании какого-нибудь толчка. Ирония. Очередная сигарета заканчивала свой путь, и вот уже бычок вминался в пепельницу, а Акаме не отрывался от созерцания неба за окном. Курил, курил, курил… Сеймей перекочевал из кресла на диван, где полулёжа раскидывал какие-то бумаги вокруг себя, что-то читал, над чем-то ухмылялся, что-то почти сразу ронял на пол. Акаме скосил на босса взгляд: его всегда удивляло, как Сей умел переключаться между событиями, прятаться за бесчисленными масками образов. Звонок по основной линии отвлёк Аояги от дел. Этот номер знал только Нисей, секретарша и Рицка. Рицка? В последнее время всё, что касалось Рицки, выдвинулось на первый план, поэтому, скидывая с ног бумаги и папки, Сей ринулся к рабочему столу. - Я слушаю, - немного взволнованно. - Доброго времени суток, Аояги-сан. Сеймей чуть не подавился вздохом удивления, брови сдвинулись, а сердце противно ёкнуло, словно предчувствуя что-то неприятное. Акаме повернул к нему голову. - Откуда у вас этот номер? – холодно и почти зло процедил Аояги. - Просящему – даётся, - зло улыбнулись на том конце, и от этой невидимой улыбки у Сеймея всё похолодело в груди. Что-то неправильно, что-то совсем не так… - Что вы имеете в виду, Накагава-сан? – он ненавидел загадки. А ещё больше – когда его заставляли чувствовать себя ребёнком, не знающим и не понимающим взрослых разговоров. - Ваш брат одолжил мне номер, - словно разочаровано вздохнули на том конце. Сеймей замер на середине комнаты. - Что? - Рицка-кун, этот милый мальчик, он любезно продиктовал мне твой номер, Аояги. Что же тут непонятного? – ухмыльнулся голос, - Ах, наверное, вас озадачивает, где я мог пересечься с твоим братом? Сеймей стиснул трубку. - Что ж, тут нет ничего сложного в понимании. Твой милый Рицка, - томительная пауза, холодная усмешка, - у меня в гостях. - Ты лжёшь! – мгновенная вспышка гнева. - С чего бы мне лгать, Аояги? Я всегда был честен. В своих словах, в своих поступках. В отличие от тебя. Я предупреждал, чтобы ты не лез туда, куда тебя не просят. Я говорил, прямо и откровенно. Ты никогда не слушаешь старших. Отвратительное воспитание. Хотя о чём я. Разве эта шлюха могла дать достойное воспитание своим детям? Ты родился грязью, туда и вернёшься. - Ха! – Сеймей скрипнул зубами. – Неужели такая падаль как я смогла добраться до самой вершины, и больно укусить её за просиженный зад? Ты думаешь, я поверю во все твои сказки и небылицы? Думаешь, я упаду пред тобой ниц, как сотни других людишек, чьими жизнями ты ворочаешь, пока принимаешь ванну? Ты недооцениваешь такую «грязь», как я. Я утоплю в этой грязи тебя, и Окугаву, и если будет нужно – весь их клан от мала до велика.. - Цыплёнок, - брезгливо бросили на том конце, - тебя совсем не учит жизнь, желторотый малец. Но раз уж так, то за твоё воспитание возьмусь я. Сказки говоришь? Тогда что ты скажешь на это? В трубке что-то зашелестело, послышались какие-то голоса, отдалённая возня. Потом она начала приближаться, вместе с окружающим шумом. А потом тихое, надсадное, голосом знакомым до боли.. - Сей… И холод по спине. Нет, не холод. Словно десятки стальных ножей враз рассекли позвоночник. И стало невозможно дышать. Нет. Стало ненужно дышать. Просто захотелось закончить этот миг на этой секунде. - Всё ещё не веришь? – продолжали в трубке, с желчным ехидством, но Сеймей уже не воспринимал интонаций, - Теперь слушай меня внимательно, мальчишка. Ты здорово подпортил мне дела за последние два месяца. Заметь, я учтиво терпел. Но твои последние махинации с кредитованием ### (название фирмы, мне лень думать) перешли все границы. Ты меня ограбил, причём так откровенно и у всех на виду. Зря. Ты поплатишься. Я собственноручно втопчу тебя в грязь. И если раньше, ты мог кривить свою нахальную рожу, то сейчас, ты и не пикнешь, сделаешь всё, что я скажу. Ведь ты же не хочешь лишиться своего ненаглядного брата? Телефонная трубка заскрипела от давления сжимаемых пальцев. - Сука, только попробуй его тронуть!! - Твой высокомерный тон мы тоже поубавим, Аояги. Знаешь, твой брат пока жив, но я не уверен, что с ним будет в скором времени, - мужчина как-то странно вздохнул, а откуда-то издалека послышались крики. Не нужно было гадать, кому они принадлежат. - Не смей, - процедил Сеймей, сжимая кулаки. - Я предпочитаю, чтобы ты обращался ко мне как подобает уличному мальчишке к высокопоставленному чиновнику, - в трубке выжидательно замолчали, и, словно подгоняя в решении, снова раздался глухой вымученный вопль. - Прекрати.. те, - скрипели зубы Аояги. - Ты забыл добавить «Накагива-сама», - недовольно бросили в трубке, и как ответный жест – новый вопль. Громкий, надрывный, слёзный… - Прекратите, Накагива-сама, - голос дрогнул, - что вы хотите, чтобы я сделал? - Вот так уже лучше, - вопли прекратились, а голос вздохнул, - завтра, в восемь утра в моей резиденции. Ты придёшь один и принесёшь с собой документы на твою компанию, на все её дочерни фирмы, соглашения с банками, и прочее. Принесёшь всё. А потом подпишешь бумагу, где передаёшь всё управление моему лицу. Печать. Подпись. Ну, ты знаешь, кого я учу. Если придёшь не один – я убью мальчишку, за каждую минуту опоздания буду что-нибудь ему отрезать. Принесёшь не все бумаги – станешь свидетелем этого прекрасного действа. Ты меня понял? Молчание. - Не слышу? Губы дрогнули, но слова не желали произноситься. - Хммм… а мы гордые, значит, да? Ну ладно, я позволю твоей гордости немного расправить крылья. Это даже забавно, - снова шуршание, какое-то движение, затем протяжный полустон-полувой, всхлипы, мычание, вскрики, - Какой у него милый голосок, не правда ли, Сеймей? А ты бы видел его лицо. Глаза затравленного щенка, беспомощного и слабого. А как он дёргается и визжит, когда его берут сзади. Из него выйдет чудесная подстилка для… Пронзительный визг. Телефон падает из рук, и Аояги уже не слышит, что там говорят. Всё умерло внутри. Только отчаянное сердце ещё умудряется биться. Мелкая дрожь в руках. Пересохшие губы. Сухая соль в глазах. Бессилие. Полный крах. Всего. Акаме как всегда оказался рядом так же быстро, как и всегда, поднял трубку, не слушая, отключая вызов. Он не читал мысли, зато он отлично читал лица. И то опустошённое, надколотое усталостью выражение, потерянное, загнанное в угол, безумное и холодное, что отражалось на лице Сеймея, прекрасно говорило обо всём. Сеймей сделал шаг на негнущихся ногах. Слабость в теле. Ещё один шаг. Такой тяжёлый, невозможный. Ладони опустились на деревянную столешницу. Вздрогнули. Пальцы обхватили край и сжались до хруста. Первая слеза упала на какой-то лист, испещренный цифрами… Взмах. Сильный, резкий, дикий. Крик, истошный и злой. Бумаги летят со стола. Сыплются папки. Ещё один взмах, такой же безумный и дикий. Лампа ударяется об пол, разлетаясь на куски. Сыплются карандаши, ручки, записные блокноты, телефонная база, пепельница, графин, чашки. Всё рушится, падает, разбиваясь с отчаянным звоном. Рык. Вой. Руки метаются, скидывая всё с пути. К чёрту! Пропади оно всё! Всё! Нисей подскакивает сзади. Капкан рук. Он оттаскивает обезумевшего Аояги от стола. Тот вырывается, злобно рычит. Вьётся, размахивая руками, отпихивая Акаме от себя. Прочь. Не надо. Крик. Боль. Злость кипит. Удар локтя приходится в живот Нисея, но тот лишь сжимает губы и сильнее затягивает захват. Сеймей рычит. Бьётся и злится ещё сильнее, а Акаме уже тащит его куда-то. Всё дальше от стола, почти несёт. Сеймей упирается, ударяет пятками в пол, по ногам Нисея, локтями бьёт под дых, остервенело и сильно, как никогда не умел. Но Акаме держит, скрипит зубами, и всё продолжает тащить исходящегося в истерике Сеймея. С ноги вышибает какую-то дверь и вталкивается в маленькую ванную комнату. Кафельный холод и пустота злят ещё сильнее, звуки сопротивления и выкрики расходятся гулом. Извернувшись, Акаме швыряет парня в стену. Тот ударяется головой, но тут же вскакивает, с рыком бросаясь на выход. Нисей ударяет быстро, не сильно, но Аояги сгибается пополам, оседая на колени. Скрип вентилей, откуда-то сверху осыпаются ледяные капли. Сильнее. Обжигающая холодом вода бьёт в пол. Нисей хватает парня за волосы и прибивает к стене, задирая голову вверх, подставляя лицо жидкому льду. Рычание прерывается на кашель, Сеймей давится, вырывается, бьёт руками по лицу Нисея, ноги скользят по мокрому кафелю, холод зажимает в тиски. - От..от..пусти.. ссу.. Вода бьёт по телам, прошивая судорогой. Немеют пальцы. - Успокойся, - Нисей с силой сжимает волосы на затылке Сеймея, уворачиваясь от неточных ударов его рук, - Прекрати! Но Сеймей продолжает биться. И уже не понятно, от чего трясёт его тело – от гнева или холода, ярости, бессилия, от рыданий, или от последних остатков гордости, что не хочет подчиняться ничему. - Хватит! – Акаме перехватывает руки парня, изворачивает его тело и роняет на пол. Падает сверху, заламывает руку Сеймея, вжимает его лицо в скользкий кафель. – Хватит! Сильнее заводит руку, до боли. Сей хрипит, дёргается, жмурится. Плачет. - Хватит! – ещё раз над самым ухом, и ещё сильнее заводит руку, связки почти трещат. Если тот сейчас не успокоится, Акаме просто сломает ему руку... Но Сеймей вовремя сдаётся. Тело перестаёт вырываться, а конечности безвольно раскидываются по полу. Только дрожь, в которой утопает всё тело, расходится волнами. Всхлип. Последний рык. И унизительный вой. И слёз не видно на мокром от воды лице. Затерялись. Так даже лучше. Акаме отпустил руку и склонился над вздрагивающим телом. От него всё ещё парило жаром, он тяжело дышал. Как унизительно и жалко, беспомощно и бессильно. - Я вытащу его, - почти обнимая, касаясь мокрым лбом виска Сеймея, Акаме склоняется над ним, - слышишь? Я. Его. Вытащу. В ответ всхлип, усталый вымученный вздох. - Я не дам с ним ничего сделать, - рука проскальзывает под шею, притягивая к себе бледное лицо. Мокрые растрёпанные волосы щекочут шею, капли воды стекают под рубашку, - только успокойся. Всхлип. Акаме и сам тяжело дышит. Но он сползает на бок, тянет безвольного Сеймея на себя, прижимает к груди, как маленького ребёнка, покачивает в своих объятьях, распутывает мокрые узлы волос, прижимается губами к чернильной макушке, слушает, как успокаивается маленькое человеческое сердце. Он никогда не знал, как болит душа. Как она рвётся и горит, мечется и плачет. Но теперь он смог это увидеть, почти дотронуться до оголённых чувств. Наблюдать, как сильного и твёрдого для всего мира человека пережёвывает мясорубка судьбы. Как медленно ломается гордость, сминается воля, отмирает решимость, как бесстрашие и смелость стекают к ногам. И вот он, оставшийся комок, выплюнутый и ненужный, который бросят в мусор былого… - Не позволю, - сжав зубы, шепчет Акаме, бросая на белый кафель леденящий взгляд, - пусть сначала сожрут меня, не подавившись. Что вряд ли возможно. *** - Достаточно, - грузный мужчина отбрасывает телефон в сторону и поворачивается на кресле в сторону всей комнаты. У одной из стен на полу лежит связанный Рицка и один из охранников выламывает ему кисть руки, - не хочу портить эту зверушку раньше времени. Мужчине немногим за сорок на вид, и едва заметные пряди седины бликуют в светло-русой шевелюре. Он поднимается с места и неторопливым шагом идёт к Рицке. Охранник отпускает мальчика и отступает на несколько шагов назад. - Ты хорошо поработал, Хасиме, хоть я и посылал тебя за совершенно другим, ты привёз не менее полезный подарок, - мужчина остановился напротив Рицки, и мальчик, смаргивая слёзы с ресниц, попытался отползти к стене. - Кукольника я вам тоже привезу, Никагива-сама, - другой мужчина со смазливым лицом восседает на гостевом диване. - Не сомневаюсь, - хозяин кабинета приседает перед Рицкой на корточки, с любопытством осматривая его дрожащее тело, - какая ирония. Он протягивает руку, касаясь шершавой ладонью мокрых щёк. - Мы были почти друзьями с твоим отцом. Но из-за его старомодного характера мне пришлось его убить. Мне нравилась твоя мать, но за её редкую преданность бредовым идеалам мне пришлось убить и её. Не сразу, конечно, - мужчина криво улыбнулся, заглядывая в полные ужаса детские глаза, - сначала хорошенько поимел, а потом убил. Завтра твой братец придёт, чтобы отдать мне смысл своей жизни, всё, что у него есть. Думаю, после этого я тоже его убью. А ты… Что мне делать с тобой? С маленькой зверушкой, что ещё даже не вкусила жизни. Правильно, посажу тебя на цепь. Будешь развлекать меня, пока не надоест. Рицка отдёрнул голову в сторону, пытаясь ускользнуть от гадких прикосновений. - Щенок, - мужчина схватил его за волосы и повернул голову к себе, чтобы приструнить взглядом, - такой же строптивый, как и старший братец. Что ж, тебя усмирять будем по-другому. Сеймей, кажется, дар речи потерял, когда понял, что я могу с тобой сделать. Значит, ты у нас ещё маленькая целка. Тем слаще, – и повернув голову к охранникам, - оставьте нас. Сидящий на диване мужчина ухмыльнулся и, покидая комнату, добавил: - Не переусердствуйте, Накагива-сама, он ещё ребёнок. - Быстрее привыкнет к взрослой жизни, - скидывая с плеч пиджак, бросил тот. Последними комнату покинула охрана, плотно прикрыв за собой дверь. Мужчина нагнулся над Рицкой, вытаскивая изо рта кляп. – А теперь можешь кричать во всё горло. Я с удовольствием послушаю… *** Дыхание почти выровнялось, грудь мерно вздымалась и угасала, следы истерики миновали. Таблетка успокоительного, ещё одна снотворного, и тело Сеймея сдалось, падая в объятия мягкой кровати. Акаме стянул с себя последнюю мокрую тряпку и бросил на пол, в груду такой же сырой одежды. Руки уже рыскали в шкафу, выуживая на свет сухую одежду. Привычно чёрная, в обтяг, ничего лишнего. Брюки, водолазка, куртка, но сегодня, ещё что-то новое. Длинное и тонкое, из глубины потайных полок. Катана. Длинная изящная подруга минувшего прошлого, верная и преданная своему хозяину. Акаме чуть оголил ножны. Светлая сталь встретила его радостным бликом. Узор гравировки с красными вкраплениями, острый как бритва край. Мужчина вздохнул, засаживая меч обратно, взгляд скользнул по распластанной на кровати фигуре. - Им не унять твою гордость, Сей, - мужчина приблизился, натягивая на парня плед, - она ведь не только в твоей душе. Она во всём тебе. В твоём теле, в твоих жестах, даже в твоём тихом дыхании. Ты статен. Они ошибаются, считая, что ты грязь. Нет. Грязь неоднородна, разноцветна. А ты больше похож на нефть, чёрную, вязкую и огнеопасную. Тобой можно захлебнуться, в тебе можно сгореть. Ладонь нежно коснулась бледной щеки, а затем и губы оставили отпечаток тепла. - Спи. - Аояги-сан отдыхает, - Нисей замедлился у стола секретарши всего на миг, - проследите, чтобы никто его не беспокоил до моего возвращения. - Слушаюсь, Акаме-сан. *** Педаль в пол, ручку переключателя вниз до предела, визг тормозов и чёрные мазки на асфальте, как свидетельство, что эта всё же не фантом. Машина выскочила из лабиринта парковки, словно дикий зверь из клетки. Чёрная изящная пантера, в несколько прыжков растворившаяся в джунглях. Небо так и не расщедрилось на воду. А было бы приятнее, смой оно с земли это чувство сомнений и неразрешённости. Мокрый, но зато чистый асфальт. Акаме ненавидел это подвешенное чувство, когда приходится ждать и надеяться. В его жизни всё и всегда было просто. Взмах ножа, кровь, смерть, удовольствие. Не нужно было задумываться ни о чём, только идти вперёд, туда, куда манит единственный инстинкт – убивать. И пропитанные кровью руки, они никогда не задумывались об иной участи. Что с ним сталось? Он пошёл в тот день за самоуверенным мальчишкой, но почему? Неужели жизнь дьявола потеряла смысл, потеряла свой единственный цвет? Цвет крови слился с чернью души. А этот мальчишка, кажется, его кровь отливала каким-то другим оттенком. Да, верно, оттенком самодовольства и желанием заполучить всё. Весь мир. Ещё и запах, не этот протухший и гнилой, какие источали все его жертвы. Нет. Свежий, острый, выразительно разящий на многие метры вокруг. А её вкус. Это был самый сладкий наркотик за всю жизнь, что он пробовал. Горячая пульсирующая жизнью влага, такую можно пить и пить бесконечно. Наверное, в тот миг захотелось обладать этим всецело и полностью, не позволяя более никому познать это совершенство. Но он немного просчитался. Наркотик оказался сильнее, и подчинил его своей воле. И, видимо, уже неважно искать, когда это случилось, «соскочить» он уже вряд ли сможет. Машина остановилась за воротами, водитель покинул салон и с большим вниманием оглядел округу. Лес перешёптывался и клонил «голову», словно заранее перед чем-то извиняясь. Держа катану в руке, Акаме медленно пересёк ворота. Едва заметные в начале следы шин, уродовали зелёный газон перед домом. Врытые ямы на окончаниях некоторых, свидетельствовали о спешке гостей. Россыпь гильз, словно новогодние украшения, покрывала добрую часть газона. А вот и пустые магазины, нарушающие гармонию ковра. Густые капли крови. Кажется, ещё и куски мяса. Акаме вдохнул, втягивая это пряное сочетание осенней пожухлости и человеческой крови. Шёл дальше. Смятая трава – тут кто-то встретил свой конец, огромное кровавое пятно, и дорожка в сторону. Безумный товарищ пытался тебя спасти. Что-то хрустнуло под ботинком. Какая неловкость, но чей-то кусочек конечности вмялся в землю. Разбитые в прах деревянные стойки и перила. Сюда ушла добрая часть огня. Сколько дыр и вмятин. А ещё крови и стекла. Нисей ухмыльнулся, ребята всё-таки сопротивлялись, похвально. Окно с кусками стекла, тоже в крови. Разбитая дверь. Кровь. Прихожая, устланная серпантином осколков и щепок. Кровь. Длинные размазанные дорожки. Гильзы. Нож. Акаме чуть присел на корточки. По рукоять в крови, красивый, боевой, но уже не нужный своему хозяину. Он шёл дальше, вслушиваясь в тишину дома и хруст стекла и прочих осколков под ногами. Запах крови, отбитой штукатурки, цветов и какого-то масла. Специфическая атмосфера. Среди напыщенного великолепия дорогой отделки, пестроты и вычурности, разрушения и беспорядок вливались в эту картину, создавая её особую самобытность, которую даже можно было назвать искусством. Даже два изувеченных трупа в багровых лужах, даже россыпь перемешанных с грязью щепок, даже изломанные фигурки кукол на кургане из собственных потрохов, на каменном изваянии камина, всё это – особый, кричащий безумством и гениальностью стиль. Хотя, всё это только рамка, вычурный антураж для главного произведения – скульптуры мастера на его призрачном троне. Подёрнутое маской лжи безразличное и хладнокровное лицо, потерянный в глубоких думах взгляд, длинные искусные пальцы, поддерживающие тонкий подбородок, нить бледных почти незаметных губ, прячущих улыбку торжества и ехидства, и конечно же, победоносный штрих, без которого скульптура не имеет своего величия – тонкие стекляшки на переносице, маленькая, но мощная стена, что отделяет ничтожного созерцателя от слепящего могуществом Великого Мастера. Акаме вытянулся в струнку, у входа в зал, бросив свой пронзительный взгляд вперёд. - Значит, Сеймей прислал свою дворняжку? – бесцветный голос тронул тишину. - У меня нет на тебя времени, - бросил Акаме, - я пришёл забрать то, что мне нужно. - Хм, - Рицу всё-таки поднял свой взгляд на мужчину, - я даже не знаю, чтобы это могло быть. В этом доме нет ничего, что могло бы принадлежать Сеймею, и даже тебе. - Верно, - губы Акаме изогнулись в злой усмешке, - но есть кое-что принадлежащее мальчику. - Ты, верно, шутишь, - вялая ухмылка, - посмотри, что сталось с моим домом, с моими работами. И всё по причине того, что Сеймей не выполняет своих обязанностей. И ты думаешь, что теперь я что-то сделаю для.. - Ты же жив, - перебил его Акаме, - всё остальное не имеет значения. Не так ли, мастер? Рицу отчего-то вздрогнул. Возможно слова, недавно произнесённые им самим в той же интонации, с тем же смыслом, только в других обстоятельствах пробудили в нём немного жизни. Но совсем не достаточно, чтобы успеть заметить, как Акаме оказался за его спиной. - Не пытайся одурачить меня, - взмах, и изящный корпус катаны замер перед лицом Минами. Акаме наклонился к его уху, и вкрадчивым шёпотом продолжил, - я вижу тебя насквозь. Ничего не мешает мне перерезать твою шею, как свинье. Лично мне наплевать, что твоей смертью закончится великий род Мастеров Минами. Мелодичный звук скольжения металла в ножнах, и катана чуть оголилась перед напряжённым лицом мастера, выдавая свою ослепительно-невинную наготу. Тончайшая грань, искусная полировка, и как венец – плетёный узор гравировки, с вкраплениями красных бусинок. На первый взгляд абстрактный рисунок, но если приглядеться – обвитые лианами древние японские символы «кровь», «смерть», «тьма», а россыпь бусин – крохотные рубины. Минами замер на вздохе. Акаме довольно оскалился. - Знакомый клинок, мастер? – ножны разъехались ещё немного, и лезвие двинулось с места, прижавшись жадным холодом к разгорячённой на шее жилке. - Этого не может быть, - прохрипел Минами, голос которого потерял былую бесцветность, и покрылся пятнами страха. - Я бы остался поболтать, - прошептал Акаме, нарочито задевая влажным и горячим дыханием мочку уха Рицу, - но у меня нет времени. За твоей шкурой я ещё вернусь. Крохотное движение, Минами подавился неожиданной болью. Струйка крови бросилась по бледной шее вниз. Так же быстро и стремительно, как и светловолосый страж, что возник в дверях зала. Акаме довольно улыбнулся и отпрянул от мастера. - А вот и ты, - вытирая запачканное лезвие о брюки, Акаме обошёл кресло, после чего закрыл ножны, и тут же выставил их перед собой. Вовремя. Ибо замах руки Соби мог вмять его голову в стену. Нисей чуть отпрыгнул назад, уходя от второго удара. Почти достал. Кулак проскользил в паре сантиметров от его груди, и целился в солнечное сплетение. Нехорошо. Немного неравный бой. Кукла нужна ему живой и целой, а вот Акаме для куклы – противник, которого нужно устранить. Ещё удар. Только ногой. И лишь ловкий разворот и наклон спасают от разбитой челюсти. В этот раз Кукла серьёзнее, в отличие от того боя несколько недель назад в кабинете Сеймея. Там он просто защищался, теперь – защищал создателя. Ловкий выпад полуприсядя, и удар в коленную чашечку. Не успел парировать, и вот – острая боль в колене. Акаме стиснул зубы, и одной силой воли не упал. Что же ты делал, когда забирали Рицку, если можешь так сражаться? Снова замах и выпад, быстрый и грациозный. Но Нисей в этот раз просчитывает заранее, отскок в сторону, разворот, удар локтем в спину. Какой сильный, только колыхнулся на месте. Значит, ты мог сражаться, но что-то тебя удержало. Соби оттолкнулся от ближайшего кресла, чтобы ускорить разворот, скачок. Удар ногой в живот, и второй вот-вот в грудь. Но вовремя перехвачен. Акаме ставит блок, и снова стискивает зубы. Или кто-то удержал. Взгляд острых глаз в сторону Минами, что всё ещё недоумённо смотрит на сражающихся. Снова удар слева, и почти незаметный взмах коленом справа. Опасно. Но Акаме отбивает первый, и грациозным подскоком уходит от второго, а напоследок – собственный удар в ребра куклы. Чёрт. Если он будет только защищаться, вся возня затянется, но у него нет столько времени. Что ж, извини, дружок. Разворот и выпад. Рука Акаме ловко проскальзывает между блока чуть ниже, и врезается в тело. Соби отскакивает назад, перегруппировывается, но не успевает. Акаме настигает в один прыжок, замахом ноги выбивая воздух из груди. Тот чуть пошатывается, уходит в сторону, готовит контрудар, взмах. Но напирается на блок ножен, и тут же получает удар в бедро, по нерву. Тупая боль сводит ногу, и даёт заминку в несколько секунд. Град стремительных ударов, но Соби отбивает все. Однако проскользнувший взмах ноги в ту же точку на бедре не успевает парировать. Это сбивает его вниз. И тут же ещё один удар в грудь коленом. Рваный выдох, и брызг крови на пол. Но Соби не замечает, и тут же силится вскочить, чтобы продолжить бой, как холодное лезвие вжимается в затылок. - Замри, - выдыхает Нисей и чуть выходит из-за спины, бросая холодный взгляд на Рицу, - если шевельнётся – я его убью. - Остановись, Соби! – без раздумий приказывает Минами, - чего ты хочешь? - Я забираю его с собой, - отвечает Акаме, наблюдая, как одна маска на лице Минами сменяет другую, ища подходящую для выражения нынешних эмоций. Но он растерян, и это выдает ёго подсознательный страх. - Ты не можешь! – неподдельное упрямство срывается с уст. - Он либо идёт со мной, либо я его убью, - холодно, без усмешек, времени мало. - Хорошо, - сглатывает Минами, - я отпускаю его. Забирай и иди прочь… - Нет-нет-нет, - цокает Акаме, и лезвие вплотную прижимается к коже на затылке Соби. По самому центру черной тату, вызывая в теле Куклы болевой спазм. Такой сильный и никогда ранее неощутимый, отчего Соби скрипит зубами, пытаясь держать себя в руках. – Ты думаешь, я шучу? Думаешь, я не убью его? Отпусти его совсем. Лезвие впивается в кожу, надрывая, выпуская тонкую красную нить. Вены на шее Соби вздуваются, он сдвигает брови, скулы, сжимает кулаки. - Ладно! Прекрати!! – взрывается злостью Минами – Я понял! - Так бы сразу, - Акме перестаёт давить на татуировку, чуть отстраняя лезвие. - Я – Мастер, создавший эту куклу, поселивший сознание, вдохнувший душу, сплетший воедино, - отчаяние и тоска, разочарование, усталость, - силой мне дарованной возрождать, обрезаю узы, дарую свободу, обрекаю на тлен… Вдох. Выдох. - Идём, Соби, ты больше не связан узами с создателем, - Акаме убирает клинок в ножны и разворачивается, чтобы уйти, - зато Рицка очень нуждается сейчас в тебе. Светловолосый страж вздрагивает, услышав дорогое имя. Воспоминания, которые ему было приказано затушить, бурным потоком прорывают сознание. Тепло и горечь, терпкий коктейль. Он делает шаг в сторону. Ещё один. Ничто не держит. Больше нет этих проржавевших временем оков. Соби расправляется в плечах, и поднимает взгляд на мастера. Впервые. Холодная усмешка непокорённой воинствующей души. Минами вжимается в кресло, под давлением этого пронзительного взгляда. Лицо осунулось и поблекло. Великий Мастер только что потерял работу всей своей жизни, своё самое идеальное творение. Хотя, возможно, и не терял. Она никогда поистине не принадлежала ему. - Будь ты проклят, - последние искры гордости и злобы в адрес уходящего Акаме. - Я уже проклят, - цинично улыбается тот.