Permanent

Минхёк от всего очень устал. Минхёк устал от работы, Минхёк устал от клиентов, ничего не смыслящих в адвокатуре, но пытающихся его учить. Минхёк устал от учебы, Минхёк думает о том, кто вообще придумал заочку, и за какие такие заслуги ему это всё сдалось. Минхёк устал от людей, которых слишком много везде – начиная с работы и учебы, заканчивая магазином возле дома. Минхёк устал, наверное, даже от самого себя; устал от мыслей, устал от слов и даже почти устал от жизни, как таковой. У Минхёка три переулка до своего дома, лужи и промокшие кроссовки. У Минхёка дарк-инструменталки в наушниках, и он не знает, зачем, потому что от этого только хуже. У Минхёка второй с краю подъезд, вечно сломанный лифт, грязная лестница и облупленные зеленые стены. У Минхёка старый дверной замок, который открывается только с третьей попытки. Тёмный коридор и абсолютная тишина, потому что никого нет, и никто не ждёт. У Минхёка за окном серое-серое небо и осень, скользкий октябрь, ветер и листья по асфальту. Те самые дни, когда ни тепло, ни холодно; ни эмоций, ни чувств, потому что нет вообще _ничего_. Хотя нет, есть, конечно. Усталость. Это Минхёк знает точно. Куртка падает куда-то мимо вешалки, сумка отправляется следом, а Минхёк уже возится на кухне, открывая ящик за ящиком, полку за полкой, пока не находит, наконец, несчастную, почти пустую банку с кофе. Минхёк растворимый терпеть не может, но варить не умеет, а Джехё сейчас, наверное, как всегда, занят чем-то слишком важным, чтобы приехать просто потому, что Минхёк хочет нормального кофе. И поговорить, но это уже не так важно. Не так важно, вернее – не важно вовсе. Где-то в ежедневнике смятый обрывок из ановской тетради, где торопливо накарябано нечто вроде «На случай, если ты загнёшься». И Минхёк думает, что действительно загибается, прямо здесь и прямо сейчас, в эту минуту, в этой квартире, в своей собственной кухне. На листке список каких-то продуктов и всё это складывается в наипростейший рецепт, а Минхёк думает, что Ан Джехё всё-таки мудак, а ещё, что рецепт наверняка квоновский, потому что Ан Джехё и готовка – это то самое несовместимое, что совмещать нельзя, потому что ничего путного из этого все равно не выйдет. К чему здесь вообще рецепты, и чем они помогут – Минхёк не представляет совершенно, но послушно ищет на полках всё необходимое и через полчаса, весь измазанный мукой, проклинает Ан Джехё и всех его предков до седьмого колена. Радио захлёбывается в помехах и грозит вот-вот помереть на глазах у хозяина, хотя он-то, конечно, знает, что этому не бывать. Минхёк вообще не любит все эти «глупые ТВ-ящики с их передачами для умственно отсталых», дождь и не думает прекращаться, а открытый нэтбук скромно пищит, оповещая о входящем сообщении. Минхёк злится, он устал, и все это с каждой секундой раздражает лишь сильнее. У него руки в муке, и черная клавиатура через секунду выглядит так, словно технику оставили под снегопадом. Свернутое окно мигает зеленым и прежде чем открыть, Минхёк бросает короткий взгляд на рабочий стол – привычная фотография, где они все вместе. Иногда ему кажется, что это лучшие люди, которые только могли ворваться в его жизнь, что все они немного волшебники, чародеи, фокусники, иллюзионисты и канатоходцы, а еще – что без них он бы уже не смог. Иногда он, правда, так думает. Но сейчас ненавидит каждого из них по отдельности, и всех вместе – ненавидит тоже. И это немного пугает, заставляет где-то внутри сжаться и быстрее забиться тот странный комочек, который у людей принято называть совестью. Входящее сообщение от: Ли Тэиль. Джехё просил передать, что у них поджимают сроки. Проект горит, и все дела. В общем, что можешь не ждать. Минхёк бросает взгляд на пустую помятую пачку сигарет, и очень жалеет о том, что, вроде как, бросил. Комочек внутри сжимается еще сильней, а потом лопается вовсе. Исходящее сообщение для: Ли Тэиль. Пожалуйста, скажи ему, что меня это мало заботит. И пусть прекратит попытки казаться серьезным человеком. Пометка о том, что сообщение «прочитано» приходит моментально, однако ответа не следует, и Минхёк позволяет себе едкую усмешку. Ан Джехё слишком юркий, и иногда это не может не нервировать. Минхёк думает об этом, возвращаясь к готовке, выкладывая на сковородку тесто и пытаясь увернуться от масла, а потом решает, что дело элементарно в том, что получать информацию от Тэиля, который, в свою очередь, получает её от Ан Джехё, который работает непосредственно _с_ – это как-то не комильфо и неужели нельзя связаться с ним напрямую? Телефон, оставленный на кресле возле стола, словно бы специально бросается в глаза, когда Минхёк, слыша очередное оповещение, возвращается к нэтбуку. Входящее сообщение от: Ли Тэиль. Он сказал, что в таком случае может выразиться не «в стиле серьезного человека». А потом добавил «ПАЦАНЫ, ВСЁ ПЛОХО. НАМ ЖОПА.». Заканчивай возмущения, я попрошу его, чтобы не держал Чихо до утра. Хочется написать что-то в духе «Да там кто кого ещё держать будет», но Минхёк ограничивается коротким «Окей. Спасибо» и закрывает диалог, вспоминая о готовке лишь тогда, когда кухня наполняется запахом подгоревших пончиков. Минхёк, мягко говоря, уже давно терпеть не может всю эту архитектуру и эти чертежи, за которыми Чихо сидит до поздней ночи, иногда до утра, а иногда и вовсе днями пропадает в их с Джехё в офисе. Понимает его в этом разве что Ю-квон, но тот обычно флегматично пожимает плечами, садится в машину и едет забирать Джехё. Силой. Минхёк так сделать не может, во-первых потому, что машины у него нет; во-вторых, потому что преимущество в силе явно не на его стороне, а в-третьих, потому что Чихо психанет, покроет трехэтажным матом (а иногда и вмажет неслабо), развернется и уйдет. Через пару дней вернется, конечно, с извинениями и щенячьим взглядом, но это уже не так важно. Минхёк знает – он проверял. Минхёк ненавидит У Чихо, его перфекционизм, упертость и резкость. И за эти мысли его даже не грызет совесть. Джехё пишет уже за полночь, и в его сообщении лаконично значится «Только не загрызи его, мы еще проект не закончили». Хочется возмутиться с заявлением на тему – за кого его, черт возьми, принимают, что он должен грызть, крушить и ломать?! – но писать подобные вещи человеку вроде Ан Джехё – только тешить его и давать лишние поводы для едких шуточек. Минхёк устал, и дело даже не в том, что на часах уже почти два, на телефоне ни одного пропущенного, а пончики, мало того, что ничем помогли, так ещё и остыли. Чихо возвращается к трем, смотрит, как и ожидалось, виновато, мокрый весь – капюшон не спасает – снова не брал с собой зонт и кому какое дело, что за окном октябрь. Минхёк, привалившись плечом к дверному косяку, смотрит хмуро, а потом все же отходит. - Ну, как проект? - Дерьмо, - Чихо не ругается, просто сухо констатирует факт, стягивая мокрую насквозь куртку и кеды. Минхёк кивает и ждет, пока Чихо сгребет все это в охапку и запихнет в ванную. - Почему ты не спишь? - Чихо выходит из ванной, ощупывая свитер - мокрый, мокрый насквозь - отмахивается и направляется на кухню, оставляя Минхёка позади и спотыкаясь в темноте обо все углы. - Ждал, - Минхёк пожимает плечами флегматично и идет следом, запоздало щелкая выключателями. Чихо уже сует нос во все возможные кастрюли и тарелки. Мокрый и растрепанный. Уставший. - Тебе вставать, - озирается коротко, - через три часа. - Плевать, останусь завтра дома, на работе все равно все сделают и без меня, - Минхёк тихий и спокойный, показательно равнодушный. - Здесь. Чихо принюхивается, когда перед носом оказывается еда и переводит взгляд на Минхёка, впервые, пожалуй, задумываясь о его состоянии. - Тогда, - пончики сваливаются в одну большую миску, а Минхёку вручается нэтбук, - мы можем посмотреть фильм. - Тебе на работу через три часа, - Минхёк закатывает глаза, разворачивается на пятках и уходит в комнату, добавляя уже оттуда, - иначе тебя сожрет великий и ужасный, о, пардоньте, прекрасный Ан Джехё. Чихо смеется тихо, гасит везде свет и идет следом. Минхёк уже лежит на кровати в спальне (квартира двухкомнатная, но гостиная используется по большей части для свалки документов и чертежей вперемешку), устроив нэтбук на своем животе и выбирает фильм, игнорируя движение рядом. - Не сожрет. У меня уважительная причина, - валится рядом на одеяло, не удосужившись снять мокрые вещи. - Я заболел. Минхёк отвлекается, поворачивается и смотрит обеспокоенно, а в ответ получает лишь довольную улыбку и хитрый взгляд раскосых глаз. - Промок и простудился, - он кивает в стиле «да-да, именно так все и было». Минхёк матерится, ставит нэтбук на пол с отговоркой о том, что фильм еще должен скачаться, садится на кровати и смотрит долго. Чихо лежит смирно, сложив руки на груди, и улыбается. - Идиот, - в полумраке это звучит веско. Фильм они смотрят ровно двадцать минут, потому что на большее их не хватает. Во-первых, потому что Минхёку не интересно совершенно, он не хочет, а во-вторых, потому что свитер Чихо снимать отказывается, а в том, чтобы лежать рядом с мокрой тушей, ничего приятного нет. - Чихо, - коротко, твердо, опять же, весомо. - Хёк, - ускользающе, эфемерно и мягко как-то. Минхёк сидит рядом, смотрит на Чихо, удобно устроившимся на одеяле и подушке, и положившим руки под голову. Одеяло давно намокло, подушка – тоже. - Заканчивай этот цирк, - Минхёк тихий, он просит, а не требует, и Чихо не может не подчиниться просьбе, поэтому, когда теплые руки пытаются стянуть с него свитер, послушно приподнимается и никаких возмущений не выказывает. Свитер мокрый и тяжелый, темно-серый вместо светло-серого. Под ним белая рубашка, такая же мокрая, и Минхёк медленно расстегивает пуговицы без единого намека на пошлость. Чихо лежит молча, прикрыв глаза, и это настолько привычно, настолько близко и настолько родное, что Минхёк на секунду теряется. Это странно, потому что не поддается четкой классификации, а Минхёк, который рационален настолько, что это уже диагноз, к такому не привык. Ему нужно всё по полочкам, если любовь, значит любовь, привязанность, значит – привязанность. А когда вот так, как с Чихо – непривычно (хотя и приятно, кто бы спорил), неправильно. Потому что это – что-то большее, чем привязанность и что-то, что намного выше, чем любовь. Чихо – это то, как должно быть. Рубашка откидывается куда-то подальше, а Минхёк не двигается и только продолжает смотреть грустно как-то. Чихо щурится, а потом закрывает глаза. - Что-то случилось? - Я просто устал. - Понимаю. Все устают. - Нет, ты не понял. Это не бытовая усталость после долгого рабочего дня. Я устал от всего и ото всех. Чихо чуть хмурит брови, но глаз не открывает. - Ото всех? - Почти. Я сейчас не об этом, – Минхёк злится разве что совсем немного. - Хёк, - Чихо фыркает что-то и садится, оказываясь ровно напротив. Снова именно так, как надо. И повторяет - Все устают. Это проходит. Минхёк смотрит и думает – правда ли, пройдет ли, отпустит ли? А потом коротко мотает головой. - Как маленький, - усмехается Чихо и, не получив никакой реакции, добавляет. – Переживается всё, рано или поздно. Всё можно пережить, пока у тебя есть что-то постоянное в этой жизни, что-то… - Перманентное. - Давай без высокопарных слов. Чихо смотрит куда-то мимо и, кажется, хочет просто помолчать. А может наоборот - поговорить о слишком многом. У Чихо кожа усыпана родинками, он аномально худой и похож на большого теплого волка, особенно когда выбеленные пряди волос растрепаны вот так, как сейчас. У него татуировки на коже, и когда Минхёк протягивает к ним руку, он послушно наклоняется, уже давно свыкшись с этой странной привычкой – водить по ним пальцами. Минхёк гладит бледную кожу и думает, что Чихо правда волк. Большой, теплый, пушистый и по-неправильному уютный. У Чихо всё всегда неправильно, но при этом всегда есть осознание того, что эта неправильность должна быть здесь. - Господи, Ли Минхёк, я достану тебе звезды с неба, только прекрати сидеть с этим щенячьим выражением на лице. – Чихо язвит, но, кажется, вполне серьезен. - Давай обойдемся без спектаклей, - у Минхёка голос совсем глухой, он толкает Чихо в грудь, заставляя лечь обратно, и нависает сверху, серьезный и даже, пожалуй, строгий. От Чихо исходит тепло, и его можно почувствовать физически. Не тепло тела – тепло чего-то внутреннего, и Минхёк опять теряется от того, что не может все это объяснить хотя бы самому себе. - Raawwwr, - выдает Чихо, якобы для того, чтобы еще больше походить на домашнего волка. - Что за нежности, нет, правда, - Минхёк смотрит сверху вниз, а Чихо улыбается, и губы у него пухлые-пухлые, хочется провести по ним пальцами также, как по татуировкам. - Ли Минхёк. Заканчивай свою неебичекую депрессию, я, может, скучал. Я, может, правда нежности хочу. Чихо очень любит играть на публику, и главная публика для него – Минхёк. Чихо бывает сдержанным и серьезным архитектором, Чихо бывает наивным художником веб-манхвы в свободное от работы время, Чихо бывает верным и преданным волком. Но чаще всего Чихо бывает мудаком. Во всяком случае, так считает Минхёк. - Что ты знаешь о нежности, если мы видимся раз в три дня, у меня клиентка - стерва, а у тебя на работе не меньшая стерва в лице Ан Джехё, а еще несданный проект. - Вот последние три пункта тут явно не причем. У Чихо губы пухлые, мягкие нереально, теплые, а еще пахнут они растворимым офисным кофе, который Минхёк, черт возьми, ненавидит всей душой. Чихо гибкий, весь в родинках и татуировках, аномально худой, у него руки сильные, и они прижимают крепко, держат, а губы эти, с этим дурацким привкусом шепчут тихо и почти надрывно о том, что «Потерпи. И всё обязательно будет». Минхёку хочется верить. Чихо – единственный человек, которому Минхёк действительно хочет верить. И верит. Потому что всё обязательно будет, просто сейчас дождливый октябрь, и клиентка, действительно, стерва. Но все обязательно будет. А У Чихо на самом-то деле все знает о нежности. Просто оно ему ни к чему. Потому что он, У Чихо, очень любит играть на публику. И публика его – Ли Минхёк. Это привычно, хотя и неправильно. Единственная постоянность, от которой, Минхёку кажется, он никогда не устанет. Постоянное и теплое. Перманентное. Именно так, как и должно быть. Минхёк думает, что все наладится. Как только пройдет октябрь. А Чихо только держит крепче и тянет очередное «Raawwr» с совершенно клоунским выражением лица. Большой теплый волк.