Permanent

Минхёку, честно говоря, очень одиноко. Одиноко настолько, что одиночество это уже давно превышает все допустимые на этой планете нормы. Минхёк давится этим одиночеством, выплёвывает его, как потерявшую свой вкус жвачку, но оно, вопреки всем надеждам, возвращается вновь. Минхёк составляет мирный договор, но его Одиночество отворачивается и складывает руки на груди. Минхёк приносит ему – своему Одиночеству – жертвы. Минхёк дарует ему время, и это, в сущности, самый максимум того, что он может дать. У Минхёка работа, учёба, снова работа, а потом ему звонит Тэиль и «Эй, ты не поможешь мне с доставкой документов? У нас полнейший завал, а у тебя машина и вообще». И Минхёк идёт-бежит-едет, пятые сутки не ночует дома, засыпая у Тэиля в офисе, а потом просыпаясь, просыпая и, наспех заводя машину, возвращаясь теперь уже к своей собственной работе. Минхёк тратит-растрачивает время, кидает его, словно деньги – на ветер, а Чихо разбивает две тарелки и чайник и кричит так, что соседи грозят вызвать полицию, когда Минхёк наконец возвращается домой под вечер субботы. А у них уже давно 03:47 привычно считать вечером. Минхёк молчит и спит в этот вечер в гостиной, у него над ухом жужжит чиховский ноутбук, и Минхёк выключает его, не соизволяя сохранить документы с какими-то наверняка вселенски важными чертежами, потому что пошло оно всё к черту. Наутро Минхёк сбегает ещё до того, как Чихо проснется, и составляет новый план действий, сидя на грязной лавочке в ближайшем парке. Одиночество его сидит рядом и смотрит с интересом и – по большей части – с неверием. Минхёк думает, думает, наматывает мысли на кулак, выкидывает и думает снова. А потом в который раз за последние две недели посылает всё к черту и на работу решает не идти. Решает не идти на работу, решает не идти на учёбу и на звонки Тэиля решает не отвечать. Минхёку, честно говоря, очень одиноко. Его октябрь-имени-усталости давно позади, а сейчас... а сейчас у него что-то вроде февраля-имени-одиночества. Минхёк не выходит на работу-учебу-связь полторы недели, Минхёк шляется целыми днями по улице, Минхёк изучает весь практически Сеул вдоль, поперек и по диагонали, но черта-с-два это хоть как-то ему помогает. Чихо дома смотрит на него недовольно и устало. Чихо дома пытается его обнять. Чихо дома обижается на что-то Минхёку неведомое и теперь уже сам спит в их импровизированной гостиной со своим же шумящим ноутбуком и кучей их общего, совместно нажитого барахла в придачу, оставляя Минхёка на кухне пялиться в наполненную слишком крепким чаем чашку под звуки умирающего радио. Наутро Чихо сбегает ещё до того, как Минхёк проснется, а у Минхёка подгорают тосты, и убегает вода – они так и не купили новый чайник, поэтому воду приходится кипятить в кастрюле. Наутро Минхёк звонит Джехё, слушает минут пять ругань этого самого Джехё на далекого и недоступного для его – минхёкова – слуха Ким Ю-квона, у которого «руки из задницы» и «как с таким вообще жить можно». Минхёк слушает ругань Ан Джехё в адрес Ким Ю-квона и думает, что это, наверное, здорово – вот так ругаться по утрам, путать носки и кеды, наступать на чужой тональник, кинутый посреди коридора (Джехё может-умеет-практикует) и находить ключи от чужого кёнингсега в своей пустой – и, благо, сухой – чашке. Джехё тем временем притихает, успокаивается и, кажется, даже считает мысленно до десяти, а потом советует Минхёку расслабиться и сходить в клуб. Минхёк слышит по голосу, что Джехё улыбается, а потом случается «Ким Ю-квон, ах ты редкостная сволочь, а ну иди сюда!» и их разговор прерывается телефонными гудками на том конце провода. Спустя час Минхёк поливает остывшим чаем любимый чиховский фикус и набирает смс Джехё с просьбой скинуть ему адрес какого-нибудь пристойного клуба. Чихо знает. Минхёка пронзает пониманием, едва он переступает порог – пьяный чуть больше, чем стоит, и всё с тем же сжирающим каждую клетку тела одиночеством внутри. Чихо сидит на кухне за столом. Стол стоит напротив двери, ведущей в коридор, и Чихо видит каждое его движение. Чихо видит, но при этом не смотрит, только меланхолично стучит по клавишам своего вечно шумящего ноутбука и, конечно же, всё знает. Глупо было рассчитывать на то, что Ан Джехё сможет вот так взять и ничего ему не сказать, не отпустить пару едких шуточек. Минхёк стоит, привалившись спиной к входной двери, а Чихо медленно поднимает взгляд и улыбается криво, болезненно, боляще-колюще. «Эй, Чихо, так нельзя». Ноутбук издает один из множества своих предсмертных писков и замолкает, а Чихо усмехается ядовито и отодвигает его на другой конец стола одним резким движением. - Моё радио проживёт дольше, чем твой кусок железа, - Минхёк останавливается в кухонном дверном проеме и опирается плечом о косяк. - Иди, пожалуйста, куда шёл. – Чихо давит голосом, давит энергетикой, и Минхёк думает, что дело, наверно, даже не в нём, а в том, что У Чихо - чертов перфекционист, и у него просто очередные проблемы с чертежами. Минхёк пожимает плечами и проходит в кухню, берет кастрюлю, наливает в нее воду и ставит на плиту. - Пора бы уже купить чайник. - Минхёк. Когда Минхёк оборачивается на звук собственного имени, Чихо стоит всего на шаг позади него, сложив руки на груди и глядя исподлобья. - Я слушаю. - Какого черта, Минхёк? - Ты так тактичен, - Минхёк вздыхает и пытается обойти, но Чихо не был бы Чихо, если бы позволил провернуть с собой такой фокус. - Послушай, я понимаю, - он вздыхает и проводит рукой по лицу, убирает челку и смотрит устало, как-то нерешительно. – Я понимаю, всё не идеально, даже совсем не идеально, но. - Но? - Но какого черта, Минхёк? Минхёк фыркает, всё-таки обходит и лениво усаживается на край кухонного стола. Чихо стоит напротив с видом нашкодившего щенка. Черные пряди лезут в глаза. Минхёк думает, что светлый Чихо шел больше. Минхёк думает, что Чихо из теплого ручного волка превратился в побитого уличного щенка, дворняжку, которую хочется взять домой, вымыть, накормить и обогреть. Его бы кто обогрел, Минхёка-то. - Ты снова устал? – Чихо подходит ближе, опирается руками по обе стороны от минхёковых бёдер, наклоняется, подается ближе и заглядывает в глаза, да так, что не спрятаться, не скрыться. В чиховском «Ты снова устал?» ни грамма упрека, ни грамма злости. В чиховском «Ты снова устал?» целый океан вины, нерешительности и загнанности. Минхёк хмурится и пытается отыскать в этом скоплении пустоты своего Чихо. - Raaaawr. - Придурок. Чихо уже не клоунадствует, Чихо играет роль, и актер из него паршивый; в глазах Минхёка немое «не верю». - Мне пусто, - Чихо трется щекой о щеку, дикий совсем, одно неверное движение – либо вгрызется в глотку, либо сбежит и не вернется. - Чихо, - Минхёк вздыхает и прикрывает глаза; его внутреннее одиночество кусает за ребра и грозится пробраться выше. - Я ударю тебя, если ты сделаешь это снова. – Чихо серьезен до тошнотворности, и Минхёк дергается, отклоняется назад, опираясь руками о стол позади себя, смотрит удивлённо. - Чихо, послушай… Чихо выпрямляется и отходит в сторону. Минхёк не понимает, искренне и всей душой не может понять. Только сидит на краю стола и смотрит молча, как Чихо – ручной волк, за один вечер превратившийся в дворового щенка – снимает с плиты кастрюлю и шипит, обжигая палец, потому что не стоит быть таким мудаком и совать его в только что вскипевшую воду. - Когда у тебя что-то случается, говорить об этом нужно мне, а не моему напарнику, понимаешь? Чихо тянется за чашкой, что-то фырчит под нос. Минхёк молчит и чувствует себя нашкодившим мальчишкой. - Потому что пока ты шляешься черти где и черти с кем… - он оборачивается, кидает на Минхёка колкий взгляд и достает с полки чай. – Я себе места не нахожу. Хуевое чувство, правда. Чихо смотрит на чай, затем на чашку и на кастрюлю, повторяет этот ритуал несколько раз, а потом одним вымеренным движением руки сталкивает кастрюлю в раковину. Якобы случайно. На его запястье остается красный след. Горячо. Минхёк закатывает глаза и не двигается с места. Чихо смотрит на стекающую в водосток жидкость и думает, что всё это – полное дно. А потом молча уходит в комнату. Одиночество хватает Минхёка за горло, больно, цепко. - Блять. – Чихо в комнате явно в очередной раз наступил на валяющуюся на полу зарядку от собственного телефона. Минхёк спрыгивает со стола и десяток долгих минут роется в полках. Персики в роме Ю-квон привез им из Пуэрто-Рико, куда они с Джехё однажды отправились, рандомно ткнув пальцем в крутящийся глобус. Он тогда объяснил это тем, что привозить просто ром – это скучно, банально и «короче, вот вам персики». Минхёк достает с полки банку – высокую, с зауженным горлом и повязанной на нем тонкой цепочкой – черт знает, зачем. Он думает, что в какой-то момент все пошло не так, но не может вспомнить, в какой именно. Минхёк пьян чуть больше, чем следует, но чувствует себя так, словно вместо алкоголя в его крови течет ртуть. Где-то в подсознании металлический голос зомбирует: «твои веки тяжелеют». Хочется злиться – то ли на себя, то ли на Чихо, то ли на чайную ложку, которая на кухне оказалась почему-то всего одна. Минхёк включает радио и делает звук громче – по всей квартире разносится джаз – и возвращается в комнату. Чихо лежит на кровати, спихнув одеяло ногами практически на пол. Лежит на спине, вытянув руки вверх и держа над головой планшет. На нем наушники, и Минхёк понимает, что тот снова смотрит очередной дебильный американский сериал. Чихо всегда так делает, когда ему хочется размозжить чью-нибудь голову (чаще всего – минхёквонскую) о стену. Минхёк хмыкает, садится на кровать и толкает Чихо в плечо. Чихо смотрит на него затравленной злой овчаркой. - У тебя так бывало, - начинает Минхёк, едва только Чихо снимает наушники, убирает планшет и садится на кровати, по-турецки скрестив ноги. Минхёк сует ему в руки банку с немым, но очевидным «открой», - что падаешь, падаешь, падаешь вниз? - Выцветаешь, - кивает Чихо, пытаясь открыть банку, и на минуту его лицо искажается странной гримасой, а потом крышка издает характерный хлопок и открывается, - выцветаешь, а потом исчезаешь вовсе. Минхёк кивает и складывает ноги также как Чихо – по-турецки – и садится в совершенно идентичную ему позу. - Пожалуй. И, знаешь, это так странно. - Я знаю. – Чихо слизывает стекающую по банке каплю рома, а затем выпрямляется и смотрит Минхёку в глаза. – Но об этом всё равно следует говорить мне. Он протягивает Минхёку банку и наблюдает за тем, как тот пытается выловить ложкой кусок персика. - Меня взяли в заложники, - Минхёк избегает смотреть в глаза, - обещали убить, если я заявлю в полицию или тебе. - Да ну? Чихо забирает ложку, облизывает, жмурится и возвращает обратно. - Представляешь. Такие дела. Минхёк вылавливает по четыре кусочка персика за раз, а потом протягивает ложку Чихо. Тот вновь слизывает ром и Минхёк вновь возвращается к персикам. - Знаешь, что самое хреновое? – спрашивает Чихо, в очередной раз забирая губами ложку. Минхёк поднимает глаза и смотрит на него внимательно. Чихо пытается забрать ложку, но Минхёк не дает. - Самое хреновое, это когда тебе вовсе не одиноко, - Чихо кидает на Минхёка короткий взгляд и точно знает, что попал в самую точку, говоря об одиночестве, - это когда тебе очень пусто. Потому что ты – всего лишь тень. Всего лишь то призрачное и иллюзорное, что всегда следует за кем-то. Чихо говорит ровно и спокойно, но Минхёк видит и знает – Чихо клоунадствует в очередной раз, и сейчас он – Чихо-сама-серьезность. Иначе этот парень просто не умеет. Что-то из серии «вся жизнь – игра». - И проблема в том, - Чихо запускает пальцы в банку, и у Минхёка невольно расширяются глаза от удивления, - что я – не тень Питера Пена, которая способна хоть раз, да вырваться. Я привязан, я обязан, понимаешь, я _должен_ быть рядом. - Ты приносишь боль. Минхёк понимает суть своих слов лишь тогда, когда ловит взгляд Чихо, взгляд собаки, которую вышвырнули на улицу и закидали камнями, но она – эта собака внутри Чихо – всё еще верит людям, всё ещё привязана к хозяину. - Я знаю. Чихо пожимает плечами, ловит кусок персика и вытаскивает руку из банки. По его пальцам течет ром, смешанный с давным-давно растворившимся в нем сахаром. - Но ты приносишь боли ничуть не меньше, - добавляет он через секунду. - Тебя никогда нет рядом. - Ты никогда не просишь меня быть рядом. - Ты постоянно занят работой. - Ты никогда не имеешь ничего против. Минхёк наклоняется и ловит руку Чихо за запястье. - Я против. Ром стекает по пальцам медленно, и Минхёк ловит его губами, слизывает его с костяшек чиховских пальцев, горьковатый, несмотря на сахар, но с приятным персиковым послевкусием. - Я учту. - Это было одиноко. - А сейчас? – Чихо внимательно следит за каждым движением, загибает пальцы по одному. - Сейчас только фоново. Щемит. Может быть, я тоже тень. Чихо качает головой отрицательно и выдергивает руку, придвигает к себе банку, зажимая ее между коленями и снимает с зауженного горлышка тонкую цепочку. - Нет, конечно нет. - Что значит быть тенью? Чихо снимает цепочку и аккуратно надевает ее на запястье правой минхёковой руки. Она настолько длинная, что Чихо обматывает ее трижды, прежде чем застегнуть. - Быть тенью, значит не иметь шанса жить _без_. - Ты даже не пробовал. - Пробовал. В груди тянет, противно так, перманентно, чем дальше отходишь, тем сильнее тянет. - С этим можно жить. Чихо почти силой отнимает у Минхёка банку, встает с кровати и отходит к небольшому столу, ставит её и стоит, долго смотрит на Минхёка ничего не выражающим взглядом, а потом пожимает плечами, возвращаясь к кровати под звуки джаза, раздающиеся с кухни. - Я не хочу. Чихо стоит на коленях на краю кровати, и Минхёк смотрит молча сверху вниз. - Тогда оставайся. - От глагола permanere. - Пожалуйста, У Чихо, без твоего тримудоблядства, ладно? - Raawr. Чихо – волк, носящий шкурки овец, щенков и овчарок. Минхёк ещё не привык, но это, черт возьми, здорово. Чихо наклоняется вперед, все еще стоя на коленях, Чихо ловит минхёковы губы, и это горячо, аномально горячо и чересчур правильно. Одиночество поднимает белый флаг. - Тебе никогда не стать как тень Питера Пена. Чихо лишь вопросительно выгибает бровь. - Черта с два я дам тебе улизнуть. Rawr. Чихо улыбается, щурит раскосые глаза, цепляет пальцами тонкую цепочку на запястье и целует долго и беспрерывно. Минхёк пьян чуть больше, чем стоило бы, в комнате пахнет ромом и персиками, а с кухни доносится джаз. Минхёк думает, что это здорово. _________________________________ Падал, падал, падал вниз. выцвел, выцвел и исчез. © Beast - Shadow