Итак, вот теперь перед ним нависла самая настоящая проблема. Увы, её истоки мужчине были совершенно неведомы, да и способы устранение не спешили снизойти до его многострадальной головы, озаряя мрак неведения светом открывшейся истины. Как раз таки напротив, казалось, словно чёрные облака сгустились над ним, застилая глаза едкой пеленой, лёгкие распирало от воздуха, давившего на них тяжеленной гирей, а на языке так и чувствовалась тошнотворная горечь. К великому сожалению, описанная обстановка вовсе не была метафорическим отображением душевного состояния некоего небезызвестного представителя сильной половины человечества, нужным лишь для красного словца, но являла собой суровую правду жизни. По кухне, в которой в данный момент находился Саката, расползались зловонные миазмы, точно ножом процарапывая слизистую оболочку, а от удушающе едкого запаха гари нещадно слезились глаза. Реальность расползалась бесформенными пятнами, проносясь перед взглядом чумной пляской замызганных цветных клякс, словно кто-то сдуру вбухнул в палитру естественных красок повседневного мира цистерну грязно-коричневого. Трагедия заключалась в том, что у Гинпачи не было никаких сомнений, кто приложил руку к подобным метаморфозам.
Суровая реальность требовала от Сакаты своё. Необходимо было признать болезненную истину.
И как он только дошёл до такой жизни?
Да, конечно, он не был совершенен. С этой мыслью Гинпачи смирился давно. Более того, она ему даже нравилась. Что хорошего в покорении вершины? Ну, доберёшься ты до самого пика, постоишь на нём без дела, как идиот, мысленно задаваясь вопросом, а до коли, спрашивается, тут торчать, чтобы звание царя горы закрепилось окончательно и бесповоротно? Не дождавшись ответа, прийти к выводу, что красоты, открывающиеся с высоты птичьего полёта, бесспорно, завораживающе величественны и всё такое прочее, однако пронизывающий до костей промозглый ветрюга, рвущийся прямо в лицо с напором штурмового налётчика, не слишком располагает к дальнейшему созерцанию. От его ласковых потоков щёки развиваются по воздуху так, что поневоле начинаешь чувствовать себя бульдогом, чья отвисшая кожа у пасти грациозно колышется в яростном прыжке за брошенной хозяином палкой. Тут-то на смену слабенькой гордости за собственные достижения приходит злостная досада и понимание, что теперь ещё и переться вниз, чтобы спуститься-таки с горы, да потом ещё добираться до дома целую вечность… Чтобы в один прекрасный день вновь услышать, как растревоженное однажды эго, словно скользкий змий-искуситель, нашёптывает на ухо о необходимости отправиться на поиски новой вершины для повторного покорения.
Нет уж, дудки! Кто-то, может, и выпрыгивает из штанов, мечтая о новом левел-апе, а вот Сакате он даром не сдался. Лично для себя он нашёл значительно более привлекательный вариант — отсиживаться на склоне горы, в пределах ближайшей досягаемости до самого пика, словно какой-нибудь буддийский священник, да назидательно философствовать о том, что в мире нет места безупречному абсолюту. Умолчим о том, что в отличие от того же служителя Будды Гинпачи умышленно избрал себе в обитель область максимально комфортную, прекрасно защищённую от ветра густыми зарослями леса, приютившегося на пути к горной верхушке. Кроме того, само расстояние от его убежища до пресловутой вершины при большом желании можно было покрыть в два счёта. Что, в свою очередь, хоть и делало стенания мужчины относительно недостижимости совершенства попросту бессмысленными, вместе с тем и приятно тешило самолюбие. Ну, конечно, когда знаешь, что в случае необходимости вырваться вперёд — никакая не проблема, можно и дальше продолжать бег ленивой трусцой по кругу, попутно прокручивая в голове греющую сердце мысль о том, что так близко к венцу творения рода человеческого, окромя него, всё равно никто и не подобрался.
Вот так и получалось у Гинпачи мириться с собственным отставанием от идеала. И с этой задачей он справлялся на ура, следуя своим убеждениям до конца фактически во всём. Фактически. Ибо была всё же одна область, в которой Саката умышленно не останавливался на достигнутом, принимая любой вызов своему выдающемуся гению. И сфера эта была кулинарией. Да, тут Гинпачи без ложной скромности мог заявить себя грозой всех кастрюль и сковородок, героем войны за изысканную закуску, живой легендой на фронте приготовления основных блюд, небесным божеством-покровителем десертов. На этом поприще он не терпел ни малейшего поражения и был способен превзойти даже самые смелые фантазии и ожидания. Ему вполне по силам было стать лучшим шеф-поваром Японии, а то и, чем чёрт не шутит, мира! Единственное, что останавливало от воплощения в жизнь плана по завоеванию сердец и желудков населяющих планету миллиардов едоков, так это заносчивость Сакаты. И если в иной ситуации жажда наживы могла пересилить в нём любые этические и моральные нормы, то в представленном случае высокомерие на раз-два затыкало за пояс даже эту извечную соперницу. Ещё бы! Кормить блюдами, вышедшими из-под
ЕГО руки, простой люд — это как небрежно сваливать амброзию в лохань для кормёжки свиней. Так что ничего удивительно не было в том, что вместо сулящей ему бешеные деньжищи и славу профессии повара, Гинпачи избрал слабо отражающую его истинное призвание учительскую деятельность.
Однако всё это лишь скромная предыстория к настоящему повествованию, в центре которого, как то и подобается, стояли двое: он, Саката Гинпачи собственной персоной, а также приготовленный им кулинарный шедевр… Точнее, его останки. И ведь не просто бездыханный хладный труп убиенных продуктов, а оживший монстр, этакий Франкенштейн, самовольно появившийся на свет после термообработки смешанных с молоком яиц. А хуже всего то, что вид этого чудовища был Гинпачи до ужаса знаком. Знал он одного умельца, верховного Шинигами над всеми трясущимися душами обречённых на погибель продовольственных припасов, способного одним своим взглядом превратить их в источающую смрад тёмную материю. Таким «даром» обладала единственная и неповторимая особа, мысленно окрещённая Сакатой его личным ночным кошмаром, присутствия которого на своей кухне он не допустил бы и под страхом смертной казни — Шимура Отае.
По счастью, девушка, чьё мило улыбающееся личико смело могло служить логотипом для торговой марки, вздумавшей выставить на продажу продукты, гарантированно вызывающие отравление, на кухонное пространство своего дражайшего сенсея вовсе не претендовала. Однако тем большим шоком для последнего стало лицезрение перед собой сгустка чёрной субстанции, расточающего по замкнутому пространству мрачную ауру. Сумрачный комочек, чью поверхность острыми иглами испещрили загадочного происхождения жёсткие щетинки, напоминал большого мохнатого паука. Гинпачи вдруг показалось, что он вот-вот встанет на шесть своих волосатых ножек и резво выскочит прямо на него, приземляясь ему на лицо, дабы покрыть с ног до головы своими зловонными сетями, а потом сожрать с потрохами. Нервно сглотнув, мужчина в панике отстранился. О том, чтобы самолично избавиться от им же порождённого тамагояки-убийцы теперь речи не шло.
— Кха-кха-кха, — тишину неожиданно нарушил громкий кашель и последовавший за ним возмущённый возглас. — Сенсей, вы что, решили спалить дом?!
О, как он был рад ей! Сейчас Цукуё, грозной бестией влетевшая на кухню, казалась ему ангелом, милостивой спасительницей, грудью кидающейся на его защиту от неминуемой погибели в лапах чудовищного монстра. В фантазиях Гинпачи паук каким-то образом успел мутировать, увеличиваясь в размерах с не превышающего величиной сжатый кулак до габаритов легкового автомобиля. Но, без сомнения, этого слишком мало, чтобы повергнуть грозную чудо-женщину Цукки, чьих титанических сил против такой напасти, как гигантское насекомое, хватит с лихвой. Образ героически обороняющейся девушки настолько растрогал Сакату, что он даже тихонько всплакнул… Хотя, возможно, всему виной были так и продолжавшие лезть в глаза и нос клубы вони, прытко извивающиеся и опутывающие плотно, словно щупальца осьминога. Впрочем, всё это было не важно, покуда Цукуё продолжала носиться по кухне, в срочном порядке ликвидируя последствия устроенного прямо в ней крематория.
Перво-наперво девушка поспешила избавиться от причины отравления воздуха — неудавшегося тамагояки. Завернув его в несколько слоёв газеты и поочерёдно уложив в три плотных пакета, каждый из которых она перевязала крепким узлом, дабы избежать дальнейшего распространения газовой атаки, Цукки подбежала к окну. Раскрыв его нараспашку, блондинка без промедлений переместилась к вытяжке над плитой, включая её и устанавливая на максимум. После того как принятых мер всё же оказалось недостаточно, она задействовала ещё и кондиционер, принуждая его к самой активной деятельности. Уже после этого она обратилась к посуде, всё ещё хранящей в себе следы покушения на всё живое в радиусе нескольких километров от произошедшей аварии. Тщательно намыв столовую утварь, Цукуё водрузила её на сушилку, только после этого позволив себе устало выдохнуть. Да уж, весело началось для неё утро.
Меж тем Гинпачи, успевший глотнуть свежего воздуха, просочившегося в комнату усилиями его юной подопечной, разом позабыл о доставленных ей неприятностях. Его взгляд сам собой изучающе прошёлся по фигурке молодой особы, стоявшей к нему в пол-оборота, начиная от светлой макушки и заканчивая чёрными гольфами на её ногах.
Не то чтобы Саката раньше не успел обратить внимание на её внешность. Да если бы это вообще было возможно! Девушка тем и брала, что её природные данные были бесконечно далеки от характеристики «заслуживающих внимание». Ха, да они это самое внимание бесцеремонно хватали в охапку и скручивали узлом, крепко-накрепко привязывая к себе и не очень-то спрашивая на то разрешения. В её красоте проявлялась некая удивительно притягательная внутренняя сила, контрастирующая с хрупким девичьим телосложением. Эта же сила отражалась в упрямом и волевом взгляде, заостряя мягкие черты лица, сковывая его выражение колючим холодом.
Гинпачи фыркнул. Да пусть она хоть тысячу раз будет миловидной, но кислая мина ещё никому дополнительных очков шарма и обаяния не добавляла. Кроме того, как он только что выяснил, правильное ношение школьной формы тоже не было её коньком. Учитывая пленительные изгибы её фигуры и их выдающиеся округлости, коим могла позавидовать не то что малолетняя пигалица, но и любая сформировавшаяся женщина, Цукуё должна была выглядеть как ожившая эротическая фантазия какого-нибудь похотливого извращенца. Однако не случилось и тут: блузка, застёгнутая до верхней пуговицы, свободно свисала до самых бёдер поверх пояса юбки, скрывая от взгляда любой намёк на талию. Сама же плиссированная проказница, объект поклонения миллионов мужчин, завеса над самой большой и волнующей тайной женского гардероба, скромно и сухо заканчивалась где-то на середине колена, отображая строгие пуританские взгляды своей носительницы. Нет, ну хоть бы из мнимого кокетства подняла её выше, как, кстати, поступают очень многие девочки её возраста*! Но куда там, Цукки словно бы из сил выбивалась для того, чтобы её образ напоминал строгую великовозрастную монашку, одного взгляд на которую хватало, чтобы вывихнуть челюсть от яростной зевоты. Ну и в довершении этого чудесного облика цветущей девы выступали плотные чёрные гольфы, начинавшиеся практически там же, где заканчивался и край юбки, фактически не оставляя шанса выхватить взором узкий участок обнажённой кожи.
Что и говорить, имея подобный исходный материал, можно было значительно преуспеть в раскрытии его громадного потенциала, а не пускаться в подобные унылости. Гинпачи и так ведь не требовал чего-то невероятного — ему было достаточно просто потешить взгляд эстетически приятной картинкой. Ведь он, прежде всего, мужчина. А любому мужчине доставит удовольствие видеть рядом с собой девушку, своей женской привлекательности не чурающейся. Никто же не претендует на нечто большее.
Покуда Саката мысленно отчитывал Цукуё за излишне скучный вид, блондинка целиком и полностью сосредоточилась на том, чтобы избежать зрительного контакта с учителем. Умом то Цукки понимала, что своим старательным игнорированием его присутствия она лишь наведёт на себя лишние подозрения, однако ей было так неловко обратить к нему взгляд, что доводы рассудка оказались бессильны. Слишком уж тяготило её опасение прочесть в его глазах торжество победителя, с непомерной гордостью и самолюбованием взирающего на новый отвоёванный трофей.
Утро началось для девушки со странного ощущения, будто бы пробуждение в собственной постели от дребезжащих звуков будильника — это что-то немыслимое и неправильное. Усаживаясь на кровати, Цукуё сонно моргнула, озадаченно силясь понять, с чем связаны волнительные переживания, поселившиеся во встрепенувшейся душе, за стремительным полётом которой не проснувшийся толком разум попросту не поспевал. И только спустя несколько минут память услужливо предоставила застывшей от потрясения девушке сенсационные известия. Оказывается, в её уютной квартирке и правда обитал некий гость не из мира сего, способный вселяться в человеческое тело и управлять его действиями. А иначе какого лешего она творила этой ночью?!
До этого Цукки не замечала за собой пристрастия к пустым мечтаниям о разрешении неприятностей каким-нибудь волшебным путём, однако сейчас… О, если бы у неё только был свой личный Дораэмон! Он бы мигом решил такую проблему, достав из своего чудо-кармашка машину времени и отправив её в прошлое. А уж там она бы не поскупилась на любые методы воздействия, дабы вставить на место мозги сразу же обоим: и дражайшему сенсею, и себе самой.
Откуда вообще взялись такие фокусы? Цукуё всегда считала, что знает себя достаточно хорошо, а потому без труда может найти причину тех или иных своих эмоций. Но это необоснованное лирическое отступление от привычной строгой манеры поведения стало для неё потрясающим открытием. И этот неожиданный сюрприз приятным отнюдь не был. Блондинке не доставляло ни капли удовольствия запоздало ловить себя же на неумении брать под контроль собственные поступки. Она словно оказалась в шкуре следователя-неудачника, схватившего преступника уже после того, когда тот успел растратить всё награбленное добро. И, что хуже всего, поимка одного злоумышленника вовсе не означала, что на свободе не оставалось иных его подельников. А от этого бросало в дрожь. Ведь вполне вероятно, что в этом тёмном омуте водились и иные черти, о существовании которых она точно также ведать не ведала. Шутка ли? Ещё чего доброго, в следующий раз её бессознательно занесёт в такие неизведанные дали, по возвращению из которых она застанет себя безудержно рыдающей на пару с Кондо над очередным поэтическим шедевром Кацуры или же в голос завывающей песни Теракаду Оцу под грозным надзором капитана её фан-клуба Шинпачи. Такого надругательства над собственным честным именем она не перенесёт.
Внезапно голову накрыло новой волной озарения. И вот уже прежние терзания показались Цукуё детским лепетом в сравнении с той головной болью, что обрушилась на неё теперь. Ведь у её ночного конфуза обнаружился свидетель и непосредственный соучастник. Да притом какой… Тот, кто ещё вчера всяческими путями намекал ей на запретную страсть, разгоревшуюся в сердце трепещущей юной девы по отношению к своему учителю. Ещё вчера за подобные заявления девушка чуть самолично не устроила ему прощание с грешным миром. Ещё вчера она была железно уверена в том, что положила конец этим чудовищным насмешкам, отбив всякое желание к ним возвращаться… Ещё вчера ей, в сущности, не на что было жаловаться, раз уж предметом всех её страданий была тупость одного только Сакаты. Но вот уже сегодня маразму было дано подняться на новый уровень, вершин которого достиг идиотизм уже её собственного поведения! Получается, что этой ночью она лично вручила Гинпачи ключи к двери, за которой, оказывается, скрывалась её томившееся от горячей любовной тоски душа…
Изысканный цвет лица вмиг позеленевшей Цукуё готов был посоперничать своим благородным изумрудным оттенком с нежной листвой деревьев в весеннюю пору. Ладони нещадно вспотели, хотя тело и сотрясал мучительный озноб. Кажется, оскорблённый таким неслыханным позором вольный дух, несколько поколений назад принадлежавший какому-нибудь доблестному самураю, а ныне ютившийся в теле юной девушки, решил покинуть бренную оболочку даже прежде совершения сэппуку*. Вслед за ним не желали дожидаться часа расплаты за надругательство над собой самоуважение, честь и достоинство, грозясь всецело предоставить измученный разум унынию и смятению.
Цукуё рьяно замотала головой, сиим нехитрым действием силясь вернуть утерянный контроль за пустившимися вскачь, точно разгорячённый табун диких лошадей, неуправляемыми эмоциями. Для не успевшего толком начаться дня с лихвой было достаточно и тех дров, что она наломала в ночные часы. Теперь же было не время для самобичевания и сокрушений о содеянном. Необходимо собрать волю в кулак и исправить ситуацию. Здесь и сейчас, а не когда-то в прошлом или далёком будущем.
Хотя земля не перевернётся, а солнце не померкнет от того, что она не будет излишне торопиться прояснить отношения между собой и сенсеем. В конце концов, у неё нет толкового ответа на вопрос, почему она поступила так, как поступила, даже для самой себя. Цукуё не привыкла бегать от проблем, старалась быть честной и беспристрастной в оценке собственных действий. Но теперь девушке приходилось признать беспомощность в деле самокопания. До сознания доходили какие-то неясные тревожные сигналы, однако раскрыть их шифр блондинке никак не удавалось. Ей словно подсунули кипу бумаг, испещрённую доселе невиданной тарабарщиной, в то время как от неё требовалось перевести текст красивым художественным языком. Да какой там литературный слог, ей бы хоть разобраться с происхождением таинственных письмён…
Вот так, снедаемая смутными сомнениями и смятением, Цукуё нарочито медленно перемещалась по комнате. Подойдя к шкафу, она извлекла из его недр школьную форму. Неспешно стащив с себя пижаму, девушка облачилась в недостающий элемент нижнего белья, уверенно обосновавшийся на груди. Далее блондинка взялась за рубашку от ученического одеяния. Поочерёдно продев руки в рукава, она неторопливо принялась застёгивать пуговицы, поднимаясь тонкими пальчиками от самого нижнего края к отвороту у горловины. Вслед за тем Цукки перешла к юбке, примостив её поясок точно на талии. Затем всё также несуетливо она натянула до колен чёрные гольфы, после чего вернулась к оставленной на стуле пижаме. Сложив брюки с рубашкой с такой придирчивой аккуратностью, словно тем предназначалось занимать стеллаж модного бутика для продажи, Цукуё убрала их под подушку. Слегка взбив последнюю лёгким движением рук, она взметнула вверх одеяло, расправляя все его складочки и накрывая им кровать. Следом отправилось и покрывало, завершая немудрёное убранство спального места.
Подойдя к зеркалу, девушка долго расчёсывала свои волосы, что, учитывая их длину, было делом излишним. Потом она привычно собрала их, скрепляя на затылке заколкой, а передние пряди подколола на макушке двумя шпильками в виде кунаев.
Дальнейшее оттягивание момента неизбежного выхода за пределы собственной комнаты продолжилось за тщательным изучением содержимого школьной сумки. Цукки словно первый раз открыла для себя, как в ней много отделений, каждое из которых наполнялось в соответствии со своими размерами. К примеру, один из внутренних боковых кармашков прекрасно подходил для того, чтобы в нём носить телефон, а во втором можно было держать маленькую упаковку бумажных салфеток. Первая половинка разделённого поровну пространства сумки вмещала в себя учебники, вторая — тетради, пенал с письменными принадлежностями, кошелёк, пачку обезболивающих таблеток, расчёску и, кроме того, коробочку для хранения табака и шёлковый мешочек, в который она заворачивала кисэру. Помимо этого, было и ещё одно крайнее отделение, в котором Цукуё держала довольно плохо вяжущиеся между собой, но совершенно необходимые предметы: коробок спичек, пару-тройку кунаев, свёрнутую в три погибели карту города, свисток, двойное зеркальце и бесцветный бальзам для губ. Не то чтобы Цукки гналась за неотразимым внешним видом, но ей совсем не нравилось, когда кожа обветривалась и грубела, а потому в виде исключения она делала послабление в угоду маленьким девичьим слабостям. Ничего ведь страшного из-за одной поблажки не случится, правда?
Цукуё глубоко вздохнула. Она, конечно, могла и дальше притворяться, что занята чем-то невообразимо значительным, что её рассуждения и выводы имеют огромную ценность и что отнюдь неспроста она никак не может покинуть пространство спальни, однако не могло же так тянуться вечно. Да и деваться ей попросту было некуда. Это только Сакате в голову могла прийти мысль, будто бы 19-й этаж не чинит никаких помех для беспрепятственного проникновения в квартиру через окно её комнаты. Следовательно, согласно его логике, существовала вероятность спуститься вниз всё тем же путём, при этом не пересчитав по приземлении всех своих костей. Однако Цукки в такую мистику категорически отказывалась верить: как-никак, а жизнь ей была ещё дорога. И ведь даже если бы шанс воспользоваться таким маршрутом к отступлению с большей долей вероятности мог закончиться успехом, девушке претила сама мысль такого трусливого побега. Наглядно продемонстрировать ему, как сильно она взволнована событиями этой ночи и как боится его реакции? Право слово, слишком много чести для этого кучерявого идиота.
Вот таким вот образом подбадривая себя и призывая свой боевой дух, девушка храбро распахнула дверь спальни. Решительный взгляд, смело выискивающий вражеский стан, пробежался по предоставленному ему на обозрение пространству гостиной. Совершенно пустому. Не сдержавшись, девушка облегчённо выдохнула, тут же растеряв прежний запал. С горькой усмешкой Цукки мысленно засчитала себе поражение, признавая предшествующую браваду и попытки самовнушения не более чем неудачным фарсом, с самого начала обречённым на провал. Ну да и пусть. По крайней мере, у неё есть ещё один стратегически важный пункт, куда можно совершить незаметную перебежку — ванна. Вот где она пока не успела побывать, вот где можно без зазрений совести тянуть время за всевозможными водными процедурами!
Однако не успела Цукуё добраться до заветного пункта назначения, как её нежданно-негаданно настиг приступ удушья. Задыхаясь от ворвавшихся в лёгкие ядовитых испарений, блондинка неистово закашлялась, сгибаясь пополам. Насилу приоткрыв слезящиеся глаза, она повернула голову в сторону кухонной двери, из-под которой чёрными змеями вились клубы дыма.
Удивительно, как иной раз критическая ситуация способна очистить голову от лишних надуманных переживаний и направить все мысли и усилия только на то, чтобы предотвратить печальные последствия. Вот и Цукуё в сложившихся обстоятельствах потребовалось какое-то ничтожно малое мгновение, не продлившееся и пары секунд, чтобы начисто откинуть все сомнения и вернуть себе трезвость суждений. Как раз в этот момент она и ринулась на кухню, бесстрашно готовясь дать отпор любым злоключениям, которые только могли её поджидать.
Разбирательства оказались недолгими. Очень скоро девушка поймала себя за сожалением, что причиной возникшей было проблемы оказался всего лишь скромный тамагояки, пусть даже и обладающий разрушительным воздействием химической атаки. Тут же вернулись все былые заморочки, из-за чего Цукки почувствовала себя совсем уж не в своей тарелке. А как же, ведь теперь и она, и сенсей волею судьбы находились в одном помещении. И если его присутствие рядом блондинке, преувеличенно усердно натирающей губкой тарелку в своих руках, ещё худо-бедно удавалось переносить, то вот игнорировать его взгляд было до ужаса тяжко. Он не просто смотрел, а натуральным образом пялился! Да так открыто, словно то было действие само собой разумеющееся. Будто бы она выплясывающий перед своим хозяином на задних лапках пудель, кружащий вокруг своей оси не с целью выпросить угощение или ласку, а только потехи ради.
В обычной ситуации Цукуё бы уже давно вспылила, силой напоминая позабывшему всякий стыд (ха, да можно ли забыть то, чего и не знал никогда!) Сакате, что нынче и почём. Впившийся в её фигуру взгляд Гинпачи словно проникал под кожу, доставляя страшно раздражающий зуд, сравнимый с укусом комара, продолжавшего высасывать соки из своей жертвы и разбухать от выпитой крови. Руки так и чешутся такого прихлопнуть! Вот только не теперь. Потому что сейчас Цукки казалась самой себе такой беспомощной и беззащитной, точно влекомый потоками воздуха целлофановый пакет, чей безвольный полёт всецело повиновался сильным порывам ветра. И пусть даже девушка не знала названия тому, что теперь верховодило её поведением, но это нечто целиком и полностью лишало сил противостоять откровенному нахальству со стороны сенсея.
Цукуё поёжилась. Закончив со своим прежним занятием оттирания посуды, она, не говоря ни слова и по-прежнему игнорируя пристально наблюдающего за ней Гинпачи, уверенным шагом направилась к двери. Ей на кухне больше делать нечего. Слабое желание подкрепиться завтраком после недавней встречи с тамагояки улетучилось в неизведанном направлении. Что, в принципе, даже к лучшему. Под точно кандалами прикованным к ней сверлящим взглядом Сакаты аппетит бы всё равно неизбежно исчез, оставив девушку давиться застрявшим в горле куском пищи. Поэтому снова вступил в силу прежний план эвакуации, предписывающий ей забаррикадироваться в ванной, и блондинка была полна решимости воплотить его в жизнь.
На её счастье Гинпачи не предпринял ни единой попытки, чтобы помешать осуществлению этого нехитрого замысла, а потому ей без каких-либо препятствий удалось прошмыгнуть в ванную. Заперев дверь на замок, она подошла к раковине и открыла кран с холодной водой. Убрав волосы от лица, Цукуё подставила сложенные лодочкой ладони под поток прохладой влаги и выплеснула её на щёки. Капли струйками стекали по коже, покалывая её леденящими прикосновениями и приводя в чувства. Действительно, ну сколько можно-то? Пострадала немного и будет. Да и вообще, что-то слишком часто она стала сдавать позиции, пропадая в пучине бесконтрольных чувств. Что случилось с прежней рассудительной, в любой ситуации сохраняющей трезвый взгляд на вещи Цукуё?
Подняв голову и устремив взгляд в зеркало, Цукуё смерила недоверчивым взглядом отражение в нём. С гладкой поверхности на неё хмуро взирала светловолосая девушка, с прорезанными поперёк лба и вдоль левой щеки шрамами, сведёнными к переносице тонкими бровями и недовольно поджатыми губами. Внешне она ничем не изменилась, не стала выглядеть мягче и податливее. Скорее уж напротив, весь её вид был даже более суров и непоколебим, чем ранее. Вот только чувство было такое, словно теперь она нарочито переигрывает, вынуждая себя напускать излишнюю непреклонность и холодность. Так что же, неужели если она вдруг перестанет блюсти тщательный контроль над собственным поведением, то разом превратится в бесхарактерную блеющую овечку, способную всполошиться от брошенного на неё косого взгляда или неосторожно сказанного в её адрес слова? Нет уж, увольте, так просто она себя сломить не даст. Чёрт с ними, с причинами таких странных перепадов настроения. Не может она их обнаружить, так и не надо! Если уж они действительно окажутся так важны, то непременно проявят себя как-то ещё. А уж там наученная горьким опытом Цукуё всегда может поймать их с поличным.
Получается, нет смысла строжить себя, нацепляя на лицо маску безразличия и угрюмости. О том, чтобы блистать на подмостках театра Цукки никогда не мечтала, а потому и оттачивать актёрские навыки в её планы не входило. Естественность — вот то, что сейчас действительно может помочь. А ещё спокойствие и внутренняя решимость. Только так, доверяя самой себе, она поймёт, с чем же имеет дело.
Цукки усмехнулась. Ну, наконец-то. Наконец-то к ней вернулись прежние стойкость и уверенность, а вместе с ними и способность к здравомыслию. Предшествующие события ясно давали понять, что игнорировать действительность бессмысленно. Но и бросаться в бой очертя голову — тоже не выход. Одной из первых опробовав такую тактику в битве, она совершенно чётко осознала, что имеет дело с неким подобием гидры: стоит ей обрубить одну голову, как на её месте сразу же вырастают две другие. А самое гнусное, что теперь на пару с кривляющейся башкой сенсея над громоздкой тушей чудища возвышалась ещё одна до боли знакомая личина — её собственное лицо, охваченное доселе невиданным в исполнении девушки карнавалом эмоций. Да уж, не очень-то приятное зрелище — вот так вот со стороны наблюдать, как тебя заносит и накрывает волной, превращая из, в сущности, довольно адекватного человека в готовую рвать и метать истеричку.
Теперь Цукуё видела только один путь, следуя которому можно было избежать повторных треволнений: не обходить их стороной и не кидаться в открытую конфронтацию, а просто занять позицию выжидателя, внимательно наблюдать за всем происходящим, оставляя за собой способность к бесстрастному логическому суждению, чтобы в нужный момент усмирить врага, либо проявив к нему полнейшее безразличие, либо со спокойствием удава дав уверенный отпор, не вторгаясь на территорию разгоревшихся страстей. Да, Гинпачи был удивительно силён в том, чтобы незаметно для Цукуё завести её в те чащобы, где обитал он сам, где царили его порядки и законы. Там он мог вдоволь поглумиться над девушкой, что она ему на удивление легко позволяла, попадаясь на провокации, выходила из себя от любой его скабрёзной шутки, а в итоге попадала в ловушку, выбраться из которой самостоятельно было довольно проблематично. Уж больно не привыкла Цукки иметь дело с этой своей излишне эмоциональной стороной, а потому и вступить с ней в союз против общей напасти категорически не удавалось. Однако сейчас девушка знала, как прийти к компромиссу с собственным вторым «я» — делать упор на общую цель. Да, бессмысленно ожидать, что она смирится с идиотским поведением Сакаты, научится остужать закипающую от его дурости кровь. Но этому разгорающемуся внутри пожару необязательно прорываться наружу, ведь так она только сильнее раззадоривает Гинпачи, подталкивая собственной неуёмной реакцией потешаться над ней с ещё большим азартом. Естественно, ведь огонь не способен ничего потушить и, оказавшись на поверхности, он может только инициировать новую обжигающую вспышку. Но существует и другое решение: стоит перебросить пламя не на внешние проявления неистовых эмоций, а на мозговой штурм, задача которого — деморализация неприятеля. А уж чтобы вывести его из себя и заставить скакать на собственном же минном поле, Цукуё требовалось сохранять выдержку и непоколебимый настрой. Только благоразумие и рассудительность способны пробиться сквозь дебри невменяемости, коими окружал себя сенсей.
За такими мыслями девушка почувствовала прилив сил и готовность встретиться лицом к лицу с противником. Пусть только попробует теперь ей на что-нибудь намекнуть, она в долгу не останется!
Однако стоило ей выключить кран и собраться выйти из ванны, как она услышала характерный громкий хлопок входной двери. Что же это получается, Гинпачи только что ушёл? Вот так вот просто ретировался, даже ни разу за всё утро не попытавшись выяснить, что, собственно, такое произошло этой ночью?
Раздосадованная Цукуё почувствовала себя жутко глупо. А действительно, с какого перепугу она решила, что случилось нечто особенное, что хоть как-то может изменить отношения между учителем и ученицей? Судя по всему, она всё утро мучилась из-за дурацких домыслов, не имеющих под собой ни тени основания. О, какая же она идиотка! А ещё за что-то злилась на Сакату, хотя сама только что продемонстрировала чудеса высшего пилотажа по доведению себя до ручки.
Цукуё разочарованно вздохнула, покачав головой. Вот ведь в который раз пообещала себе реагировать на всё происходящее менее эмоционально, а на деле первая же проверка на прочность привела к краху возведённых ею принципов. Сколько раз ещё придётся терпеть крушение собственного бастиона, сколько раз отстраивать его заново, вновь ожидая натиска от превосходящих её сил? Цукуё казалось, словно она ходит по замкнутому порочному кругу, разорвать который всё никак не удаётся.
«Ох, довольно уже с этого утра мыслей!» — мятежно взвыл внутренний голос. Повинуясь этому отчаянному призыву, исходящему из самой души, блондинка наконец-то покинула ванную комнату. Не потратив и пяти минут на сборы, она уже стояла у входной двери, одетая в пальто и уличную обувь. Перевесив через левое плечо школьную сумку, Цукки взяла с тумбочки в прихожей связку ключей и просунула один из них в замочную скважину. Попытки его провернуть не привели к ожидаемому результату, что блондинку немного удивило. Стало быть, сенсей дверь за собой не запирал. Ну да ладно, не так уж это, в конце концов, было и странно. Минуя порог, девушка повторила нехитрые махинации с замком с той лишь разницей, что теперь ключ покорно совершил все обороты, создавая явное препятствие всем желающим, если таковые и были, проникнуть в квартиру без ведома проживающих в ней людей. Развернувшись, Цукуё уже было собралась прошествовать до лифта, как вдруг её взгляд упёрся в знакомую фигуру, заставляя разом прекратить движения.
Вот так сюрприз!
Гинпачи стоял к ней боком, облокотившись на поручень открытого проёма, сквозь который свободно циркулировал воздух. Его бесстрастный взгляд лениво следил за медленно проплывающими по небу облаками. Изо рта Сакаты торчала дымящаяся трубочка, невольно наталкивая Цукуё на воспоминания о другом злосчастном леденце и связанным с ним крайне неприятным эпизодом. Впрочем, как тут же выяснилось, девушка ошиблась в своих казавшихся вполне очевидными предположениях. Отняв от губ приковавший внимание блондинки предмет, сенсей разоблачил следующую истину: никакая это была не конфета, а самая что ни на есть обыкновенная сигарета. Однако сейчас Цукки не столько заботил неожиданно раскрывшийся факт курения Сакаты, сколько само его присутствие. Откровенно говоря, она никак не предполагала, что Гинпачи останется ожидать её. Да с чего бы это вдруг? Они сегодня и парой фраз не обменялись (её экспрессивное восклицание по случаю борьбы с тамагояки не в счёт), а вчера он, кажется, не слишком горел желанием проводить с ней больше времени. Может быть, что-то случилось? Может, вдыхая пары ядовитого омлета, он лишился фрагментов памяти и теперь не способен восстановить путь, по которому можно добраться до школы? Может, он всё ещё боится вчерашних чудищ, встречу с которыми так активно сулила ему Цукуё, а потому не рискует ходить по улицам один? А может, в нём проснулось чувство ответственности, и он решил приняться за работу её персонального телохранителя, засучив рукава?
Девушка чуть слышно вздохнула. Нет, последний вариант совсем из рода фантастики. Она скорее поверит в первые два, присовокупив к ним из третьего разве что пункт, связанный с личной охраной, которой в глазах сенсея выступает именно она, Цукуё.
Как бы то ни было, а причин своего поведения учитель явно не намерен был раскрывать. Едва заметив девушку, он развернулся к ней спиной, вперевалку зашагав до лифта, тем самым предельно ясно давая понять, что даже и не думал устраивать никаких разъяснительных бесед, что Цукки весьма и весьма устраивало. А зачем ей сдались его причитания? Ясно ведь, как белый день, что он в очередной раз выдал бы ей какую-нибудь околёсицу, от которой девушка вновь пришла в негодование. Нет уж, пусть молчит. Как говорится, молчание — золото!
Так они и вышли за территорию жилого комплекса, каждый погружённый в свои мысли, не имея намерения прерывать тишину беседой. Дальнейший путь до метро пролегал через небольшой парк, после которого начинался спальный район с чередой довольно однотипных двухэтажных домиков, огороженных друг от друга невысокими бетонными заборами, выкрашенными в приглушённые светлые цвета. Проходя между ними по улице, Цукуё неожиданно задумалась о том, что впервые идёт в школу в сопровождении, да не абы каком, а в сопровождении мужчины. Если верить сёдзё-манге, то такие совместные походы до учебного заведения считаются невероятно романтичными, даром, что речь всё же обычно идёт о двух одноклассниках разного пола, но не об учителе и ученице.
Цукки против воли скосила глаза на идущего рядом сенсея. С величайшим сосредоточением, написанным на его лице, Гинпачи… планомерно ковырялся в носу. Блондинка возвела очи горе. Какая, к чёртовой бабушке, романтика? Какой ещё такой мужчина? Да, может быть, идущий рядом с ней рослый* кучерявый чурбан внешне и напоминал взрослого представителя сильной половины человечества, вот только на деле… на деле дитя дитём! Нет, правда! Взбалмошный, эгоистичный, вероломный, несдержанный, питающий пагубную страсть к сладкому и комиксам ребёнок, а ещё пугающийся всякой ерунды до полусмерти.
Веки Цукуё потрясённо распахнулись, брови взлетели вверх, повинуясь неожиданной догадке. А ведь и верно! Она его воспринимает как неразумного мальчишку! И это несмотря на то, что их разделяла солидная разница в возрасте, перевес в которой именно на стороне Гинпачи. И, тем не менее, реальные цифры для Цукуё стали фактором второстепенным, ведь в большей степени она бессознательно ориентировалась именно на поведение. А если рассматривать Сакату с этой позиции, то перед ней был обыкновенный подросток едва ли старше её самой. Старше! Ха, ха и ещё раз ха! Да иногда блондинке казалось, что по уровню своего интеллекта Гинпачи метит прямиком в старшую группу яслей.
Открывшаяся ей истина мигом расставила всё на свои места. Цукуё совершенно чётко осознала, что именно такое отношение к сенсею нежданно-негаданно побудило её этой ночью к столь откровенной нежности. А вот тут же родившаяся в ответ на предшествующую цепочку рассуждений ассоциация, уподобившая её поведение проснувшемуся материнскому инстинкту, девушке совсем не понравилась. Она ещё готова была признать, что почувствовала стремление утешить его и приласкать, подкреплённое лёгкими уколами совести, намекавшими на то, что именно из-за неё он сделался абсолютно невменяемым, однако брать на себя обязанность последующего воспитания карапуза, как то и полагается ответственным родителем, Цукки никак не желала. Хватит с неё и этого короткого и абсурдного эпизода, повторения которого она уже никогда не допустит. И пусть в следующий раз этот «малыш» ищет себе другую няньку!
Явившееся осознание хоть и оставило после себя довольно странный осадок, а всё же таки принесло явное облегчение. Девушка была довольна тем, что докопалась до правды и теперь уже может не стыдиться ни своего поведения этой ночью, ни нахождения в непосредственной близости от Сакаты… Эх, знала бы она, что за мысли в этот момент витают в его белобрысой голове, и от удушающего смущения вперемешку с благородной яростью Цукуё бы не спас ни один ромашковый чай в мире.
Покуда Цукки размышляла о, по сути, весьма и весьма безобидных вещах, приписывая своему сенсею образ наивного дитя, это самое дитя всецело ушло в раздумья… о порно. В памяти пролетали целые километры киноплёнки, на которых многочисленные фигуристые чаровницы вытворяли такое, от чего мозг заявлял о решительном намерении сменить место жительства, переехав под тесные своды ширинки. Впрочем, целью Гинпачи было вовсе не возбуждение — оно-то как раз стало, так сказать, случайным свидетелем его умозаключений, совершенно неизбежно попадавшим под раздачу орехов. На самом деле Саката ломал голову над совершенно иной задачей.
Ожившие в воображении девушки при общей миловидности довольно сильно отличались друг от друга пропорциями и объёмами своих прелестей, очевидно, рассчитывая на удовлетворение самых разномастных вкусовых предпочтений своих потребителей. Однако всех искусительниц, попискивающей стайкой проносившихся перед взором Гинпачи, объединял один неизменный элемент — школьная форма.
Вопреки тому, о чём так невинно помышляла идущая рядом с ним девушка, Саката Гинпачи был здоровым и зрелым мужчиной, не имеющим проблем с тем аспектом своей сущности, кою зачастую и принимают за главный показатель мужской состоятельности. Надо ли говорить, что при таком раскладе он неизбежно попадал под определение основной аудитории фильмов для взрослых? С богатым ассортиментом таких вот ХХХ-видео он был знаком не понаслышке. Однако что его всегда удивляло, так это фигурирующие в них и задавливающие иных конкуренток своим непомерным количеством малолетние учащиеся школ.
Не сказать, чтобы Гинпачи совсем уж не понимал, откуда растут ноги у подобного фетиша. Сама мысль о владении юным, ещё нетронутым ни чьим-то плотоядным взглядом, ни дерзким прикосновением, телом, конечно, не могла не будоражить. Тем более, когда в вас дремлют замашки садиста и собственника в одном флаконе. Тут уже сам процесс лишения девственности сладко взывает воображение к самодовольному осознанию себя как первого и единственного мужчины доверившейся ему невинной девушки, а неизбежная боль, возникающая у этого беззащитного создания, лишь подстёгивает желание овладеть её плотью, открыть ей тайный мир мучительно-чувственного удовольствия, не забывая и себе отхватить кусок побольше. Да, в порно, как и в самых безудержных фантазиях, всё именно так и происходило: неистово, жадно, развратно, горячо, страстно, порочно… Но! Саката, ежедневно выполняющий роль учителя в самой обыкновенной старшей школе, постоянно сталкиваясь с девушками, чья пленительная молодость, казалось бы, навсегда должна была сделать их завсегдатаями его самых извращённых эротических снов… Так вот, Саката не то что таких снов ни разу не видел, он всеми возможными правдами и неправдами стремился не допустить их появления. Было у него один раз по пьяни видение с Сарутоби в главной роли… После этого кошмара он ещё дня три не мог решиться прилечь на боковую, да и на работу перестал ходить, сказавшись больным, только бы её не видеть.
Но если на Са-чан у него была совершенно конкретная и стойкая аллергия, то с остальными девушками из числа своих учениц ситуация вырисовывалась несколько иного характера. Правда, она никоим образом не касалась его праведного образа жизни или природной склонности к воздержанию. Всё дело было в том, что все учащиеся его класса, как одна, были редкостными стервами. Да не такими, каких хочется приручить, взять силой и заставить обожать, а такими, от которых только и нужно, что бежать без оглядки, пока они не стёрли в порошок мужское самолюбие, гордость и мечты.
Наверное, поэтому Гинапчи как никто другой прекрасно понимал, что в действительности кроется за красивым мифом о подарке судьбы в виде ночи с непорочной нимфой. Ха, да у него на этот счёт была готова целая отповедь, которую он в любой момент мог продекламировать перед целой трибуной неопытных черри-боев, вроде какого-нибудь Шимпачи-куна. В конце концов, задача настоящего учителя — поведать подрастающему поколению о жизни такой, какая она и была, донести правду до тех, кто ничего не видит за своими розовыми очками.
Его речь была рассчитана на широкую аудиторию и должна была живо растолковать всё даже недалёкому Зуре. А потому Гинпачи отказался от скучной и унылой физиологии, вместо этого развернув демагогию на поле всем знакомой сказки, напрямую обращаясь к своим слушателям.
Представьте, что вы — дядюшка Джеппетто*, в руки к которому попал кусок прекрасной сосны. Сруб полена украшают заключённые друг в друге извилистые кольца, напоминающие разводы туши, оставленные мастером суминагаси* на поверхности воды. Выступающие на срезе капли смолы щекочут нос, ударяя в голову, затмевая рассудок, точно терпкое вино. Шероховатая и растрескавшаяся местами кора под прикосновениями кажется жёсткой и неприступной, однако это лишь подогревает естественное желание обработать нетронутый в своей первозданной красе материал. И вот пальцы уже сами тянутся к инструментам, дабы покорить отданную во власть мастера древесину. В его опытные руки она должна была безропотно отдаться, покорно превращаясь из строптивой и непослушной в податливую и готовую к любым экспериментам над собой. Вот только именно тут сказки заканчиваются и начинается облом.
Стоит вам схватиться за наточенный топор, чтобы со всей дури жахнуть по бревну, как оно начинает истерику, вопя о том, что ему больно. Решив пойти на уступку, вы берётесь за рубанок, надеясь нехитрыми движениями взад-вперёд разогреть полено, подвигнув к дальнейшим действиям. И тут эта деревяшка начинает хохотать как умалишённая, требуя прекратить, пока она не загнулась от смеха. Вот только вряд ли в этот момент вы готовы разделите с ней её веселье. Тем не менее, стоические попытки вы не прекратите. А как же! Ведь вам-то отовсюду обещали восьмое чудо света, истинный рай на земле, раскрытие тайны бытия, вечную жизнь… да хотя бы бесплатную жвачку! И вы принимаетесь за дело с утроенным энтузиазмом, готовые откопать этот благостный источник любой ценой, только бы заставить его бить полным ключом!.. Ага, да прям сейчас и все десять раз! На все свои действия вы только и услышите, что далеко не радостные охи и вздохи, хныканья, жалобы, тычки и укоры, что всё не так и не то. И ведь от кого! От безжизненной тушей распластанного куска полена, которое томится жаром и страстными телодвижениями, пожалуй, не больше, чем протухшая рыбина в камере морозилки.
В конечном счёте потратив бесчисленную уйму времени и выслушав сонм язвительных комментариев, вы плюнете на обещанные сады Эдема и решите, что с вас хватит и парка близ станции метро. Ха-ха! Как будто ваше полено позволит всё тем и закончить! Нет, вы ещё порядком помучаетесь, совершенно безвкусно кряхтя над своей беспрестанно кудахчущей клушей. Возможно, её стараниями вы даже так и не дойдёте до финиша, остановившись из-за того, что ей наскучил процесс. Хотя и тем, кто сможет довести свои мытарства до героического финала, сильно обольщаться не стоит. Ведь там, где им мерещился свет в конце тоннеля, ждёт только единственная вспышка спички — вопрос «как, и это всё?!», после чего, считая свой долг полностью исполненным, деревяха разочарованно потухает, словно перегоревшая головёшка. Да после такого провала вы искренне пожалеете, что вместо этого подгнивающего обрубка вам не встретилась богиня с зубами в причинном месте*! Даже с ней время можно было провести значительно приятнее!
Разумеется, вся высказанная тирада не прозвучала более нигде, кроме как в мозгу Сакаты. Однако он живо представил, как после последних произнесённых слов с трибун один за другим вскакивают сотни, тысячи, нет, сотни тысяч новоприобретённых поклонников, взрываясь бурными аплодисментами и скандируя его имя. Картинка оказалась настолько яркой и правдоподобной, что наяву Гинпачи даже приосанился, позволил себе милостивую улыбку и слабо закивал головой, легко помахивая рукой то одной стороне «зала», то другой. Ни дать ни взять королева Елизавета II на торжественном параде, с достоинством и осознанием собственного величия приветствующая подданных.
Мечты о прекрасном нарушил бесконечно далёкий от восторженного голос Цукуё:
— Дальше мы вместе ехать не можем. Я сяду на тот поезд, что прибудет следующим, а вы дождитесь другого.
Это не девчонка, а сущее наказание! Мало того, что так нагло прерывает его мысли, так ещё и указывает, что ему делать!
К слову, только теперь Саката заметил, что они, оказывается, уже стоят на станции и, судя по электронному табло, ровно через минуту на платформу прибывал состав.
— Тебе нужно, ты и жди! — рявкнул Гинпачи, чем немало удивил Цукуё. Она то о его внутренних стройных умозаключениях ничего не ведала, а потому и встреченная резко негативная реакция вызывала в ней сонм вопросов.
— Сенсей, — девушка твёрдо решилась пробудить в нём голос разума, а потому продолжила всё тем же спокойным, не терпящим пререканий тоном, — вы же понимаете, сколькими проблемами нам грозят свидетели, увидевшие нас вместе? А ведь чем ближе мы будем подъезжать к школе, тем выше поднимется вероятность наткнуться на кого-нибудь из её учащихся или работников.
— Да мне побоку, что тебя там беспокоит! Хочешь ты или нет, но я поеду именно в том вагоне, который откроется прямо перед твоим носом. А ты можешь помахать мне снаружи ручкой и оставаться ждать нового поезда хоть до старческих седин!
Цукуё как-то странно покосилась на сенсея, однако не произнесла ни единого слова. В конце концов, она отвернулась к прибывшему составу, флегматично наблюдая, как разъезжаются в стороны дверцы, освобождая проход для выхода и входа пассажиров. Но она и шага не успела ступить, а Гинпачи уже со свистом залетел внутрь, расталкивая устремившихся покинуть транспорт пожилых дам. Те откликнулись на его поступок возгласами негодования, однако Саката проигнорировал их кваканье, вместо этого развернувшись к Цукки, обнажая все свои 32 зуба в издевательски насмешливой улыбке. Правда, на девушку его победная гримаса никакого эффекта не возымела, и вместо этого она совершенно спокойно зашла в вагон, встав немного поодаль от сенсея. Гинпачи осёкся. Ещё минуту назад она была полна решимости не допустить их совместную поездку в метро, так почему сейчас ей стало совершенно безразлично его присутствие рядом?
Кто-то ощутимо болезненно толкнул Сакату в бок. Он повернулся, смерив обидчика раздосадованным взглядом, и наткнулся им на покрасневшую от возмущения низенькую женщину средних лет.
— Немедленно покиньте вагон! — срываясь на фальцет, пискляво взвилась представшая перед ни особа.
Вот тебе на! Да откуда только берутся такие курицы, считающие себя вправе командовать им?
— А что, если нет? — ядовито поинтересовался мужчина. — В каком вагоне хочу, в том и еду!
Не успел он и фразу закончить, а уже нутром почуял недоброе. Десятки пар глаз впились в него, пронзая, точно заточенные осиновые колы, а дрожащие от стихийно прорвавшегося общественного гнева руки со скрюченными на них пальцами потянулись в его сторону. Гинпачи и пискнуть не успел, а в следующее мгновение рассвирепевшая стая фурий налетела на него. Кто-то неласково толкал Сакату в спину пятернёй, а кто-то не побрезговал даже пинать его пятую точку обутыми в туфли на каблуках ногами. Мягко говоря, не ожидавший такого напора мужчина вылетел за пределы вагона, точно пробка из бутылки шампанского. Опомнился Саката только лёжа лицом на холодной бетонной плите, застывшим на ней в весьма неприглядной позе задом к верху. Запоздало развернувшись, чтобы ринуться в атаку и дать отпор невесть что о себе возомнившим колошам, он неожиданно зацепился взглядом за привлёкшую к себе внимание надпись, размещённую справа от окна. Белые иероглифы на прямоугольной вывеске розового цвета гордо возвещали: «Вагон только для женщин»*.
— Хентай*! — успела выкрикнуть в закрывающиеся двери какая-то косоглазая и кособокая клуша, после чего створки с лёгким стуком сошлись, и поезд тронулся с места.
Последнее, что промелькнуло перед взглядом сражённого наповал Гинпачи, была лёгкая усмешка, тронувшая губы стоявшей прямо на входе перед застеклённым проёмом Цукуё.
*******************
Стоило составу набрать скорость, как Цукки решила сменить своё местоположение, справедливо рассудив, что загораживая людям проход, она внесёт в утренние часы буднего дня никому не нужную толчею и суматоху. В вагоне было достаточно свободно, осталось даже несколько незанятых мест, на которые можно было примоститься, однако блондинка решила, что сама вполне в состоянии постоять на ногах, в то время как сидения могут больше пригодиться дамам пожилого возраста или женщинам с детьми. Пройдя немного вглубь поезда, девушка рассеянно пробежалась взглядом по развешанной на стенках цветастой рекламе.
Она не испытывала ликования и радости триумфальной победы, но всё-таки было немного приятно поставить сенсея на место, при этом даже не вступая с ним в перепалку и не повышая голос. Это была маленькая победа не столько над Гинпачи, сколько над самой собой: теперь у неё есть пример того, как можно оставаться совершенно спокойной и при этом с честью выходить из назревающего конфликта.
Хотя вот чего Цукки никак не могла понять, так это бурных недовольств Сакаты. С чего вдруг он так переполошился? На самом деле, ей было вовсе не сложно отправить его в школу первым, а самой поехать в следующем составе. Но когда он начал выходить из себя, ни с того ни сего открыто наезжая на девушку, в душе всколыхнулся огонёк, воспротивившийся тому, чтобы идти на поводу у самодурства Гинпачи. Но всё-таки что такого страшного было в её предложении разделиться? Почему надо было так неадекватно на него реагировать? Как Цукуё ни старалась, она не могла найти ответ на эти вопросы.
Продолжая бесцельно рассматривать кричаще яркие вывески и плакаты, зазывающие невероятно щедрыми предложениями, девушка боковым зрением зацепилась за фигурку стоящей по левую руку от неё блондинки. Цукки не считала себя человеком, начисто лишённым такта, а потому изучение попутчиков не было её любим развлечением. Однако сейчас девушка была привлечена не столько внешностью самой юной особы, сколько её одеждой. За расстёгнутым синим пальто Цукуё разглядела знакомую школьную форму, точно такую же, какую носила она сама.
«Всё-таки хорошо, что мы поехали в разных поездах, — мысленно заключила блондинка. — А сенсей ещё легко отделался. Вместо кары от рук разъярённой толпы его вполне мог взять в оборот дежуривший на станции работник полиции. Вот тогда бы дело вряд ли закончилось только устными обвинениями в домогательстве…»
*******************
Чёртова стерва! Ходячая головная боль! Геморрой на его заднице! Кто позволил этой нахальной девице публично насмехаться над ним? Вот только попадись она ему, он то ей покажет, на что способен Саката Гинпачи в гневе!
Всю дорогу до учебного заведения мужчина, не скупясь на эпитеты и сравнения, поливал Цукуё грязью, параллельно продумывая план мести, способный превратить школьную жизнь девушки в настоящий ад. Однако вопреки тому, что злости его не было конца и края, иных проблем, кроме поруганного достоинства, вынужденная задержка ему не доставила. Он даже немного сожалел, что до начала рабочего дня в запасе оставалась уйма времени, а потому он не может повесить на Цукуё ещё один смертный грех в виде его опоздания на занятие.
Прежде чем отправиться в кабинет, Саката заглянул в учительскую, дабы забрать с собой журнал 3-Z. Выходя в коридор, он с затаённым коварством мелкого пакостника подумал, что может наставить Цукки отметок об опозданиях или отсутствиях на месяцы вперёд. И пусть потом доказывает, что была на всех уроках хоть до посинения!
Гинпачи тут же загорелся воплощением в жизнь своего дьявольского плана возмездия. О, да у него уже руки чесались исполнить задуманное, чтобы потом следить за лишающейся дара речи наглой блондинкой!
С такими успокаивающими мыслями о скором свершении отмщения Саката вошёл в класс, где его ожидали ученики. Всё ещё погружённый в предвосхищающие действительность мечтания о грядущей расплате, Гинпачи даже не потрудился пробежаться взглядом по лицам присутствующих. Вместо этого он вяло начал перекличку, рассевшись за столом и делая соответствующие заметки в графах напротив каждого имени.
Список уже подходил к концу и Сакате оставалось назвать всего лишь одного единственного человека, прежде чем он бы закончил своё нехитрое занятие. Пройдясь глазами по последней строке, Гинпачи хищно оскалился, заранее зная, что именно поставит напротив неё.
— Тобита Цукуё, — возвестил его голос, пока он усердно вырисовывал свидетельствующий об отсутствии девушки знак.
Аудитория ответила ему гробовой тишиной. Саката огорошено моргнул и наконец-то оторвался от созерцания листа бумаги, чтобы перевести взгляд на парту, занимаемую названной им ученицей.
Её место пустовало.
От автора: Та-да-да-дам! Вот такая вот вышла шокирующая глава. Экшен, драма, комедия, бешеные погони и перестрелки, головокружительные сюжетные повороты и бурное развитие отношений между персонажами — всего этого... в ней не было. Что, собственно, неудивительно. Изначально новая часть планировалась вовсе не как самостоятельная глава, а всего лишь в качестве эпилога к пятой. Но так как объём последней вышел больше, чем изначально рассчитывался, я решила не городить огород и дать героям насладиться страданиями и метаниями всласть. Результат, на мой взгляд, вышел спорным, так как всего лишь один диалог между персонажами за весь текст, да и тот на четыре фразы — достижение так себе. Надеюсь, я никого не усыпила бесконечными внутренними монологами о том и о сём в исполнении Цукки и Гин-сана =)
А вот с чем я хочу поздравить и вас, дорогие читатели, прошедшие со мной от самого начала до настоящего момента, и саму себя, так это с окончанием первого рубежа данной истории. Мы вместе миновали завязку! Ура!.. Мда, от мысли, сколько там ещё писать, хочется всплакнуть. Но зато дальше события будут развиваться не только в головах и на словах героев, но и в самом настоящем активном действии. Так что должно стать повеселее =)
«Нет, ну хоть бы из мнимого кокетства подняла её выше, как, кстати, поступают очень многие девочки её возраста!» — школьная форма в Японии немного изменяется в зависимости от сезона. К примеру, для летнего варианта избирается более лёгкий материал, в то время как зимой носят одежду из более плотной ткани. Кроме того, для зимней формы юбка, как правило, длиннее, чем для летней. Впрочем, юных модниц этот факт ничуть не останавливает, а потому, осознавая свою привлекательность, они заворачивают зимние юбки на поясе, образуя на талии своеобразный жгут, тем самым укорачивая длину в угоду собственным предпочтениям.
«Кажется, оскорблённый таким неслыханным позором вольный дух, несколько поколений назад принадлежавший какому-нибудь доблестному самураю, а ныне ютившийся в теле юной девушки, решил покинуть бренную оболочку даже прежде совершения сэппуку». — В буддизме считается, что тело — что-то вроде одежды, которую в случае необходимости можно сменить на новую. Таким образом, душа может перерождаться вновь и вновь, сменяя одну оболочку на другую. Если же мы говорим о самураях, то воин мог рассчитывать на то, что его новой ипостасью будет человек, во всех отношениях достойный и благородный, только в том случае, если правильно уйдёт из жизни, т.е. либо на поле боя, либо совершив церемониальное вспарывание живота сэппуку.
«...рослый кучерявый чурбан» — тут автору, конечно, очень сложно было удержаться от глупого хихиканья. Но мы же о Японии говорим. А там рост 177 см — это ж ого-го-го! =)
Джеппетто — персонаж сказки о Пиноккио, мастер столярного дела и непосредственный создатель деревянного мальчика.
Суминагаси — дословно переводится как «плавающие чернильницы». Мастер творит рисунок на поверхности воды с помощью туши, расползающейся в узор, очень напоминающий годичные кольца дерева.
«…богиня с зубами в причинном месте» — легенда гласит, что в древние времена у одной синтоиской небожительницы выросли зубы там, где им быть ну никак не полагалось. Конечно, все её чаяния по соблазнению мужей не могли увенчаться успехом. Тогда было решено обратиться к кузнецу, который вернул способность радоваться любовным утехам, выковав огромный железный фаллос, разбивший все зубья до единого. Кстати, в наши дни японцы всё также проводят пышные синтоиские праздники, подтверждающие извечность фаллического культа (кому интересно, см. тот же Канамара Мацури, много интересного узнаете =))
Вагон только для женщин — в японском метро можно и такое встретить. Нужны эти вагоны, дабы уберечь прекрасную половину человечества от бесстыдных поползновений не самых сознательных мужчин, пользующихся давкой как оправданием для ощупывания милых дам.
Хентай — помимо хорошо всем известного обозначения японского порно, слово также употребляется в качестве обращения, переводясь на русский язык как «извращенец».
