Мы назовём всё это любовью

Напои меня страхом, напои меня болью И мы назовем все это любовью.

Но буквально попадается сам Грелль — в ловушку пальцев, что сжимаются на запястье, и Спирс тащит диспетчера через весь зал к выходу на балкон. По обломкам, лужам крови, чужим жизням, но от огня, что упорно пожирает сцену за их спинами. Пару раз врезаясь в своего начальника, Грелль пытается даже перепрыгнуть какие-то препятствия, обойти их. Куда ты? Ты опять за свое! У меня же каблуки, которые — вот не скрывай даже — тебе нравятся, я не могу идти так быстро. Ну что ты меня тащишь? Даже сейчас пресекаешь мое неподчинение, даже сейчас говоришь — ты будешь рядом. Балкон оказывается даже не балконом, а целым мини-залом под открытым небом, настолько он велик. Большой, каменный. Грелль оглядывается, и едва ли не охает, когда видит открывшуюся картину — здания охвачены пламенем, черные сгустки поднимаются в небо, собираются над головам. Воздух здесь едва ли чище — Лондон сказочно полыхает и рушится, с неба падает пепел, да и дым заполонил почти все небо. Но кое-где оно остается чистым, насыщенно синим, с россыпью звезд. Ти Спирс задирает голову, щурясь, отпуская руку Грелля и обнимая его за талию — на контрасте нежно. Сатклифф вздрагивает, испытывающие вглядывается в чужое лицо, не может поймать взгляда — он направлен на небо. Остается только прижаться к боку, и положить голову на плечо. Да. Только так. После уже можно осторожно положить руки на чужую грудь, касаясь губами шеи. -Я не поверю, что тебя бы останавливала возможность наказания. И ты говорил, что хочешь этого демона, — продолжает Спирс. В голосе — явное пренебрежение. И уже никакого "вы", слишком близки для него, слишком грязная тема. Не верь. Ты не обязан мне верить. Ты можешь даже привести его мне, подстроить что-нибудь, найти реакцию, поведение, хоть что-то, что меня выдаст. Сколько угодно. Проверяй. Используй. Подставляй. Я не говорю, что не получится. Я говорю только одно — тебе не все равно. Я тебе нужен, Спирс. -Я не хочу тех, кто похож на меня, — тихо, — тех, кто таким бывает, мне хочется убить. Раз за разом. Унизить, обидеть, уничтожить. Уильям не считает нужным спросить, в чем же заключается схожесть Грелля с демоном — знать не хочет, противно. В конце-концов ему достаточно того знания, что пусть этот Микаэлис и привлекательнее самого Спирса, Грелль сейчас тут, с ним, и едва ли он врет. Пусть так, думает Грелль. Пусть Уилл не отвечает, пусть сейчас воздух сотрясают крики умирающих. Мало кто спасется. Они уже не спаслись. Вот миг, когда после этих шоу все маски падают и разбиваются о пол. Кажется, можно даже услышать, как они рассыпаются на тысячи осколков. Этот звук в голосе Грелля, в его тихом дыхании в шею, в шорохе ткани, которой касаются руки обоих. Крики людей — не более чем фон. Фон всей их жизни, фон их смерти. Спирс позволяет им так стоять с минуту. Затем лицо, ставшее было умиротворенным, меняется на агрессивное, и Спирс прижимает диспетчера к стене. Резко, ненасытно, да? Его руки хочется заломить над головой, но мешает висящее на сгибах локтей пальто — Уильям резко его стаскивает, бросая на пол. Ткань влажно хлюпает под пальцами и оставляет на перчатках новые кровоподтеки. Рубашка Грелля почти вся пропитана кровью, не хочет поддаваться пальцам, и Спирсу приходится все-таки избавить себя от перчаток — с ними как-нибудь в другой раз, когда будет спокойнее. Пуговица за пуговицей, обнажая бледную грудь, отлепляя ткань, проводя языком по старым порезам. Лицо Сатклиффа озаряет очередная улыбка — наглая, хитрая, даже расчетливая. Теперь ты хочешь меня. Наказать, убить, приласкать — что угодно. Ты хочешь. Этого подтверждения мне достаточно. Но оно мне нужно, и ты прекрасно об этом осведомлен, Спирс. Взгляд Уильяма меняется при виде цепочки. Это новое украшение, что было благоразумно спрятано под рубашкой, ему категорически не нравится. Золото, как отвратительно. Уильям хватает кулон за цепочку, и откидывает назад за шею Грелля, на спину, оставляя на груди новую царапину от шипов. Про кольца Спирс ничего не говорит, привык. А роза теперь вонзается в позвоночник диспетчера. И Грелль выдыхает, от боли неожиданно тихо вскрикивает. Вскрик Грелля распаляет сильнее, и пусть крики на фоне гораздо громче, но он же рядом. Начальник поступает еще грубее — прижимается всем телом, касается шершавой влажной тканью пиджака и жилетки обнаженной груди Грелля, поднимает коленку Сатклиффа, заставляя развести ноги. Чтобы не потерять опору, Греллю приходится сползти по стене, царапая спину, заново привыкая к шипам золотой розы. Кто ее сделал такой? Нет, Грелль. Кто вас сделал такими? Прижаты так тесно, безысходно. Ладонь Уильяма касается ткани брюк, держа бедро на весу. Но долго так стоять неудобно, Ти Спирс убирает руку. Грелль недоверчиво смотрит на начальника, удивляясь внезапной свободе, опуская ногу, при этом достаточно плотно касаясь ею ноги Уильяма. Я тоже хочу играть, милый, не все же тебе. Мне доставляет удовольствие тебя соблазнять, возбуждает твой тяжелый взгляд, которым ты сопровождаешь каждый мой спектакль. Только для тебя. Но вдруг Грелль тяжело вдыхает сквозь стиснутые зубы, потому что ладонь Уильяма ложится ровно между ног диспетчера. Хватка грубая, движения вверх-вниз резкие, сильно давя на член. Приятно и больно. Больно и приятно. Грелль не знает, что выбрать первым. Забывает о боли в спине. А Уильям улавливает скрежет украшения об стену. Звук мерзкий. Спирс притягивает жнеца к себе за талию, после касаясь рукой розы. Грелль вцепляется в ткань пиджака, намеренно стягивая его на плечи мужчины, вздрагивая всем телом. Что ты делаешь? Что? Шипы впиваются в ладонь Уильяма, оставляя вмятины — кожа Спирса гораздо грубее кожи Сатклиффа, и украшение едва ли может порезать до крови. А вот для Грелля — самое то. Кулон — прочь с шеи, сжат в руке, рубашку — с тела, Сатклиффа — обратно к стене, теперь он прижимается к камню голой кожей. Диспетчер шипит, явственно тихо стонет — этот холод гораздо хуже жара. Он иглами вцепляется в горячее тело, добавляя такой странный контраст всему происходящему. Кстати, об иглах. Спирс! Кто тебе позволил? Кто тебе, чертовому подонку, позволил такое? Ведь Уильям прижимает кулон к шее Грелля, прямо той стороной, где больше шипов. Легко ведет вниз, уходя к ключице влево, и строго вертикально, по груди, прямо по чувствительному соску — это должно быть чертовски больно, не так ли? Губы компенсируют боль, касаясь порезов, зализывая выступившие капельки крови. Но это мимолетно, а после Уильям ведет этим импровизированным оружием интимных пыток ниже, по ребрам, прямо к тазобедренной косточке. Так и останавливается, а вторая рука отлепляет ткань брюк от тела, расстегивает ширинку. Это освобождение пути, и теперь украшение в руке Спирса оставляет царапины уже внизу живота, и рука уходит ниже, за ткань. Дурной вкус, диспетчер. От него надо отучать, и с тобой кроме как силой порой не выходит. Не потерплю на тебе таких вещей. Коленки Алого жнеца подрагивают, рот приоткрыт, острые шипы царапают тело. Грелль уже готов проклясть тот момент, когда он позарился на такое украшение. Пальцы сжимаются на плечах начальства, сила — в зависимости от количества причиняемой боли. От нее же, от осознания собственного положения, от прикосновения губ к царапинам, от того, как Уильям слизывает его, Сатклиффа, кровь, в глазах все темнеет. -Уильям, — шепотом, когда шипы вжимаются в сосок, а Грелль запрокидывает голову назад. Его же имя гораздо громче, когда останавливается на косточке. Только когда пальцы скользят под белье, а шипы все ближе, Грелль понимает, что это еще одна степень безумия. Пытается увернуться от пальцев, выгибается всем телом, больше от желания, нежели от реальной боли. Оная растворяется в сознании Грелля. Диспетчер обхватывает шею начальника. Позади холод, впереди ткань пиджака, здесь — боль и удовольствие, в себе желание большего. Сатклифф непроизвольно прижимается к стене плотнее, обретая опору на каблуках и пытаясь тем самым развести ноги пошире. И тут взгляд из-под челки — наглый, хитрый, дыхание давно уже рваное. Рука Спирса вместе с зажатой в ней розой уходит ниже, царапая пах и, совсем легко, но причиняя дразнящую боль члену. Так всегда — на краю, на грани, ведь одно резкое движение, мимолетная потеря контроля, и Грелль получит очередную травму, что не проходит быстро, да еще и по самому дорогому — как бы он ни хотел быть леди. Грелль вжимается в стену, уже совершенно не обращая внимание на холод, на то, что он проникает в тело, захватывает его полностью. С расширенными от ужаса и, все же, желания, глазами, Сатклифф наблюдает за тем, как рука скрывается за материей. Царапины. Это больно. Все. Останавливаемся только на этом слове — больно. Спирс... ненавижу. Наверное, только эти мысли сейчас в голове диспетчера, ведь все тело уже занято желанием. Сатклифф давно бы уже метался, выгибался бы, пытаясь прикоснуться к любовнику, но сейчас каждое неверное или просто неловкое движение причиняет эту самую боль. Поэтому замирает. В какой-то из моментов тихо стонет. От чего? Потому что позволяет так обходиться с собой. Потому что это нравится, потому что возбуждает еще с большей силой. Потому что после можно будет просто освободиться, кончить от боли. Спирс наслаждается явственно ощущаемой дрожью чужого тела, ведь Грелль никогда не знает — может ли Спирс сорваться сейчас или нет, и только через минуту таких невесомых поцарапываний, он просто откидывает розу на пол, отпихивая ее мыском ботинка подальше. Выдох облегчения. Но рука возвращается обратно в брюки Грелля, пальцы смыкаются вокруг члена и действуют по-прежнему грубо, давя и сжимая. Сатклифф низко гортанно стонет. Он давно уже не стесняется своих стонов, ведь каждый раз Спирс ловит их с особой тщательностью. Но и этого действа — на недолго, затем Уильям отходит на шаг назад, позволяя Греллю отдышаться. Примадонна Управления только усмехается — что, у тебя, как всегда, свои планы? Только взгляд зеленых глаз начальника направлен строго на диспетчера, его лицо, тело, фиксируя каждое изменение и действие. Сам Уильям спокойно развязывает галстук, снимает пиджак, и, только найдя относительно чистое место на полу, складывает вещи туда. Все та же педантичность, Уилли. Жаль, что ты снял галстук. С удовольствием бы я затянул эту удавку на твоей шее. Рубашка расстегнута до ребер, и даже не вытащена из брюк — это на долю Сатклиффа. По груди Уильяма стекают тонкие струйки крови, почему-то неприятно холодя — кровь должна быть теплой. Только по сравнению с ней, сам Уильям, видимо, горит. Либо она уже успела остыть — начальник потерял счет времени. Спирс прекрасно знает, что желание трахнуть Грелля легко читается по его глазам — он не может прятать его. И Сатклифф постоянно тешит свою самооценку этим, подмечая взгляд начальника, ощущая, как тот следит за его виляющей походкой и жестами, прислушивается к томному голосу. Но и Уильям любит получать подтверждение того, что Грелль хочет его и его одного. Словам диспетчера он старается не верить, и даже не придавать значения — мало ли что придет на ум актрисе. Поэтому сейчас Спирс просто стоит в шаге от алой бестии, чуть улыбаясь и ожидая реакции. Диспетчер, за секунды оценивая ситуацию, призывно улыбается. Нога сгибается в колене, находит опору у стены, а подрагивающие пальцы касаются губ, царапин, и так — до груди. Специально для тебя, Уилли. Мы же в театре, что же, можно устроить маленький спектакль. Напоказ. Вызывающе. Уильям смотрит на шоу с поглаживанием себя более чем равнодушно. Он уже возбужден, он уже знает, что Грелль — его, так куда дальше? Грелль делает шаг вперед, за ним второй, и вот уже вплотную к Уильяму, вытаскивая рубашку из брюк резким, нервным движением, тут же царапая оголившуюся кожу. Так лучше. Грелль игриво прикусывает чужую шею, конечно не до таких следов, которые обнаружатся на нем самом завтра утром. Толкает Спирса по направлению к оставленному на полу пиджаку. Руки не справляются с дрожью, не справляются с пуговицами, но просто дернуть материю Грелль себе не позволит — так неинтересно. Уильям хмыкает, легко оттолкнув диспетчера и снимая ткань сам. Бледно-розовая рубашка падает прямо на пиджак, что сейчас лежит фактически за спиной Спирса. Резкий порыв ветра дарит телу немного неприятный холод, и Ти Спирс спешит прижать теплого Грелля к себе, почти что набрасываясь на него, впиваясь в губы и, не медля, толкая того на каменный пол. Однако Уильям рассчитал эти пару шагов назад, и Грелль садится на свой же плащ, а позади обоих — все та же стенка. Вот теперь — как хотелось, Ти Спирс хватает тонкие запястья диспетчера одной рукой, поднимая руки над красноволосой головой и прижимая к стенке. Такой плен из которого можно, но не стоит выбираться. Вторая рука агрессивно дергает ткань брюк, опуская их ниже, хватая рукой возбужденный член и продолжая начатые минуты назад касания. На сей раз — быстро, явно показывая, что теряет контроль, а рука-то в крови, и от резких движений капли разлетаются в стороны. Сейчас уже все становится незаметно, мир размывается, уши закладывает — ради этого состояния кайфа — иначе не назвать — Спирс готов... на многое. Даже нарушать устав. И плевать, если вдруг тут кто-то появится — жнец ли, искавший их, человек, случайно забредший. Сладко, думает Грелль. Конечно, с горьким привкусом боли. Движения начальника быстрые, словно такие же, как и сам Грелль — ненасытные, раз за разом требующие большего. Сатклифф рад бы отказаться сейчас от малейшего контроля, остаться просто получать удовольствие, пусть и несколько болезненное, но главное это самое слово — удовольствие. Ничего иного. Грелль закрывает глаза, в какой-то из моментов особенно сильно подаваясь бедрами. Ну же. Ну же, Уильям. -Грелль, — ничто другое и никто другой не способны заставить Спирса расстаться с мыслями, замкнутостью, угрюмостью, мигренью, заботами... Грелль — странное болезненное спасение. Его имя называется только в такие моменты. Сатклифф дарит любовнику полу-выдох, полу-стон, услышав имя. Только из-за того, как оно звучит, Грелль распахивает глаза, всматриваясь в холодную зелень таких чужих глаз. И не находит его, этого самого прилагательного. Нет холодного. Есть нечто жаркое, до такой степени безумное и знакомое, что первая мысль — ты ли это, Спирс? Но, когда начальник, подарив напоследок запястьям царапины от ногтей, опускает руки, Грелль понимает — он. Это его Спирс привычным, но отчего-то всегда новым жестом стягивает брюки, как обычно, вместе с бельем – красным и кружевным, чрезмерно вульгарным. Сапоги тоже оказываются на полу. Но не надолго. Грелль прекрасно это знает, нагло усмехаясь, наблюдая за тем, как Уильям осторожно надевает на ножки привычную обувь. В этой картинке перед глазами — обнаженный бледный и яркий одновременно Сатклифф на фоне грубой темной стены, что-то есть. С нескрываемым наслаждением Уильям разглядывает следы на теле — все от него, все-все-все, у каждого своя история, а память свежа, как никогда. И знает, что в такой миг откровенности Грелль может быть разным — начать вдруг стесняться, краснеть, глядя из-под опущенных ресниц, прикрываясь, будто не обращая внимания на чужую кровь на теле, или же быть абсолютно развратным, выгибаясь, демонстрируя тело. Спирс ждет его сегодняшнего настроя как никогда, жадно впиваясь глазами в беззащитное тело. Под этим взглядом Греллю становится откровенно не по себе, становится трудно глотать, даже дышать больно. Он чувствует только сладкую боль внизу живота, очень сильно хочется коснуться себя там. А Спирс ждет. Сатклифф понимает это только через минуту игры в гляделки. Взгляд Грелля меняется, становится откровенно пошлым. Сатклифф запрокидывает голову назад, опускает руку к паху, медленно проводя пальцами по члену. Приподнимает бедра, словно полностью наслаждаясь процессом. На ладони остаются капельки крови, Сатклифф поднимает руку, язык медленно собирает рубиновую жидкость, а диспетчер искоса поглядывает на Уильяма. Но лишь после того, как Грелль слизывает с руки кровь, Ти Спирс перехватывает запястье и качает головой. -Нельзя, — Уильяму нравится наблюдать за этим, но не сейчас. Нельзя? Грелль изгибает губы в усмешке. Пальцы Спирса сильно сжимаются, выкручивая кисть, заводя руку за спину. Грелль невольно выгибается вперед, и Спирс кусает его ключицу. За что сейчас, Уилли? И почему твое лицо, Сатклифф, принимает такое отрешенное выражение? Смирился? Нет, скорее, даешь себя подчинять. Словно говоря эти самые заветные слова — делай со мной, что хочешь. Такой момент проявляется в каждом их... занятии. Определенная грань, пройдя через которую, тут же рисуешь себе новую. Что позволишь Уильяму сделать с тобой в следующий раз? Куда его уведет фантазия? Как ты, Грелль, подведешь его к этой самой черте? Но вопросы сейчас лишние. Прелюдии заканчиваются, Уильям расстегивает и приспускает собственные брюки, снимать он их и не собирается — себе дороже касаться голой кожей холодного грязного камня. Ближе к Греллю, вдавливая того в стену рукой, а затем плавно опуская руку. Спирс царапает кожу на внутренней стороне бедра своего любовника, и по-очереди разводит его ноги, настолько широко, насколько позволяет растяжка, усмехнувшись скрежету каблуков о камень. Из-за такого положения — пошлого, совершенно не соответствующего настоящему наполнению диспетчера, Греллю хочется исчезнуть на сейчас. Потому что... грязно. Неприятно. Словно купленная за ближайшим углом проститутка. С другой стороны, у таких холодных офисных... ему хочется сказать слово "крыс", но Грелль оставляет спектакль на нужной ноте — работников, у них полно таких фантазий. Тебе, Спирс, видимо, всего этого хочется только ради разнообразия. Насколько скучна жизнь человека, — хорошо, бога Смерти, — который даже своего подчиненного переделывает в ему нужное амплуа? Я подыграю тебе. Уильям отодвигается назад, вытягивает ноги, упираясь ботинками в бедра Сатклиффа. Грелль шепчет сквозь зубы проклятия, посылает Спирса вслух в дали, и все только из-за появления грязи, которое обычную шлюху и покраснеть бы не заставило. Подошва ботинок отпечатывается на молочно-белой коже, а после Сатклифф высоко взвизгивает, когда рука Спирса тянет его за волосы на себя, тем самым заставляя Грелля упасть на колени — одна на плащ, вторая же соприкасается с полом. Ноги Спирса теперь упираются в стену, а Сатклифф оказывается стоящим на коленях над начальником. Грелль выгибает спину, высоко стонет от боли. Ему все больше это не нравится. Он смотрит на Спирса с откровенной ненавистью, и, пока Уильям довольно грубо шлепает любовника по ягодицам, тот с величайшим удовольствием оставляет десять царапин на груди начальства. Глубоких, длинных, со всей силы. Если уж ударить нельзя, то компенсирует это хотя бы ногтями. Получай. Ненавижу. За то, что ты так обращаешься, за то, что тебе это нравится, за то, что мне это нравится, за то, что не могу с этим смириться. Реакция Грелля проходит как-то мимо Уильяма. Да, царапины, жжется и неприятно, весьма отчетливые ругательства, яростный взгляд. Но Уильям продолжает делать то, что делал — ему достаточно этого факта. -Ты был плохим мальчиком, — заявляет он, глядя снизу вверх, не скрывая ухмылки. Рука касается рукава красного плаща, выжимая его, окрашивая всю ладонь и пальцы в багровый. Бедро Грелля крепко сжато, окровавленные пальцы мигом позже внутри тела Сатклиффа, кровь немного раздражающе хлюпает, стекая по руке Спирса к локтю. Но Грелль напрягается, не давая войти в тело так просто. Не позволяя взять за просто так. Поборись еще немного. -Крайне плохим, — шепчет Сатклифф, опуская взгляд вниз, наблюдая за текущей кровью. Конечно. Только она. От ситуации, от такого положения в Сатклиффе просыпаются какие-то странные чувства. Он дергается вперед, словно встает на дыбы, кладет руки на плечи Спирса, резко прижимая того к полу. Да, ударишься. Да, обдерешь локти. Ничего, Спирс, терпи. Зато теперь я – полноправно сверху. И это, определенно, добавляет сил. Да, у тебя доступ ко всему моему телу, мне же придется держать тебя, что бы ты не вырвался от меня. Никуда. Спирс не успевает и ахнуть, как Сатклифф — весьма нелегкий и костлявый Сатклифф, стоит заметить — практически падает на него, и Уильям успевает только опереться локтем свободной руки об шершавый холодный пол. Кожа сдирается, жжение теперь еще и на локте, а затылком Ти Спирс ударяется об пол, и с несколько секунд перед глазами пляшут черные пятна. -Сука! — плевать уже на грязь, Уильям прекращает опираться, позволяя спине коснуться камня. Свободная рука тянется к лицу Грелля, ладонь оставляет красный след на щеке. Пощечина вызывает у Грелля судорогу по телу и тихий смех вперемешку с шипеньем. Сука, да, Уильям? Какая банальность. В награду за такое поведение Уильям добавляет и третий палец, резко и сразу, прекращая хоть как-то заботится о чужих ощущениях. Он сам пока не чувствует ничего приятного, кроме как неудобного положения и холода под собой. Грелль только улыбается сумасшедше, подается назад, насаживаясь на пальцы с силой, так же – с болью. Сейчас это схватка. Пальцы растягивают, грубо касаются самых нежных тканей. На коленках Грелль еле держится, они дрожат, и часть веса он переносит на руки. Ногти вцепляются в плечи, царапают, от "полумесяцев" остаются красные следы. Близко с кровью. Чего лукавить — Спирс любит, когда Грелль сверху. Хотя бы потому что это бывает редко, ведь собственная гордость обычно побеждает, заставляя прижимать диспетчера к полу, стене, кровати, столу своим весом. А так... так все, что требуется — любоваться его телом. А здесь и сейчас не хватает всего пары деталей. Пальцы скользят по только что получившей удар щеке, опускают очки на кончик носа и касаются ресниц. После — губ Грелля, надавив и заставив Сатклиффа приоткрыть рот, коснуться кожи языком. Грелль не знает, зачем Уильяму это нужно, чего ради, но привычно облизывает пальцы, и, наверное, немного жалеет, когда они покидают рот. Следующее касание — снова к глазам, теперь уже влажными от слюны пальцами, размазывая тушь и подводку, оставляя черные следы на щеках. Грелль пытается представить, что теперь осталось от умелого макияжа. Ты бываешь слишком идеальной куклой, Грелль Сатклифф. Роль разбитой тебе идет больше. Моей. В кого ты меня раз за разом превращаешь, Уильям? Даже сейчас, когда носки сапог упираются в пол, когда, кажется, и так все понятно, зачем ты поступаешь так? Пальцы одной руки Уильяма в крови, второй теперь — в разводах черной косметики. На бедрах Грелля тоже грязь от отпечатков ботинок, она же теперь и на своих брюках. Уильям хватает диспетчера за талию обоими руками, заставляя сесть на собственные бедра. Взгляд — нахальный, выжидающий. Раз уж ты меня сам так нагло уложил, удиви. Грелль отодвигается, изгибается, тянется к собственному пальто, судорожно хватает ткань. Она такая мокрая, на ладонях сразу же остаются красные разводы. И этой самой шершавой тканью Грелль касается члена Уильяма, потирая, оставляя кровь, оставляя не самые приятные ощущения. А сам с улыбкой наблюдает за своей работой, двигает руками быстро, на каком-то из моментов просто выжимая алую жидкость на член, крепко сжимая коленками бедра Уильяма. Не дожидаясь повторного удара за вольность действий, Грелль быстро наклоняется, согревая плоть горячим дыханием. Касается языком, вбирая в рот. Закрыв глаза. Не нужно видеть, что ты сейчас делаешь, реакцию Спирса поймешь по его прикосновениям, действиям. А сам... просто отдаешься, сосредотачиваешься на том, что делаешь. В конце концов, потом будешь с улыбкой вспоминать о таком... приключении. Взаимное доведение друг друга до состояния такой напряженности, что готов взорвать весь мир, лишь бы избавиться от сладкой боли внизу. Быстрый трах — редкое явление для обоих, слишком скучное для Спирса, который может назвать скучным все остальное в своей жизни, и слишком простое для Грелля, которому необходимо чувствовать как можно больше изменений эмоций во время процесса. Ти Спирс наклоняет голову набок, глядя как Сатклифф слизывает им же оставленную кровь. От собственной ненормальности хочется смеяться, и Уильям больше не считает нужным сдерживать себя — ему слишком приятно физически и чертовски свободно морально. Он запрокидывает голову и хохочет — сипло, негромко, но с очевидным безумием. Руки хватают Грелля за волосы, давят на макушку, а бедра подаются вверх. Выпад на выпад. Думаешь доставлять удовольствие? А Ти Спирсу хочется, чтобы это называлось "трахнул в рот". Уильям... смеется... это окончательно выбивает Сатклиффа из колеи, он странно всхлипывает, оторвавшись от своего занятия. Но не на долго — рука в волосах, член же доходит едва ли не до горла. Грелль давится, пытаясь отстраниться, в то же время понимая, что все это — не более чем обычный ответный ход. Но почему-то именно он заставляет чувствовать себя так — раздавлено, униженно. Сатклифф поддается движениям, вбирает член глубоко, дорожки слюны размазываются пальцами. Трахаешь, да? Не важно, Спирс. Просто сейчас это в любом случае боль. Обидно то, что нужная. Ведь вкус крови, вкус тебя уже на языке. Подождав, пока член не станет достаточно влажным от слюны, Ти Спирс в который раз дергает Грелля за волосы — на сей раз вверх, заставляя оторваться от занятия. Это стоит большой силы воли, но для Уильяма выполнение сценария — важнее. Не стоит перебарщивать, нельзя же обрывать планы и заканчивать все так. Взгляд — строгий, требовательный, будто это не он безумно смеялся минуту назад. -Садись. Грелль отстраняется, но глаза блестят, странное чувство освобождения накрывает с головой, уши закладывает, из глаз неконтролируемо текут слезы. Совсем немного, всего несколько секунд. Сатклифф не смотрит на Уильяма, а только рвано глотает воздух. Размазанная косметика вкупе со слезами щипет глаза. Улыбка. Улыбка становится шире. Ты только этого и ждешь. Уильям знает, что они могли бы нормально жить вместе, быть любовниками, работать, отдыхать — почти как люди. И списывать свое безумие на скуку от количества прожитых веков — глупо. Хотя бы потому что остальные шинигами, даже те, кто еще старше, не нуждаются в таком. Уильям пристально смотрит на Сатклиффа — в крови, грязи, с размазанной косметикой, следами от ударов, порезов, укусов. Он любит эту картинку перед собой. Таким он сделал Грелля. Не жизнь, работа или что-то еще. Сподвиг ли сам Сатклифф на подобное? Ровно на половину. Не так страшно сумасшествие, когда есть с кем разделить его. На щеках Грелля черные разводы, капельки повисают на линии лица, и срываются вниз, текут уже по телу. Грелль часто срывается, иногда по поводу, иногда без, слишком он восприимчивый и эмоциональный. И если убивает с улыбкой, то излишняя грубость с ним самим, как Спирс успел заметить, вполне способна довести жнеца. Только вот он же у нас леди — леди может позволить себе плакать. И сейчас он только больше похож на сломанную куклу, и на секунду Спирсу хочется остановится. Вытереть слезы, одеться, закутать Сатклиффа в теплый плед, забыть об этой кровавой ночи. Но это секунда. И она ничтожно слаба перед минутами дум о том, как нравится эту куклу трахать. Уильям тянет руку к лицу Грелля. Тот опускает голову, едва насмешливо глядя на Спирса, подпуская руку к щеке. Только когда она касается кожи, вздрагивает – вдруг опять ударит? Но нет, и Грелль нежно целует внутреннюю сторону ладони, ласково прикасаясь языком. Контраст. Символизм. Грелль разбито улыбается сквозь эту влажность глаз, его мягкие губы касаются ладони. Странный жест на фоне всего, но инициатором был сам Спирс. Поэтому его ладонь, желая сохранить еще какую-то осмысленность во всем этом, продолжает гладить щеку, висок, касаться пальцами брови. А после Грелль резко приподнимается на коленках, не обращая внимание на то жжение, которое это причиняет, касается члена Уильяма, обхватив его пальцами. Другая рука растягивает себя же. Опять сам. Все сам. Уже все равно — Грелль стонет, выгибаясь от движений собственных пальцев, наклоняется ниже, ближе, так, что волосы падают на лицо Спирса. Нервно откидывает пряди, не сводя внимательного взгляда с лица любовника. У тебя прядки упали на лоб, Уилли. Ты ждешь. И взгляд строгий. Но только в следующий момент все это расплывается перед глазами, Грелль запрокидывает голову назад, отдавая вымученный стон куда-то к небу, к дыму. Убирает пальцы, опускаясь, позволяя члену Уильяма полностью погрузиться в собственное тело. Спирс издает тихий, едва различимый стон, касаясь бедра Грелля, надавливая. В нетерпении шлепает Сатклиффа по заднице, подначивая и двигая бедрами сам — сильно это все равно не получается из-за веса любовника. Греллю становится жутко больно, когда к движениям присоединяется Спирс. Кровь и слюна всегда высыхают слишком быстро. Греллю уже некуда деваться, остается только послушно двигаться. И еще раз. И еще. Раз за разом, из-за Уильяма делая движения более быстрыми. Спирс размазывает потекшую косметику по всей щеке, странно смотрит на эту грязь, а затем притягивает Грелля к себе за шею. Каждый раз Сатклифф то вырывается, то наоборот, ищет это касание. Грелль знает, что эти руки прекрасно умеют калечить, у них выходит причинить жуткую боль, и не всегда Сатклифф уверен в том, что его не бросят на полу, на кровати, на столе — просто не бросят. Так, попользовались, и выкинули. Несмотря на всю ревность Спирса, несмотря на его желание быть собственником, обладать единолично, всегда оставался маленький камешек сомнений. -Зачем ты терпишь это все? — не самое время для разговоров? Самое. В иной момент идеальный начальник Уильям Теодор Спирс и непутевый диспетчер Грелль Сатклифф просто не могут нормально поговорить. Впрочем, нормально они ничего не могут — даже работать вместе. Но только так можно позволить себе откровенность. Трахать не только тело, но и душу. Лицо Грелля катастрофически быстро меняется, с фактически отрешенного на испуганное, после же — горькая улыбка. Грелль ответно тянется к Ти Спирсу, одной рукой придерживая орган, чтобы он не выскользнул из тела, и мягко касается губами подбородка начальника. Я твой. Я терплю это, потому что я хочу этого. Хочу тебя. Но не знаю, что ты ответишь. Не знаю, какая будет реакция. Нет, это вовсе не мысли. Это инстинкты. Ты не думаешь, что сейчас ответить, ты действуешь по чувствам. -Я люблю страдать тебе напоказ, — слова скупые. Сатклифф усмехается, быстро отстраняясь и, все так же придерживая член, приподнимается на нем, и резко, в очередной раз ободрав колени, опускается. И вскрик. Какой до жути странный, непонятный, приторно-горький. Пальцы Спирса касаются этой усмешки, но Грелль увиливает от жеста, опуская голову и целуя начальника. Уильям не может понять его даже на какую-то крошечную долю процентов. И этот искренний крик сейчас — тому подтверждение. Сначала казалось, что Грелль просто псих, мазохист, развратный мальчишка. Он такой. И при этом совсем другой. Страдать напоказ? Но Спирс сам заставляет Грелля страдать, чувствовать боль — вот как сейчас. Он знает грани, пределы, знает, когда перебарщивает, знает искренность реакции. Редко когда она, боль от Уильяма, была моральной, если только из-за воздействия физической — снова как сейчас, да? Но просто так сделать больно Уильям не умеет, не знает как воздействовать на чужие чувства. В этом его слабость, и здесь полагается радоваться физической силе. -Не верю, — не верю, ведь ты, Грелль, избавляешься от своей внутренней актрисы, когда я рядом. Ты отпускаешь ситуацию, упиваешься ощущениями, захлебываешься чувствами. Обнажаешься весь, и то, что я вижу твое тело — меньшее из зол. То, что оно принадлежит мне — факт. Принадлежит ли что-то еще? В теории. Не веришь. Если бы Сатклифф мог, он бы рассмеялся. Но получается только хрипло втянуть воздух, на одной из многочисленных секунд просто замирая на Уильяме, а после двигаясь уже агрессивнее, злее, чем раньше. Не веришь. Не веришь. Спирс, дай себя хоть раз обмануть! Что тебе, жалко, что ли? Ты же сам мне никогда не говоришь. Ничего. Только пытаешься что-то вызнать у меня. И я тебе, подлецу такому, даже рассказываю. Хотя, ты даже не представляешь себе, с каким трудом мне достается каждое откровение. А ты их не различаешь, все требуешь какого-то уточнения. Все иначе, пока Сатклифф рядом. Когда он исчезает по своим непонятным делам, бегает к демонам, флиртует, то ничего, кроме отвращения и презрения такая жизнь не вызывает. И Спирс спрашивает себя "зачем спишь с ним?". Неужели нельзя найти себе другого хрупкого мальчика с наклонностями мазохиста? Такого же, чтобы он был яркий, добавлял цвета в монохромный мир Спирса, но был менее...безумный. Пальцы мнут бедра — они у Грелля не такие костлявые, как все остальное, и Уильяму нравится это ощущение мягкой кожи. Взгляд блуждает по телу, следит, как изгибается спина, как двигаются бедра, разглядывает вытянутую шею. Свободная рука то и дело откидывает с собственной груди и лица красные прядки — это, пожалуй, единственное неудобное в такой позе. Волосы Грелля от движений рассыпаются по телу и норовят попасть куда только можно. Грелль сам уже не останавливаясь двигается, то и дело морщась, потом улыбаясь. Спирс дразняще касается кончиками пальцев члена Сатклиффа. Грелль распахивает глаза, смотрит на руку Спирса; через секунду собственная рука зарывается в волосы, приподнимает их, лохматит еще сильнее, царапая ногтями кожу головы. Ну же, Уильям. Ну же, быстрее. Сделай эти прикосновения полными. Не томи. Не надо... Но раз за разом — только раздражающая и выводящая из себя легкость. Не хочу так. Хочу, что бы ты касался с силой, жадно и откровенно. -Уильям, — высоко, выстанывая это имя. Алый жнец встряхивает головой, в очередной раз откидывая волосы назад. Он не хочет думать ни о чем. Сейчас важно совершенно другое — когда из странной монотонности, но приятной заполненности эти движения перейдут в настоящее удовольствие. А Уильям убирает руки, приподнимаясь на локтях — это Грелль особенно хорошо ощущает в теле; сначала — вверх, а после, видя, как начальство расположилось, Сатклифф устало прикрывает глаза. Что дальше? Ты же не просто так. Но вновь вниз — это так же. -Касайся себя. Фраза бьет. Грелль отрицательно мотает головой. Нет. Нет, нет, еще раз нет. Это не так. Не правильно. Хочется тебя, полностью и всевозможно. Не хочу сам. -Нет. -Да. Ты сам начал, так...в чем проблема? Стыдно? — взгляд Уильяма дерзкий, слова наглые, тон дразнящий и насмехающийся. Рука находит запястье Грелля. Сатклифф вскрикивает — высоко, запрокидывая голову, — пытается вырваться из плена, но только стискивает зубы, когда Уильям кладет руку на возбужденный орган. Сначала ему хочется кричать. От обиды, ненависти, и этого давления. Так всегда. Сначала кричит, потом плачет. Последнего диспетчеру не хочется. Спирс сам контролирует руку, двигает ею, каждый раз все резче и резче. С распахнутых губ Грелля срываются стоны — все, как один — болезненные. Больные. От собственного безумства, от того, что Уильям заставляет делать все это. Нет, не так – от того, что он сам идет на это. Что пальцы уже обхватили член, жадно сжимают его, резко гладят по всей длине. Только есть во всем этом нечто горькое. И вправду, страдания. И вот уже от них хочется плакать. По-настоящему, навзрыд, чтобы дать всем эмоциям выход. Спирс уверен, что Греллю уже давно не больно — он двигается легко и быстро, хотя и запыхался, упираясь острыми ноготками в бедра Спирса. Орган уже истекает спермой, и белые разводы остаются на члене, когда Грелль поднимается, стекают на бедра. Иногда Уильям хотел бы, чтобы это длилось больше. Но они оба устают, почти как люди. Тело Сатклиффа блестит от пота, который, впрочем, довольно быстро высыхает на холодном ночном воздухе. Он уже и не кажется затхлым — для голой кожи тут холодно, как бы горячо не было телам. А все это безумие сопровождается грохотом, криками, которые ни на миг не смолкают. Просто до того они казались Уильяму еле уловимым для ушей звуковым сопровождением, а сейчас, когда наслаждение становится особо острым, он начинает улавливать все. Уильям закусывает собственные губы и откидывает голову назад, касаясь затылком камня. Рука, что более не контролирует диспетчера, находит себе занятие — бессовестно гуляет по телу, и Грелль, ненавидя себя, поддается каждому прикосновению, выгибается под ними, пытается заполучить немного больше ласки. Хотя бы еще чуть-чуть. Самое забавное, что ты, Грелль, никогда не заговоришь с ним на эту тему. Ни почему позволяешь ему это делать, ни почему не уходишь от чрезмерной грубости. Почему спокойно носишь кофты с воротником, вместо того чтобы сказать — не трогай меня! Это же намного проще, чем выискивать в очередном магазине вариант "закрытое горло". Но не скажешь... потому что актриса не должна делиться своими тайнами, не должна показывать своего внимания и интереса. А может, и должна... Кровь на обоих телах подсохла, отваливается коркой от прикосновений, шершавая на ощупь. Спирс пространственно думает о душе, но пальцы продолжают находить эту корку на чужом теле и отскабливать ее – хаотично, дрожа в нетерпении. Грелль дрожит, перенимает эту же дрожь у Спирса. Сейчас. Рядом... и уже вскрик от удовольствия, заканчивается жалобно — мало. Большего. Темп сразу увеличивается едва ли не до бешеного, все с напором. Только больше... Грелль подчиняется и в этот раз — а куда ему деваться? Уильям наблюдает за движениями чужой руки, не думая убирать собственную — пока Сатклифф не войдет во вкус, он может своим нежеланием испортить этот спектакль. С таким как Грелль нужен тотальный контроль, все остальное он разрушает и подминает под себя. Бровь подозрительно поднимается, когда Грелль кричит так высоко, а после — захлебывается в стонах. Спирс рычит и упирается ладонью в грудь диспетчера, заставляя его принять строго вертикальное положение. Затем отталкивает руку диспетчера и сам сжимает член так, что Сатклифф что-то неразборчиво стонет. Можно распознать как имя, так и начало и конец одного и того же, самого важного на сейчас, слова — больно. Ти Спирс кладет ладонь на коленку. Кожа содрана до мяса, кровь снова заливает асфальт — это четко видно, если скосить взгляд. Спирс касается мяса кончиками пальцев, царапает ногтями, оттягивает края кожи. Это все уже на последнем дыхании, буквально — из горла вырываются хрипы, ногти скребут по коленке, а сам Ти Спирс изгибается в спине. Да, он может себе позволить небольшую демонстрацию ощущений — скрыть их действительно сложно. Грелль впивается ногтями в бедра Уильяма, оставляя глубокие царапины. -Уилл... — всхлип, медленная попытка отстранится, за которой следует еще одна порция. Да. Этого ненавистного касания. Этого много, как ты не понимаешь... Сатклифф устает кричать, горло болит, голос еще не сорван, но он сиплый. А кричит... просто потому что нет иного выхода. Может, он и есть, но в тех рамках, которые существуют, которые поставлены — уже не существует. Невероятное облегчение в несколько секунд, пока пальцы не касаются чистого мяса. Грелль пытается подмять под себя чужую руку, прижать ее коленкой к полу, свободная рука царапает ее, за запястье пытается оттащить в сторону. -Не трогай! — истерично, на эмоциях. И именно тогда Уильям приподнимает бедра, чужие же — опускает на максимум на себя. Больно... чертовски. Грелль как озверелый царапает чужой живот, бока, бедра — все, что попадется. Но выход энергии неизбежен, внутрь тела бьет горячая струя, Сатклифф закусывает и без того искусанную в кровь губу, а после, чувствуя, как контроль над ним резко ослабел, с силой касается себя. Трет, сжимает — не так, как Уильям, нежнее, даже спокойнее, и заканчивает. Все это. Не надо. Больше. Не надо... Больше им двоим ничего не надо от этой ночи.