Мы назовём всё это любовью

Сатклифф оказывается на верхних мостах сцены и присвистывает — отсюда же весь зал как на ладони. Прекрасно. А где же все? Трое у стены, четверо хлопочут над ребенком — плохо ему, что ли? На балконах никого, оно и правильно, кто же туда полезет во время пожара. Остальные где-то здесь... Сатклифф заглядывает в книгу, отмечая местоположение других участников новой забавы. Время — последнее, что его интересует. Он платит Спирсу по счетам, всегда и до конца. Пусть хоть что-то станет его заботой. Но сцена. Что на ней сегодня было? Какой жизнью она жила в этот вечер? Дорогие кресла, на столике — граммофон. Значит, современность. Какая скука. Но постойте. Граммофон. Значит, музыка. Глаза у шинигами загораются ярким, негасимым пламенем возбуждения, удовольствия, даже некоторого счастья. Грелль спрыгивает с помоста вниз, вызвав тем самым испуг у его жертв: кто-то кричит, кто-то вжимается в стены. Не обращая внимания на реакцию, Сатклифф нетерпеливо перебирает пластинки. Не то, все не то... Зачем Сальери? Чайковский? Не то. Но тема сегодняшней ночи найдена. Грелль со странной, немного нежной улыбкой ставит иглу на выбранную пластинку — Вагнер, «Валькирия». -O, Fortuna, velut luna statu variabilis,... — нетерпеливо повторяют губы, едва задрожавшие от проходящей по телу волны наслаждения. "Воплощения Ада и Рая". Что сейчас может быть лучше? Алый вихрь эффектно, прямо под музыку, двигается к своим жертвам. Кто-то пытается бежать, и именно их оружие жнеца настигает первым. Зачем бежать за тем, кто и так парализован своим страхом? -Иди ко мне. А ты, бедная, жмешься к стене, падаешь на колени, плачешь, кричишь, пытаешься закрыть лицо руками. Ну куда ты, разве я настолько страшен? Посмотри внимательнее, я же красив. Мои волосы закрывают тебя от всего остального, всего живого. Прости, но схватить тебя за подбородок необходимо. Нежно, практически невесомо касаюсь твоих губ своими, забирая крик. Следом — отодвигаюсь вбок, но не отстраняюсь от тебя, только лишь даю ход своему оружию. А твоя кровь попадает мне на лицо, очки, ты сама захлебываешься ею. Какая замечательная... прощай, моя милая, прощай, пусть твоему пеплу будет спокойно. Спирс отправляется в ближайшую гримерку, через которую есть проход в ванную комнату, где он оттирает от шеи и рубашки — насколько может — липкую субстанцию. На шее алеют следы от укуса красной бестии, и Уильям только презрительно хмыкает своему отражению. Но в глазах начальника Отдела по надзору уже гуляет недобрый огонек. А спустя несколько секунд, Уильям отдаленно слышит музыку. Однако это не заставляет его двинуться. И лишь когда к музыке присоединяются вопли, можно считать представление начавшимся. Насухо вытерев руки и снова поправив очки, Спирс неторопливо отправляется в зал. Он даст Греллю всего пару минут. Если Грелль не справится с работой, что же, придется как всегда брать ответственность в свои руки. И ни столько потому, что больше это некому сделать, и ты начальник, сколько потому это лишний раз дает замечательный шанс уличить Грелля в неисполнении обязанностей и безответственности. Спирс лишь подходит к арке, ведущей в зал, как в него врезается девушка — молодая, лет 20. В глазах — ужас, на руке — рваный порез от зубьев пилы. В списке ее нет, и Ти Спирс делает шаг в сторону, позволяя девчонке стремглав пуститься дальше по коридору. Что, Сатклифф, теряем навыки? Грелль проносится следом за ней красным ураганом, даже не обратив внимание на начальника. Вот за это — получит особенно. За отсутствие элементарного уважения. Но бегать за диспетчером не входит в кодекс начальника, поэтому Спирс, насмешливо покачав головой, заходит в зал. Пока Сатклифф гонится за одной девушкой, что все равно уже обречена, хотя и не должна умереть сегодня, можно заняться делом. Алый жнец бежит за жертвой с улыбкой безумной, с улыбкой зверя, который просто не отпустит никого, который разорвет каждого. Сильно, на клочки. Мимо Спирса, дальше по коридору. От меня не убежать, детка. Твои шаги у меня в ушах, твое платье мелькает впереди. Ты за этим поворотом. Кровавый след ведет меня. Мне остается всего ничего — включить пилу и бросить тебе ее прямо в спину. И, будучи от тебя в пятнадцати шагах, я делаю это. Коса всегда находит жертву. Душу. Твоя третья, и она у меня. -Идиотка, — вздыхает Грелль, вытаскивая из пилы клочья кожи и мяса, — отвлекла меня. Там теперь все попрятались. Но книжка всегда подскажет, кто и где. И сейчас она выручает. Идти мимо Спирса? Нет. Диспетчер открывает ближайшую дверь, за ней коридорчик. Еще одна. Балкон второго этажа. Лихо. В зале только трое. Эй, я так не играю. Что мне, всех выискивать по отдельности? За кулисами кто-то кричит, что-то падает. Это где-то в глубине. Значит, огонь добирается сюда. Грелль прикрывает ладошкой рот — сейчас же огонь доберется до граммофона. Впрочем, музыки и так уже практически не слышно, но отдельные, резкие звуки доносятся до ушей. В это время, сверяясь с книжкой, Уильям подходит к ребенку с матерью. И если остальные благоразумно с их точки зрения спрятались от Красной смерти, то вот у этих уже сил не осталось. Ровно как и...надежды? Движение четкое, быстрое, и душа ребенка забрана. Уильям переводит взгляд на мать и чуть кивает головой в сторону. -У вас может быть долгая жизнь. Если поспешите уйти отсюда. Женщина непонимающе ошарашенно смотрит на Ти Спирса, который, обогнув ее, направляется к следующим людям, что спрятались в буфете. Он не ангел, чтобы спасать людей. Его работа — забирать души. Его долг, когда в одном помещении с ним Грелль Сатклифф в своем истинном облике, сообщить всем возможным жертвам об опасности. Причина этому — вся та же возня с документами, от которой даже такой бюрократ как Уильям устает, особенно после всяких катастроф и таких дней, как сегодня. Если она спасется, Спирс сэкономит 3,5 минуты на заполнение бумаг. Но проверять, что его послушались и поспешили убежать — большая роскошь. Однако Уильяму приходится остановиться и оглянуться, потому что за ним раздается жуткий грохот, и в воздух поднимается облако пыли. Огонь добрался до занавеса и конструкций, повалив одну из них. Тяжелая бордовая ткань пожирается пламенем, и Спирс даже жалеет, что Грелль не видит этого. Ему бы понравилось. Он любит смотреть на огонь и разрушения. Уильям тоже — но никогда не признается в этом. Ведь за многие года службы он должен был уже привыкнуть, да и выражать эмоции не полагается. Но в смерти и разрушении есть своя краса. Наверное, именно поэтому Уильям позволяет Сатклиффу творить такое. Наверное, именно поэтому Уильям и выбрал Сатклиффа. Он дал себе слишком много запретов, чтобы позволить такое поведение. Наблюдать за чужим сумасшествием и изредка менять данные о количестве погибших, а после получать незабываемые ночи с Греллем — чем не вариант? Сатклифф с балкона следит за Спирсом с хищной улыбкой, показывает миру акульи зубы. Ты тоже сегодня мой. Только мой. Мой-мой-мой-мой... ты позволил этой женщине сбежать. Фи. Не прощу. Но как бы поступить — кинуться за ней, или же прямо туда, в пламя за душами... Грелль сверяется с книгой — там погибло трое. Ну, с этим и Уилли справится. И почему ему попадается только женская плоть? Мужская на сегодня в дефиците. Грелль спрыгивает вниз, прямо в проход, выпрямляется и находит глазами Спирса. Оный недоволен, это чувствуется. Грелль улыбается, посылая очередной воздушный поцелуй своему начальству, а после бросается к женщине, которая, обнимая мертвое тельце ребенка, пятится к выходу. -На небеса! — это звучит так звонко, радостно, с явным оттенком безумства. Весело. Ярко. Кровь вновь пачкает одежду, лицо, попадает под ногти. И твоя душа — вновь моя. Уильям зажмуривается, когда кровь и куски мяса летят на Грелля. Слишком много красного, глаза от него режет. Ти Спирс устало трет переносицу, мрачно глядя на Грелля из-под очков. Эти взгляды не нужны никому, кроме совести Спирса. Галочки, что он не остался равнодушным к такому безумству — внешне. Внутри Спирсу давно уже плевать на людей, мир, души — когда ты несколько веков видишь одно и то же день ото дня, сталкиваешься со всеми людскими пороками, в итоге кроме скуки и презрения ничего и не остается. Сатклифф наслаждается, ловя этот тяжелый взгляд на себе. Ничего, мой милый, это ничего. За все это я расплачусь с тобой позже. Отдельной ценой. -Это четвертая! А там, — изящная рука поднимается вверх, указывая на сцену — еще три, — легко и радостно. Говорит – и уносится. По коридору вниз, там мужчина. На его пальцах посверкивают драгоценные камни, он в ужасе пытается закрыться от алой смерти руками. Грелль хрипло, протяжно смеется. Ему хочется играть с этой жертвой, но видя, что оная ни на прикосновения, ни на слова не реагирует, сдавливает горло рукой. Какая скука... почему они все такие? Почему? Это скучно! Они все скучные, Уильям! Уильям. Именно. Только из-за того, что на подобное обращение Спирс отвечает ударами, насмешками, и извращенным сексом, Грелль остается рядом с ним. Всегда бьет обратно. А значит, нужно поскорее закончить со всем. Пила вгрызается в чужую плоть, а спустя минуту Сатклифф снова в зале. Как всегда появляется в нужный момент. Его каблуки касаются паркета, и в тот же миг за ним довольно красочно рушится очередная декорация. Спирс даже не глядит — уже неинтересно. Ничего из того, что здесь происходит. Вот только Сатклифф — на его очках кровь, и она капает прямо на губы жнеца, как чертовски соблазнительно — остается интересным. Причину Уильям и сам не может четко обозначить — это тоже создает интерес. Ти Спирс разобрал по полочкам всю свою жизнь, коллег, бывших любовников. Но вот эта бестия никак не хочет поддаться описанию, классифицированию и объяснению. Грелль слишком разный. До боли яркий, неправильно нежный и пугающе безумный. Иногда Спирсу кажется, что Грелль любит его — так по-настоящему, как только может быть способен такой жнец. Даже в те моменты, когда обещает отрезать руку или нарушает правила назло с гадкой ухмылкой. Но ему Грелль показывает себя всего — разного, не стесняясь и не прикрываясь, выставляя напоказ свою чертову искренность. Великая актриса снимает все маски. Многого ли это тебе стоит, диспетчер? Но это только иногда. В остальные моменты Уильям просто не думает о подобных вещах — жнецу они ни к чему. Тем более что они оба стремятся все стычки свести к сексу — так проще, и с этим проблем не возникает никогда, в отличие от моментов, когда пытаются говорить. Ты, Грелль, многогранен, но каждому из окружающих показываешь лишь одну-две свои сущности — и те придуманные. Такая вульгарная откровенность со мной — не только способ увлечь и заинтересовать флегматичного начальника, но и удержать его рядом. Потому что у Сатклиффа свои страхи — например, одиночество. Боязнь не справиться со своим сумасшествием — как сейчас — ведь именно поэтому ты редко творишь такое один, всегда стремясь к тому, чтобы я мог наблюдать. Быть рядом. Иметь возможность остановить. А после таких моментов и следующего за ними безумного секса, ты просишь быть нежным. А иногда поддаешься порывам непонятной истерики. Тебя не понять. Уильям вздыхает, поворачиваясь спиной и идя в сторону буфета. -Давайте закончим с этим. Сатклифф кидается вслед за начальством, привычно хватает его под руку, готовясь получить тычок под ребра. То, что его не поступает, удивляет Алого Жнеца, и оный быстро тянется к Спирсу, целуя того в щеку. Вот сейчас точно получит за все хорошее. За все красное. Грелль знает, что Спирс просто спит с ним. Грелль настолько сумасшедший, что позволяет убрать с себя все свои извечные роли, и показать Уильяму то, о чем другие и не догадывались — страх и боль. Грелль умеет страдать красиво. Уж вы-то, милый начальник, наверняка в этом убедились. Только знаете ли вы, что для вас это тоже роль? Спросите, где же я, настоящий? Меня нет, сэр, я давно растворился во всем этом. Уильям не успевает даже сказать, что, схватив начальника за руку, Сатклифф испортил очередной его костюм — недаром же Спирс каждый раз осторожен на заданиях — как бестия так же резко отпускает его, и убирает с их пути в ад еще одну жертву. На сей раз мужчина. Он уже почти без сознания, но это никак не мешает Греллю полоснуть ему косой прямо по шее. Капли крови долетают до Спирса, попадая на рукава, брюки и ботинки. Зеленые глаза Алого жнеца всматриваются в кадры прожитой жизни, с первой до последней эмоции. Под самый конец Грелль морщится — ему это не нравится. На языке остается привкус тлена, едва сладкий — разложения. Противно. Грелль даже не досматривает до конца, просто захлопывает книгу, и, находя глазами Уильяма, не раздумывая бросается к нему снова. Кидает ненужную теперь косу на пол. После Грелль кольцом смыкает руки вокруг талии начальника, но это даже не приглашение на что-то серьезное — он прячет лицо у шеи своего любовника, закрывает глаза. -Уилли, — это тихо, на ухо — Уилли, они все одинаковые. Они все-все совершенно одинаковые, беспомощные, надоедливые, трусливые, ненужные... Уильям... — руки сжимают торс начальства только сильнее. — Уильям... мы же не такие? Вопрос без надежды. Мы такие же. Просто скажи мне что-нибудь. Ты другой. Ты другой, Уильям, ты не такой. Иначе бы я не цеплялся бы за тебя, не подпускал к своему телу, а душа меня уже давно не интересует. Уильям, ты же настоящий? Ты не пропадешь так же, как они? Уильям-Уильям-Уильям... Красный жнец весь в красном, мокрый, липкий, пахнущий смертью и кровью, на контрасте этого в его слова и тихий голос невозможно поверить. Уильям, к сожалению, знает, что эти мысли Сатклиффа реальны, и все переживания, с ними связанные, оставляют след в безумных глазах. Но Ти Спирс не предпринимает ответных действий. Слишком вы торопитесь, диспетчер. -Я не для того возвращал вам вашу косу, диспетчер, чтобы вы ей швырялись. Это раз. Два, — рука ложится на грудь Грелля, отпихивая его от себя. — Не устраивайте таких сцен прилюдно. И вытрите очки. Пальцы Грелля пытаются схватить край пиджака Спирса, но ловят только воздух. Сатклифф тянется за Уильямом, делая это настолько отчаянно, что ему самому видится нелепость в этом действии. Потому горечь, сильная горечь, и просто больно. Что, Уилли, я совершенно ничего для тебя не значу? Конечно, трахаешь только после заданий, и все. Все, ничего больше! За такие вот моменты откровения я ничего не получаю взамен! А ты только заботишься о себе, о том, чтобы твоя кристально-чистая-репутация не пострадала от связи с каким-то диспетчером. Обида накрывает Сатклиффа с головой, он подбирает пилу с пола, желая как бы шутя раскромсать бездыханное тело, что валяется подле его ног. Можно даже представить себе, что это именно начальник. Грелль проводит рукавом пальто по стеклам очков, оттирая их от крови, зная, что даже от этих капелек останутся красные мутноватые следы. Бесполезно. Уильям раздраженно цыкает, чувствуя, как собственный костюм пропитывается чужой кровью, однако делает несколько шагов за прилавки, за которыми спрятались еще двое. Два точных удара секатором — и души забраны, а Спирс наконец-то поворачивается к Греллю и спокойно смотрит в чужие глаза. — И три. Мы не такие. Мы, — тут лицо Уильяма резко меняется, на нем появляется улыбка, свойственная разве что самому Сатклиффу, с оттенком безумства и наслаждения, — хуже. Уильяма Грелль уже слушает в пол-уха, не обращая внимание на это привычное "раз-два", но замирает, натыкаясь на этот взгляд... поглощающий, новый, совершенно чужой на таком бесстрастном и холодном лице. Кто ты? Ты не Уильям, ты даже не Ти Спирс. -Ах да, четыре, — пальцы начальника сжимаются на красных прядях, наматывают на кулак, приближая лицо Сатклиффа к себе. — Вы испачкали мой костюм. Мои ощущения в данный момент оставляют желать лучшего. Завороженный такой улыбкой, Грелль подпускает к себе этого незнакомца, и только после того, как его волосы так привычно хватают, дергают, намотав на кулак, подобная улыбка озаряет собственное лицо — это ты. Ты, ты, ты... тянется к Спирсу, пила соприкасается с лезвием чужого секатора. Свободная рука — вернее, мокрая ткань перчаток — по чужому лицу, обводя кровью контур губ. -Это ты, — произносит Грелль с ощущением сладкой боли, что поднимается откуда-то снизу, подступает к самому горлу. — Уильям... Я бы много чего такого сказал, только ты как обычно меня бы не понял. Ты бы попытался систематизировать мои чувства, а это изначально дурацкая идея. Поэтому — просто имя. -Уильям, — уже шепот, Грелль тянется к оставленной алой дорожке, как-то странно осторожно касаясь губ начальства своими. Пусть больно, пусть он может оттолкнуть, пусть даже сейчас подпускает ровно на то расстояние, которое ему нужно — плевать. Даже на последствия. Слишком важно не потерять его сейчас такого. На губах Уильяма теперь кровь, ее вкус во рту, проникает в организм, будто распространяется по всему телу. Спирсу кажется, что он сам сейчас как Грелль — весь в красном, и внутри такой же... он бы сказал гнилой, но это будет преувеличением. Скорее стоит полагать, что у них обоих просто нет этого "внутри". И не от того, что так легче, но потому что истину они похоронили в тот первый раз, когда познакомились друг с другом. И даже не с телами друг друга. Когда начальник отдела по надзору впервые увидел своего будущего сотрудника, у него возникло одно желание — сделать мистеру Сатклиффу чертовски больно. Хотя бы за то, что он позволяет себе так нагло, эпатажно, красиво выглядеть. Так дерзки, демонстративно, нахально, соблазнительно вести себя. И этим желанием Уильям руководствовался, пытаясь сломать эту красивую куколку. Но Грелль все выносил легко, беззаботно уворачиваясь от всяческих ударов со стороны Ти Спирса, и по-настоящему сломался только в постели Спирса, но тогда уже было неважно. А после... После — эта его сторона, которая оказалась настоящей. И его, Спирса, кукла сейчас перед ним, украшенная кроваво-красным цветом жизни других, целует начальника, оставляя ощущение безысходности. Этого ли они оба хотели? Спирс отпускает волосы, позволяя красным прядям мягко скользнуть сквозь пальцы. Хватает Грелля за запястье руки, что сжимает пилу. Хватка сильная, слегка выкручивая руку; пальцы разжимаются, и звук от упавшей пилы повторяется. Вслед за ним на полу оказывается и секатор, а освободившаяся рука сжимается на горле Сатклиффа. Больно, думает Грелль. Не надо так, — это шепчет его сознание, в котором осталось что-то от здравого рассудка. Нельзя подходить к Спирсу так близко. Нельзя позволять ему так поступать. Нельзя... но все это растворяется в странном, болезненном удовольствии от такого отношения. Но это тебе, Сатклифф, нравится, нравится такая сила. Уильям теперь уже сам целует диспетчера, не сдерживая себя в грубости, пытаясь игнорировать усилившийся вкус крови во рту — от него тошнит. Поцелуй так же резко прерывается, и Уильям лишает любовника нормального зрения. -Очки, Сатклифф. Я сказал вытереть их, а не размазать грязь сильнее, — рука тянется к рубашке Грелля, что осталась удивительно белоснежной с одной стороны. Ти Спирс выдергивает ее из брюк, обнажая бок, и тщательно оттирает кровь от очков, возвращая их на переносицу. Что за игру ты ведешь, Уилл? Зачем это? Внутри от звука его голоса что-то неконтролируемо дрожит, но стоит Грелль ровно, только сильнее втягивая воздух, когда пальцы касаются бока, когда жар помещения касается оголенной кожи. Что ты делаешь? Ты не раздеваешь, а мне бы этого сейчас хотелось. Прямо здесь. С этим огнем, пламенем, что резко бьет по легким. Уильям... За дверьми слышится очередной грохот, и Спирс качает головой. -Здесь слишком душно и небезопасно. Пойдемте, — шаг быстрый и ровный, замирая на пороге и глядя на занавес, что весь полыхает. — Вам ведь нравится этот вид? Грелль прищуривает глаза, фыркает, облизывает губы. Почему ты обращаешься ко мне на "вы"? С какой стати? Остановившись рядом со Спирсом, Грелль замирает, со скучающим видом смотря на огонь. На тела. На внутренности. На разруху. На смерть. Они — это смерть. Они всегда будут среди нее. В ней. Боги Смерти. -Уильям, — насмешливо и с искоркой смеха — мы и вправду хуже, — Грелль делает несколько шагов вперед, прямо к огню, до первого тела. Нагибается, собирает в ладони кровь. Ему весело. Он смеется в лицо огню, трупу, а после и Спирсу. Взмах руками — и кровь вновь украшает лицо и костюм начальника. Такой наглости Ти Спирс не ожидает, он даже не успевает закрыть глаза, не говоря уже о том, чтобы отойти. В глазах теперь больно щиплет, очки не спасли, и приходится снять их, чтобы протереть лицо, как следует проморгаться. Ну же, Уильям, ну посмейся со мной. Ну же. Ты же умеешь улыбаться. Поддаваться настроению Сатклиффа Уильям не спешит. Он понимает, что Грелль просто делится своим безумием. И уже нет смысла бить его за это — все дела здесь закончены, нужные и ненужные души забраны, а этому городу еще гореть и гореть. У них есть свободное время, а Сатклифф близко, и слова из его уст наверное настолько же невыносимо сладкие и зазывающие. Только каждый гнет свою линию. Грелль оказывается рядом, с удовольствием слизывая несколько капелек с щеки начальства, а после, обвивая шею руками, быстро, жарко шепчет: -Ты невыносимо холоден, — жнец прижимается к Ти Спирсу, — я хочу тебя... тебя, прямо здесь, только тебя. Ладонь Спирса ложится на лопатку Сатклиффа, прощупывая кость, и уходит выше к шее, снова зарываясь пальцами в густые волосы. -Почему я должен верить? В связи с последними событиями мне хочется спросить: "а как же демон?" — голос откровенно злой, в то время как вторая рука развязывает ленточку Грелля, благоразумно убирая ее в карман его же брюк. Вопрос смешит Грелля. Он бы и рад рассмеяться, но он только улыбается и, легко прогнувшись в спине, всматривается в глаза Уильяма. Какой ты... собственник. Ревнивец. Хочешь, чтобы я никому еще не достался, чтобы никто не прикасался ко мне, при этом же делаешь вид, что я тебе совсем-совсем безразличен. Противоречиво, Уильям. Спирс последователен во всем, но только не с Греллем и не во время их общего удовольствия. Рука с шеи опускается резко, касаясь поясницы и ложась на бедро. И пусть со стороны кажется, что Грелль всякому может позволить себя так лапать — это огромное заблуждение. За любое посягательство на себя Сатклифф вполне может и убить — Уильям сам приказал ему делать так. Однако ситуация с этим потомком Ада беспокоит Уильяма. Еще несколько минут, пока Сатклифф не раздвинет перед начальником ноги, и все сомнения растворятся в обжигающем — с Греллем не бывает иначе — удовольствии. Первые пуговицы воротника диспетчера уже расстегнуты, пальцы Спирса касаются бледной кожи шеи, оставляя розоватые следы от крови на ней, и после украшая более явственными — кусая, оттягивая кожу. Больно. Да, именно это слово. Я ношу рубашки, водолазки с высоким горлом или воротником, прячу от всех твои следы. Следы страсти, подчинения. Знаешь, иногда хочется просто их уничтожить, сорвать с кожи. Но мои пальцы только касаются черных волос. -Ты не понимаешь, — тихо, но он обязательно услышит, — ты ведь меня убьешь, если я буду с ним. Ты же подстроишь все так, что это окажется самым страшным в моей жизни. Твоя месть. Как только рука оказывается ниже поясницы, Грелль доверчиво кладет голову на плечо Уильяма, утыкается носом, тихо выдыхая. Я верю тебе. Ты сделаешь даже хуже. Ты никогда не позволишь мне просто так уйти от тебя. Никогда. После — вновь взгляд в глаза. Вновь сумасшедшая улыбка, и Грелль стаскивает за спиной Ти Спирса перчатки; голая рука касается щеки, мягко очерчивает скулу. Ты. Ты такой. Опасный. Демон... о чем ты, я же только проверял тебя. Ты должен был пойти на это. Ты должен был забрать меня у него. Ты должен был проявить себя, защитить меня, после едва ли не сломав. Ты сделал все это. Ты сказал тем самым, что я тебе небезразличен. Что все это — не просто трах в неурочное время. -Ты попался, Уильям Ти Спирс, — откровенное сумасшествие в глазах.