В темноте

Все куда-то исчезло, растворилось во тьме… Даже звезды теряются в кронах акаций. Ты слышишь шепот, все как будто во сне - Это голоса твоих галлюцинаций.

До. Тело Грелля Сатклиффа будто потеряло свой и без того небольшой вес. Пустота в руках. Уильям Ти Спирс отчетливо ощущал, как кровь насквозь пропитывает его перчатки. Он не понимал: в сознании ли Грелль, просто желая, чтобы он не мог сейчас видеть, чувствовать, слышать. Но его губы шевелились, или же так казалось? Его ресницы, на которых застыли капельки крови, трепетали? Его пальцы с поломанными ногтями цеплялись за воздух? Спирс не видел четко – кровь попала даже на очки. Мир стал красным. Чужой мир. Его мир был исключительно монохромным. Раньше был. Уильяму было страшно держать это тело — казалось, что от любого движения оно сломается, будто игрушка. Ему было страшно отпускать — это мог быть последний раз, когда он видел Грелля Сатклиффа. Живого. Только сила разума заставила Спирса опустить своего диспетчера на больничную каталку. Даже когда его тело алело на белизне простыни, Спирс продолжал сгибать руки, будто держал Грелля. Там. Когда он прибыл на место игры, все казалось ему забавным, впрочем, как и всегда. Великая актриса, примадонна всея Управления имела твердый шаг и уверенно стояла на каблуках. Парочка демонов, какой пустяк. Грелль поджидал их в нужном месте и переминался с ноги на ногу. Было холодно. Фирменные сапоги не были предназначены для такой погоды, но это не могло унять радости от первого снега. Только он не учел двух вещей: 1 — демоны были разумными. Как тот самый Себас-тяньчик. 2 — они были голодны. И, в отличие от демона, что стал дворецким, были готовы разорвать любого. Когда Сатклифф упал в первый раз, он подумал, что это нелепая случайность. Во второй — неустойчивость каблуков. Супинатор, наверное, расшатался. В третий он агрессивно усмехнулся, но успел отскочить в сторону от когтей, что норовили расцарапать ему грудную клетку, испортив тем самым дорогое пальто. Но вот только в шестой раз увернуться не получилось, Сатклифф потерял координацию, и в его спину вонзились острия ногтей. Словно металл. Руки онемели, знаменитая пила выпала из сильных пальцев. А дальше крики. В сознании все давно спуталось, оно даже не хотело отвечать за то, что произошло. Его резали, били, пару раз он удачно откатывался в стороны, каким-то чудом уходя от ударов своей же косой. Но Коса Смерти верно служит своим хозяевам, потому на всякий противоположный материал реагировала остро: она словно норовила вырваться из лап или же пойти по иной траектории удара. Но долго так не могло продолжаться: безысходность загнала Сатклиффа, темные тени перестали скользить перед глазами. Он почувствовал рану, что тянулась от плеча до бедра. Красный слился с волосами, одеждой, пропитывал снег и грязную землю. Снег вообще был единственным утешением, его холод притуплял боль. Было не так страшно. Было просто не от куда ждать помощи. Наверное, на этой мысли Грелля покинуло сознание. До. -Быстро! Быстро в операционную! Пропустите! – юркая девушка-врач уже бежала с кислородной маской, попутно отдавая поручения мед братьям и сестрам. Уильям вытер рукавом своего дорогого пиджака стекла очков. Мир остался красным, и начальник отдела по надзору осознал, что теперь, в один миг, красный стал и его цветом, родным, оставшимся на руках, впитавшемся в кожу. И Спирс шел за этим красным цветом. До того момента, пока стук двери операционной не вывел его из оцепенения. Пока за этой дверью не исчез его красный. Его любимый. Ти Спирс впервые не нуждался в часах — он считал эти проклятые секунды, которые складывались в минуты, в мучительные часы. 2 часа и 48 минут. Ровно столько длилась операция. Ровно столько он прижимался лбом к стене операционной. Первым вышел главный врач, сразу же обращаясь к Спирсу. Уильям даже не сообщил, что он является начальником Грелля Сатклиффа, и ему было плевать, что думал врач, рассказывая об операции, рассказывая о состоянии Сатклиффа и зачем-то сжимая плечо Уильяма. Снимая с врачей всю дальнейшую ответственность. Умение шинигами регенерировать — теперь единственная преграда от смерти, и все зависит от того, как организм будет восстанавливаться сам. Так сказал врач. Таков был приговор смерти. Вне. Натура, что не знала покоя, улавливала отрывки разговоров, прикосновений, света. Почему-то ему казалось, что в него стреляют, вспышки следовали строго одна за другой. Он не понимал, что это обычные лампы под потолком. Он не знал. В голову вновь ударила боль, и так не вовремя проснувшееся сознание ушло обратно, в небытие. Та чернота, что предстала перед глазами, пугала. Он не слышал, не видел, не чувствовал. Ничего. Даже своего тела, не знал, есть ли он здесь, сейчас. Где это сейчас? Где это здесь? Попробуй что-то сказать. Но ни звука, даже прикосновения языка к небу — этого нет. Сатклифф не помнил, как прошла операция, как он оказался в палате. Его просто не было. Тот, кто не может чувствовать, не существует. Сейчас. Еще несколько минут – вечность, пока Грелля переносят в реанимацию. Кровь так и осталась на его лице, руках, плечах...Везде. Они только зашили. Зашили. Тело окружают аппараты. Трубки, провода, небольшой экран показывает работу сердцебиения. Спирс потерянно наблюдает за тем, как все эти аппараты становятся частью его Грелля. Зачем они? Он же, черт возьми, жнец, и никакого смысла для него эти штуки больше не несут. И Уильям теперь не может полноценно касаться лица, которое остается все таким же красивым под этой маской крови. Вечер изживает себя, наступает неясная, темная ночь. Под глазами и на скулах Сатклиффа залегли тени, делая и без того острое лицо еще более суженным. Грудь тяжело вздымается, дыхание рваное. Стащив перчатку, Спирс берет руку Сатклиффа в свою. Уильям всегда так делает, будучи уверенным, что Сатклифф не в сознании, что он просто спит. Диспетчер ведь часто попадал в больницы. Сейчас Уильям не знает – проснется ли Грелль. Ресницы жнеца слиплись от крови. Уильям невесомо целует их, целует веки, брови, висок. Ощущая или же просто вспоминая запах его кожи. Нет, это только память. Сейчас в воздухе запах крови, и он перебивает все. Рука по привычке тянется к волосам, желая пропустить красные пряди сквозь пальцы. Нет. Волосы, как и все, в крови. Спутаны, свалены, жесткие на ощупь. Если он очнется — он очнется — не будет один. Никогда не будет один. Уже можно не считать секунды. Не надо ждать. Он же рядом, у них же вечность впереди. Только гладить щеку, монотонным, механическим движением, задевая кончиками пальцев кислородную маску. Пытаться сплести пальцы, но чужая рука не слушается. Нет. Не двигается. Уильям просто хочет, чтобы эти тонкие женственные пальцы сжали его собственные — хотя бы на миг. Дать знать, что Грелль Сатклифф откроет глаза. Наркоз дает спокойный, глубокий сон. Вне. Снег. Почему-то сейчас пошел снег. Он падает легкими, нежными хлопьями, растворяясь на коже. Можно запрокинуть голову, чтобы поймать его губами. Грелль будто застыл. Он по-прежнему... По-прежнему что? По-прежнему где? Где-то далеко. Где-то в темноте, в которой идет снег. Черное и белое. Как отвратительно и скучно. Здесь нет времени. Здесь нет ничего, что могло хоть как-то определить состояние, местоположение, или просто себя. Только что-то неясное, очередные тени, которые оттеняли белизну снега. Времени нет, и время назад. Грелль, тот, который был, словно увидел самого себя со стороны, неуверенного, но с улыбкой идущего куда-то. Только оглядывающегося. Беспрестанно оглядывающегося назад и по сторонам, словно выискивая кого-то. Сейчас. Уильям вдруг понимает, что не может больше смотреть на Грелля, и отходит к окну, где можно тихо-тихо упиваться собственной беспомощностью. Сложить руки на груди, хватаясь пальцами за собственные локти. А там за окном снег. Черное и белое. Хлопья большие пушистые и мягкие, он будто чувствует их прикосновения к коже. И Грелль Сатклифф слишком крепко спит. Без снов, Уильям желает. Искусственное дыхание. Ти Спирс не сразу заставляет себя вернуться к койке. Он боялся, что когда-то увидит этот этюд в багровых тонах. Такого Грелля Сатклиффа, своего Грелля, окрашенного в тот цвет, что он сам себе выбрал. Он не знает, что чувствует Грелль — никогда не был на его месте. Ти Спирс помнит, что такое терять. Но бессилен. Тот, кто в какой-то степени руководит Смертью, сейчас бессилен против нее. Только сесть рядом и смотреть, гладить запястье. Кажется, что оно стало еще тоньше. И весь Сатклифф будто...иссох. Нет, это игра теней. Слишком темно. Так темно, что снег за окном будто единственный свет в этом мире мрака. Вне. Каблуки. Извечные каблуки, подъем ноги на головокружительную высоту, максимальная 15 сантиметров. Ты идешь уверенно, начиная с пятки, такова твоя походка. Грелль будто видел свое отражение. Да, на плече у тебя шрам. Да, на ногтях лак. И да — ты оглядываешься. Фигура замерла на месте, прижимая руку к груди, а глаза упорно всматривались в темноту. Что тебя напугало? Тот Сатклифф, что шел сейчас куда-то, не был похож на того, что наблюдал за ним. Первый был до. Второй после. И между ними пролегла не просто пропасть. Бездна. Вот ты развернулся, но на мгновение потерял направление. Ничего. Иди вперед, главное — это иди. Иди, иди, смерть тебя возьми. Не стой на месте. Было несколько странно оказаться здесь. Что произошло? Что? Ничего. Ни мысли, ни даже банального страха, чувства, что что-то не так. Ну где я? Почему тут так темно? Проклятье, куда меня угораздило попасть?! Так, а это что? Хм... чувство, что кто-то за спиной стоит. Руку, что ли, пощипать... да нет, не сон. А что тогда? И боль какая тупая. Так, делать, собственно, нечего. Идем четко вперед. А сколько сейчас времени? Не понял, а почему часы остановились? Я же батарейку только недавно менял. От удара, что ли? Брр, ну вообще замечательно. А что же скажет Уильям? Мне ведь за такое опять разносы получать. Сейчас. А у того, кто сейчас лежит на больничной койке, дернулись брови. Они сводятся у переносицы, словно Сатклифф решает для себя какой-то странно важный вопрос. Так редко бывало, или же это редко кто видел. Диспетчер лежит ровно, по тонкой трубке регенерат поступает в кровь; пластмассовая маска с прикрепленной к ней гофрированной трубкой обеспечивает организм кислородом. Жнец. Бог Смерти. Спирс разглядывает пальцы, поглаживает суставы, стараясь не бросать взгляд на лицо. Он ненавидит больницы, ненавидит врачей, ненавидит эти аппараты. Разве сама атмосфера больницы не приносит угнетение и безысходность? Разве этот грязный белый цвет может успокаивать? За стеклом палаты мелькают тени. Уильям знает, что это приходят сотрудники Управления, их коллеги, услышавшие печальную новость и желающие проведать диспетчера Грелля Сатклиффа. Но они замирают около окна палаты, пожимая плечами, оставляя начальника и подчиненного наедине. Уходят попить горячего чая, покурить, поболтать с встретившемся коллегой. Им плевать на Грелля Сатклиффа, но эта официальная муть заставляет коротать время в ожидании. Поставить плюсик, что ты был вежлив и проведал своего коллегу. Уильям Ти Спирс прекрасно знает, что уйдет отсюда только вместе с Сатклиффом. Он помнит, как Грелль ненавидит отсутствие свободы. Он не может бросить его тут одного. Ему надо было двигаться. Дышать. Жить. Праздновать Новый год, который наступит через неделю. Грелль так любил этот праздник и заставил Уильяма праздновать вместе с ним. Тот Новый год. Он и свел их. Год. Январь. За весь год Спирс так и не сказал ничего, что стоило бы знать Греллю Сатклиффу. О том, кем стал Грелль Сатклифф для своего начальника, как дорог он стал – сейчас можно признать это; как все серо без него. Горечь в горле и вспышки красного перед глазами заставляют поток мыслей остановиться. -Открой глаза... — шепотом, касаясь губами кончиков пальцев. Ты же мой подчиненный. Почему ты не выполняешь мои приказы? Почему ты так...мертв? Я хочу вспомнить твой голос, хочу видеть твои большие широко распахнутые глаза, твою улыбку, но ты так мертв. Грелль. Последнее, кажется, вслух. Вне. История не найдет выхода, не найдет ответа, успокойся ты уже. Что ты мечешься, что тебя все несет куда-то? Вот зачем ты туда пошел, объясни мне? Ты посмотри, не слышит даже. Не хочет слышать. А все равно упрямо идет, сжимая руки в кулак. Идет и идет. Идет. И куда?. -Эй, Сатклифф! Откуда здесь те, кого он не видел столько лет? Почему они похлопывают его по плечам, а он старается увернуться от их прикосновений, избегает их улыбок? Это же его однокурсники, приятели по старой жизни. Вот Чарли, вот Магда. У нее можно же спросить. И Грелль бежит к ним, сквозь эту толпу неясных ему образов. -Магда! Магда, а где мы? -Ты. -То есть? Но и Магда ничего не говорит. Грелль тянется к девушке, пытаясь поймать ее за руку, расспросить получше, но она растворяется в черноте. Разом все стихло. Вновь никого. Шаг назад. Что она сказала? И почему только она? И где все? Нужно идти. Если я здесь останусь, то не найду выхода. Если остановлюсь, то... то свернусь калачиком прямо на пальто, и тут же останусь. А вдруг выход где-то рядом? Черт, темно же как... А хоть намек на дорогу здесь присутствует? Куда теперь? Так, Сатклифф, стоп. Панике мы не поддаемся. Сейчас. Брови Грелля остаются сведенными, руки не двигаются. Цифры на аппарате увеличиваются, показывая, что сердцебиение не ровное, а беспорядочное. Тихий писк машины остается тем же. Спирс поднимает глаза, внимательно следя за меняющимися цифрами. Эти чертовы аппараты – убийцы всякой надежды. Собственное сердце сжимается в комок нервов, поддается тревоге. Что же ты видишь, Грелль Сатклифф? Как я могу вытащить тебя из этих видений? Уильям не знает, что значит быть на краю смерти. Нет, он банально не помнит. Это было так давно. Это зажило. Но страх потери яркий. Красный. Кто есть там? Там же темно да? А может там лучше, чем в больнице с теряющим разум начальником и противным писком аппаратов. Как прекратить это, как помочь, как он может допускать, что его Грелль... Только одна мысль дает вздохнуть чистого воздуха, без примеси крови. Грелль. Он так был зациклен на своем имени. На своем имени, произнесенном своим начальником. -Грелль, — шепотом. И чуть громче повторить. И еще. — Грелль. Рука продолжает сжимать чужую. Не отпускать ни под каким предлогом. Вторая чуть касается слипшихся прядей волос. Под этой багровой грязью чувствуется их мягкость и шелковистость. Уильяму не надо знать, что это снова только память. -Грелль. В состоянии комы человек не слышит, не видит, не чувствует. Это закон. Этим и отличается, что приходит глубокий сон, и контакт с больным не достигается. Сжимай руку, бей, царапай — реакции на боль не будет. Дыхание шумное. Реакция зрачков на свет резко ослаблена. Кома второй степени. Вне. Сядь уже, не мельтеши перед глазами. Что ты разносился, выбрать не можешь, куда идти? А куда идти? Ты сам себе на этот вопрос ответишь? Грелль опустился на черный пол, обхватывая руками колени. Идти и вправду было некуда. Не за чем. Сколько бы он ни старался прочувствовать то, куда он попал, ничего не выходило. Опять он влез в неприятности. Опять Уильям будет волноваться. Уильям. Мысль показалась настолько новой и необычной, что Сатклифф аж опустил ноги, несколько ошалело оглядываясь по сторонам. Уильям. Как он мог забыть о том, что существует Уильям? -А очень просто, — сознание ехидно усмехнулось, — Потому что ты привык выбираться из передряг сам. И тебе всегда казалось, что если он тебя выручает и спит с тобой, то это тобой заслуженно, ты для этого немало сил приложил. -Но это же правда! – крик. -Уверен? То есть ты считаешь, что он с тобой, потому что ты так хочешь? Потому что ты его привлек, и он повелся? Ты так действительно думаешь, иначе бы не стал вспоминать о нем, только когда сам окончательно запутался. -То есть? -А что "то есть"? Если бы ты попал сюда, и в первую очередь подумал о том, что он будет беспокоиться, ты бы сейчас мчался бы во весь опор и плевал бы, куда. А ты сидишь и думаешь, что получишь от него нагоняй. Сатклифф, ты балбес, я тебе всегда это говорило. Грелль. Какой же ты растерянный, ей-богу. Ну что ты так ошарашено смотришь в темноту? Она-то уж тебе точно ничем не ответит. -А ему это нужно? — ты посмотри, как мы заговорили. -Главный вопрос здесь — нужно ли тебе, чтобы он беспокоился? Сейчас. Спирс теряет счет этим движениям губ. Он не знает, сколько раз произносит его имя, прежде чем собственный голос затихает, и изо рта вырывается только хрип. Просто все в горле пересыхает. На губах кровь, и ее привкус внутри. Еще чуть наклониться, чтобы коснуться губами лба Грелля. Горячий, у него жар. Уильяму больших сил стоит отпустить руку. Встряхнуть затекшие кисти и встать с кровати. Грелль не спокоен в своем сне — брови нахмурены, лицо напряжено. Из головы Уильяма не исчезает видение, как Грелль вскакивает с койки с истошным криком. Ти Спирс помнит, как это было во время тех редких ночей, когда он позволял диспетчеру оставаться ночевать у себя. Кошмары. Даже простые воспоминания могли так влиять. Уильям подходит к окну. На улице настоящий снегопад. Где-то там по сугробам бегают улыбающиеся дети. Где-то там круглосуточные магазины забиты желающими купить подарки. Где-то там в тепле и уюте дома сидят, обнявшись, влюбленные. От этих мыслей только злость разрастается. Зависть. К той короткой глупой людской жизни, в которой нет демонов и вечности. Вечности в одиночестве. Он уничтожил бы весь мир, лишь чтобы Грелль Сатклифф открыл глаза. Почему Грелль бросает его? Как он смеет? Кому нужная вечная жизнь, если ты один, если никто не способен...Никто ни на что не способен. В палату стучат. Это секретарша Ти Спирса, отчего-то выглядевшая испуганной, но больше удивленной. Она переминается с ноги на ногу на пороге. Сообщает, что Уильям находится здесь уже 3 часа и не нужно ли ему что? 3 часа. Он бы сказал, что прошло всего 30 минут. Что нужно Уильяму Ти Спирсу? Ты умеешь возвращать жизнь? -Воды. Уильям отворачивается обратно к окну. Тихо. Рука ложится на стекло, оставив красноватый след. Вне. -Или же тебе безразлично, и ты готов оставить все так? -Ты издеваешься? -Нет. Спрашиваю тебя вполне серьезно. И молчание. Тишина-то какая. Мертвая. Получается, что нужно выбрать. А что выбирать? Кого? Грелль подтянул ноги. Нет, ну оно — вот это его самое сознание — действительно издевается. -Прислушайся, Сатклифф. Прекрати думать непонятно о чем. Прислушайся. Грелль запрокинул голову назад и закрыл глаза. Видимо, это нечто решило ему помочь. Сколько... раз, два, три... четыре... пять... — Грелль... — дрогнули ресницы, — Грелль, — распахнутые глаза, — Грелль,— отчего-то заболело сердце, громко, надрывно, рука в перчатке схватилась за грудь. -Значит, слышишь. Это хорошо. Иначе был бы полностью потерянным. А ты таким быть не любишь. Правда? Правда. Мне не нужно твоего подтверждения. Сейчас. Аппаратура пискнула сильнее, веки Грелля затрепетали. Линия, бегущая по монитору, резко подскочила. Вне. Больно же как. Встань, черт тебя побери, Сатклифф, встань! Ноги слушаются, пальцы сжимают одежду. Выпрями спину. Вдохни, это же нужно. Ну, чего ты плачешь? Какая уже разница? Иди отсюда, иди, сбегай, убирайся. Это же неизбежно, потешь себя этой мыслью. Сейчас. Уильям вздрагивает от этого резкого, бьющего по ушам звука, тут же разворачиваясь. И застает момент, когда тело Сатклиффа дергается, и это уже не игра воображения. Едва-едва, но по сравнению с абсолютной неподвижностью это жизнь. Вот, пальцы его сжимаются, пытаясь схватить одеяло. Спирс подбегает к кровати, наклонившись над телом Грелля, всматриваясь в лицо, беря его за руку и позволяя дрожащим пальцам бездумно сжаться на собственном запястье. Колено упирается в койку, Уильям наклоняется к лицу, так близко, насколько может. Наблюдая за движением ресниц. Помня особый оттенок глаз Грелля Сатклиффа. -Грелль, — в полный голос, вслух, искренне ожидая реакции. Просто знать, что ты здесь. Что ты сможешь слышать меня. Как многое тебе надо услышать. Ти Спирс не обращает внимания на свою вернувшуюся с бокалом воды секретаршу. Она что-то спрашивает. А Спирс массирует запястье Грелля подушечкой большого пальца. Кожа там немного содрана. За эти часы она не восстановилась, он помнит такую же шершавость. -Грелль, — повторяя это уже тише, спокойнее. Он почему-то уверен, что сейчас его слышат. Можно повторить. Насладиться сочетанием этих букв. Их мягкостью, их звонкостью. Вне. -Все-все, осталось не так много, старина. Ну же. Открой глаза. Открой. Открой, тебе говорят. -Не будь таким назойливым. Я сам знаю. -Ни черта ты не знаешь.