В темноте

-Тебе нравится зима, Грелль? — Ти Спирс поворачивает голову к окну. Там настоящая метель, ветер неистово завывает. Грелль родился именно в тот период, когда наступали первые холода. Спирс родился в период последних теплых дней. Забавно, что именно Грелль излучал тепло, а Спирс — лютый холод. Уильям перебирается на другую сторону кровати, ложась. Так он видит окно на улицу, причудливый танец снежных хлопьев и закрывает собой Грелля от всех по ту сторону окна палаты. Рука ложится на живот, лицо прижимается к затылку красноволосого шинигами. Грелль на момент прикрывает глаза, чувствуя, как устраивается Уильям. Это заставляет улыбнуться, да и Сатклифф обдумывает, как получше ответить на заданный вопрос. Любит ли он зиму. Он смутно помнит белый снег, самого себя — еще совсем маленьким, бегущего по снегу к миссис Сатклифф, в девичестве Ламедье. Строгое, красивое лицо. Ее сын и сам порой не замечал, как перенимал манеры поведения матери. Это единственное воспоминание память упорно прятала от того, что шинигами должны полностью забыть свое прошлое. -Ты помнишь сказку про девочку со спичками? – звучит негромко, но Грелль торопливо продолжает, словно боясь потерять мысль — Она продавала спички, потеряла башмаки, и боялась вернуться домой к родителям без денег, — жнец переводит дыхание, и его рука мягко ложится на ладонь Уильяма. — Тогда она забралась под крыльцо какого-то дома, пытаясь согреться этими спичками. И уснула. Ей снилась ее бабушка, она улыбалась. А на утро девочку нашли мертвой, она замерзла. Все это время Сатклифф смотрит в окно. Ночь в больнице. После всего. Но уже не чувствуешь себя пойманным в сети. Ветер странный. Он то утихает, то вновь разрывает воздух. Он сам сломан. Грелль чуть поворачивает голову в сторону Уильяма: -Помнишь? -Нет, Грелль, — голос звучит волнительно, тревожно, сам Уильям хмурится. Это явно не та история, которая уместна для данного момента. — А к чему ты ее вспомнил? — странно, от слов Грелля веет холодом. Ощущение настолько сильно, что Уильям даже вздрагивает, обняв Сатклиффа сильнее; по позвоночнику проходит эта ледяная волна. В детстве Ти Спирса не было сказок. Его родители были люди занятые, у них не было ни времени, ни желания проводить с сыном больше времени, чем того требовали минимальные обязанности. Ти Спирс начал читать сам еще в раннем возрасте. Сам. Всегда и все сам. Но это едва ли было причиной становления таким, каким он был сейчас. Грелль ничего не знал о прошлом своего начальника, хотя ему следовало. Но эти не самые радостные дни своей жизни Уильям не хотел сейчас вспоминать и, тем более, рассказывать о них. Никакого негатива. Ты же ее услышал, когда был еще маленьким? Ти Спирс скептически хмыкает. Как можно вообще такие сказки сочинять? Даже если закрыть глаза на то, что психика Грелля никогда не была в норме. Красный Жнец же не сводит глаз с окна, словно пропитываясь этой атмосферой зимы, пропуская ее через себя. Декабрь. Странный месяц, когда все уже заканчивается, подводятся итоги, хотя какой смысл это несет для бессмертного? Никакого, только квартал должен быть окончен, а все отчеты сданы. Но Сатклифф не мог без этого подобия Нового Года. Почему? Да, наверное, и он бы сам не сказал. Хотя помнил сжигание бумажек в бокале шампанского, загадывание самых заветных желаний. -Ты знаешь, — Грелль по привычке замолкает, вглядываясь в темноту. — Мне порой казалось, что я и есть эта девочка. Хотя не было никаких оснований так думать. Хорошая семья, любящая мама. Просто эти спички — как последняя надежда на жизнь, которой не будет. Сатклифф чуть отклоняет голову назад, словно хочет посмотреть в глаза Уильяму. -Они будто говорят — жги, иначе не выберешься. Иди, иначе не сбежишь. Диспетчер прекращает говорить, понимая, что запутал Спирса и тот, наверное, сейчас строит догадки, о чем это Грелль. Так всегда было, и так же останется. Сатклифф улыбается, понимая, что нужно дать разгадку. А Уильям действительно путается. Девочка со спичками? Грелль? Жизнь, которой не будет? Это именно сейчас он так думает, или что-то еще заставляет перечеркивать свое будущее? Спирс только качает головой, отгоняя все тревожные догадки, которые наверняка неправильные. Чужой разум — загадка. А того, что не сказано прямо, Спирс не понимает. Сравнений и завуалированных мыслей Сатклиффа — тем более. Он выдыхает, подняв руку и в который раз проводя пальцами по лицу Грелля, повторяя все черты. То ли успокаивая, то ли просто делая это из удовольствия. Уильям открывает было рот, чтобы лишний раз сообщить Греллю о необходимости избегать таких мыслей, но красноволосый жнец опережает. -Ты помнишь конец прошлого декабря? Конечно, Уильям помнит, как он может забыть этот месяц начала. Или конца? Только о чем ты спрашиваешь? Соображается плохо. Уильям не спал уже больше суток, а для его режима это катастрофа. -Ты имеешь в виду работу или же наши отношения? — пальцы проходятся от виска по щеке, линии лица, к горлу. Грелль любит такие прикосновения, потому даже не задумывается, к чему они. Просто. -Работа, с которой начались наши отношения. В тот декабрь, в те же дни ты послал меня с одной простой миссией: забрать душу ребенка. Обычное дело, — Сатклифф пытается пожать плечами, но это только отзывается болью. — Ты отправил меня, чтобы я в конец не засиделся после наказания в виде бумажной работы. И я вернулся с провалом, говоря что-то о том, что я ее то ли потерял, то ли не нашел. В общем, ерунды наплел, — Грелль вновь торопится высказать то, что думает и знает: перебить его означает не просто проявить неуважение, но и приобрести не самую лестную оценку в его собственной системе иерархии. — Но после него я... пришел к тебе. Не как к начальнику, а как к Уильяму Ти Спирсу. Да, так и было. После того, как его с позором выставили из кабинета, он, постояв чуть дольше минуты в приемной под тяжелым взглядом секретарши Спирса, что-то сжимая в кармане, развернулся на каблуках и вернулся к нему. Если не сейчас, то уже никогда. Раньше между ними присутствовал только флирт со стороны Сатклиффа и несколько моментов потери контроля над собой с осаждаемой стороны — со стороны Уильяма. Откровения. Глаза в глаза. Приглашение на Новый Год. То, как началась их жизнь. -Я нашел того ребенка. Им оказалась маленькая девочка. Со спичками. Она спала, замерзая. Я стоял и смотрел на нее, понимая, что тот образ, который преследовал меня так долго, здесь, передо мной. Я не смог дать ей умереть, Уильям. Не смог. Я разбудил ее, дал пару монет, и забрал эти чертовы спички, — голова Сатклиффа опускается по подушке вниз. Он может быть откровенным, но только Смерть знает, как тяжело ему это дается. Но сейчас лучше рассказать. Он слишком долго хранил это в себе. Уильям не сразу осознает, что затаил дыхание, слушая. Иногда наши потаенные страхи или же просто образы, как выразился Грелль, воплощаются в жизнь. Тем самым освобождая от чего-то. Но и ломая что-то. А порой — только ломая, как сейчас было с ним. Спички. Значит, спички положили начало их отношениям. Какая ирония. Уильям, конечно, не заметил тогда, что Грелль был странно грустным и потерянным. Из-за проваленных заданий он никогда так не вел себя, скорее, наоборот, становился излишне эмоциональным, прося прощения, либо наигранно обижаясь на ругань Спирса. Теперь он понял, почему Грелль решил пойти в наступление и заполучить-таки своего начальника, как он потом шутливо выражался. Когда видишь Смерть каждый день, привыкаешь к ней. Но когда ты видишь Смерть, которая касается тебя, которая преследовала тебя еще с детства, становится страшно. За свое время. За свою лживую вечность. Всякое бессмертие — ложь, позволяющая откладывать все важные разговоры и трудные решения на завтра. В любой другой день Спирс не оценил бы это откровение. Он бы покачал головой и упрекнул Грелля в несвойственной для шинигами сентиментальности. Грелль вообще был насколько жесток порой, настолько же и тонко умел чувствовать, сильно переживать. Хотя не показывал этого, но Ти Спирс знал, что жизнь не была милостива к Сатклиффу. Он бы давно сошел с ума окончательно, если бы не умел обращать все окружение в спектакли, где он был в главной роли. Удивительное умение. Только роль его была трагедийной. -А я боялся, что когда-то не смогу защитить тебя. Рука Сатклиффа все так же лежит на чужой ладони. Вот уже и царапина на подбородке унялась, больше не чешется. А может, он просто привыкает к этому чувству, и не обращает на него внимания? Кто знает. Грелль больше не смотрит в окно, его взгляд устремлен куда-то во тьму комнаты. Он хорошо чувствует тепло Уильяма, то спокойствие, которое от него исходит. Да, натура Сатклиффа зачастую искала именно покоя, когда ты можешь закрыть глаза и не вздрагивать от каждого шороха, пытаясь полностью контролировать ситуацию. Иногда он получал его, но даже после маленьких порций это было больше похоже на скуку. А последнего он избегал всеми способами. -Помнишь, как ты успокаивал меня ночью после очередного кошмара? Ты не хотел меня отпускать, даже если это было нужно. У меня, наверное, после этого развилась привычка цепляться пальцами за твою одежду или просто одеяла. Вновь откровения. Вновь отдают друг другу все, что накопилось, все, что хотелось сказать слишком давно. Грелль тогда так кричал во сне. Уильяму пришлось будить его на протяжении нескольких минут. А потом он не мог сделать ничего другого, кроме как обнять его. Помнится, это был первый раз, когда Уильям обнял Грелля. Именно на порыве чувств, заботясь, а не из-за страсти. И действительно, не собирался отпускать. Они так и сидели, до утра. А пальцы Грелля цеплялись за ночную рубашку Ти Спирса. Этот момент врезался в память. В чем-то он понял Грелля, понял причины его поведения, увидел его с другой стороны. -Помню. Мне нравится, когда ты так делаешь, — эту фразу можно шепнуть на ухо, затем целуя мочку. Сколько ночей они пережили. Таких разных. Наполненных и страстью, и отчаяньем, и руганью...Особенно последней. Оба были мастера на конфликты. Грелль — из-за натуры, Уильям — когда не мог контролировать ситуацию. И красноволосый жнец этим вовсю пользовался. Без этих ссор они не были бы собой, Греллю нужны были отрицательные эмоции не менее сильно, чем Уильяму. Просто каждому из-за своей причины. Сейчас весь этот год перед глазами. То, как Грелль несся на всех парах в Управление, просто потому что поспорил что придет вовремя, или же как пытался выманить книжку что он взял почитать на работе, обратно. И какова была цена этого "обратно" в обеденный перерыв. Сатклифф молчит, наслаждаясь близостью. Нежная. Спокойная. Даже метель за окном какая-то дружелюбная. И пусть он нормально пошевелиться не может сейчас, но не один, он вернулся, вернулся к Уильяму. Эта чернота кажется уже чем-то далеким, словно Грелль сумел возвести стену откровений между темнотой и собой. Быстро и прочно. Игра мысли, что всегда спасала. Ресницы Спирса касаются кожи, и Сатклифф боится просто повернуть голову, не хочет спугнуть такую близость. Тишина. -Уильям, — приглушенно, — почему ты ответил мне? Почему не решил, что я вновь просто легкомысленно флиртую с тобой, пытаясь вымолить прощение за провал? Это "Уильям" убивает. Его Грелль не называет своего начальника по данному с рождения имени, нет, он извращается над этим именем, но разве Ти Спирс не привык? Разве не стал относиться к этому как к само собой разумеющемуся? Ничего. Он будет ждать, пока Грелль назовет его "Уилли". Может, уже завтра с утра. А почему ответил — не мог понять. А раз Спирс не мог найти причины, значит, это было что-то сильнее его. Все, что объяснялось, относилось к другой категории его жизни. К той, которая сейчас кажется чужой, далекой и даже глупой. -Возможно, мне надоело ходить кругами. Чтобы разрешить какие-то ситуации, дать им развитие, либо поставить точку, надо преодолеть собственную гордость. Это было сложно. Я хотел тебя, но не мог позволить себе этого, зная твою...репутацию, — не открывая глаз. Близости хватает. — Я не знал, что ты можешь быть серьезным. Но за один месяц наших близких отношений ты уничтожил все стереотипы и слухи о тебе, которым я слепо верил. И такого тебя, настоящего... — Уильям замолкает. -Теперь ты знаешь. Тот декабрь, – красноволосый жнец устало смотрит на Ти Спирса, его и в самом деле вымотали эти воспоминания. Он не мог относиться легкомысленно, сразу же погружался в их атмосферу до конца. Спирс знает. И всегда знал. Весь год. Скажите, что это ничтожное время по сравнению с вечностью, что есть у жнецов? Глупость. Это такой же год, как и людской — долгий, трудный, полный потерь и разочарований. Уильям Ти Спирс помнит свой каждый год. И вновь молчание. Только в глазах отблеск беспокойства, легкой тревоги. И Грелль, словно не желая это терпеть, торопливо говорит: -Только не уходи, пожалуйста. Я знаю, что ты не уйдешь, но не могу не сказать это. В очередной раз. Даже если я не говорю тебе чего-то вслух, я часто проговариваю тебе это про себя, молча, но тебе, с тобой. Не отпускай. Я не хочу обратно. Ни в темноту, ни в черный. Это страх. Меня просто сильно напугали. Бред. Уши закладывает, а нервная система решает, что, видимо, пора психануть. Речь быстрая, глотая буквы, окончания. Но Сатклифф так же резко обрывает себя, как и начал. Глаза обессилено смотрят. -Прости... Как близко к истерике, какая грань. -Тише. Не волнуйся. Говори все, что хочешь. Я не уйду и не оставлю тебя, никогда. Мне не сложно повторять, — пальцы поглаживают волосы. Успокаивайся. Тише. Это шепотом. — Ты очень устал, еще очень слаб. -Спасибо, — тихо, глухо и уже сорвано. Сипло. Кашляя пару раз. Устал. Наверное. По крайней мере, Грелль чувствует себя окончательно вымотанным и сил на что-либо уже нет. Он не может обнять Уильяма, не может уже столь привычным жестом вцепиться в одежду. Сатклифф просто лежит и смотрит на него тем же взглядом, которым провожают нечто бесконечно важное. Серьезно, с оттенком грусти. Никогда не оставит. Несмотря на все свое легкомыслие, Грелль был и оставался с теми, кто мог гарантировать ему безопасность без каких либо внезапностей. Спирс в шутку называл это занудством, диспетчер же понимал, что в собственном мире мыслей и фантазий без твердой опоры в виде человека абсолютно земного, ему дорога одна, и не сильно привлекательная. И адрес один — куда-то. А после Грелль требовательно вглядывается в зеленые спокойные глаза своего начальника. -Поцелуй меня, — на контрасте ровно. Без запинок, в голосе словно металл звенит. Как можно спорить с такой просьбой? -Твой нрав никуда не деть. В речи Грелля порой проскальзывали такие властные, наполненные абсолютной уверенностью интонации. Уильям не может отрицать, что иногда его самого необходимо склонять к действиям, иначе он так и оставался бы флегматичным сухарем, как выражался пребывающий в дурном расположении духа Грелль, все время. А как поцеловать Сатклиффа? Невесомо и аккуратно, заботливо и с лаской, или напоминая о той страсти, которая никуда не исчезла? Ти Спирс касается губ Грелля своими, мягко прихватывая верхнюю, и отпускает. Замирает, глядя на реакцию Грелля. Повторяет то же самое с нижней губой. Уильям помнит себя в те редкие разы, когда он получал раны. Ему абсолютно ничего не хотелось, кроме сна. Никаких разговоров. Отдыхать и ждать, когда сможешь встать на ноги. Потому он таким образом спрашивает Грелля, каким он хочет сделать этот поцелуй? Этот. Он особенный. Уильям не может объяснить почему, он просто знает. И должно быть еще какое-то слово. Грелль замирает, только пальцы правой руки хватаются за одеяло, сжимая в руке ткань. Отстранившись, Уильям может видеть лишь уверенные, словно горящие в полумраке зеленые глаза – более светлые, чем его. Блеск их лихорадочный. Сатклифф медленно, с оттенком нахальности проводит языком по нижней губе, собирая вкус, глядя на Спирса. Уильям Ти Спирс. Как громко, внушительно, так и рисуется строгий, непреклонный образ. Кто же знает, каким он может быть. Сейчас нежный, а дальше? Кто знает, что с той же непреклонностью он может держать бедра так, что оставляет на них синяки, или же мягко целовать веки. Сатклифф не собирается ничего говорить. За него говорит его вид — хитрая улыбка, подрагивающие ресницы и блестящие глаза. Усталые, но требующие своего. -Грелль, что с тобой таким делать, скажи мне? — Ти Спирс не сдерживает улыбки. Это не выглядит забавно только из-за грусти в глазах Грелля и синяков под ними. Не говоря уже о шрамах и оставшейся на лице засохшей крови. Пару раз Уильям замечал за собой страсть к шрамам Грелля, к его боли. Но не к такой. Лишь когда он сам, ходя по грани и боли и наслаждения, причинял ее своему любовнику. -Целовать, — без всякого намека на отступление со стороны Уильяма. Нет, Уилла. Уиллиамчик. Уильям подчиняется. В какой раз за сегодня. И не жалея. Обратно к Сатклиффу, сначала просто касаясь губ, а затем проникая языком в его рот. Поцелуй мягкий, он не может быть иным. И со вкусом крови. Но относительно долгий, пока Ти Спирс не решает, что достаточно. Он с неохотой отстраняется, возвращаясь на подушку. Уже ничего не хочется обсуждать. Ти Спирс гладит Грелля по голове, целует в щеку. -Отдыхай. Во рту Грелля тот же вкус крови — терпкий, но несколько старый, уже не такой будоражащий. Грелль глубоко вдыхает, а затем счастливо улыбается, глядя на Спирса, что укладывается рядом. Губы Уильяма касаются щеки, а Сатклифф только трется носом о подушку, подбираясь к начальству. Просто лицом к лицу. Так лучше, безопаснее, удобнее. И вообще, он так хочет, так что уже мало что имеет значение. -Спасибо... Спирс не понимает за что благодарность. Ему никогда не понять Сатклиффа. Грелль опускает веки. Почему-то чувствует, что он весь резко падает куда-то вниз. В голове отдается болью. Уильям уже привык прижиматься сам, ведь раньше либо Грелль по своей инициативе прижимался, либо Спирс прижимал его насильно. Сейчас и здесь только руку на талию, касаясь пальцами бока. Так ближе. И лицо так близко. Можно разглядывать его. Уильям не считает времени, скользя глазами по таким навсегда врезавшимся в память линиям. Собственные веки вдруг кажутся неимоверно тяжелыми. Но Уильям боится спать. Пусть все его тело чувствует Сатклиффа, но страшно закрывать глаза, оставляя его такого одного. Метель за окном прекращается. Снег падает чарующе медленно, и Ти Спирс следит за ним. Тихо. Не спокойно, а как-то пусто. Но утра вечера мудренее, так? Спирс знает, что эти 2 часа до рассвета будут длиться мучительно долго в бодрствовании. Наконец закрыть веки. Уйти в состояние полусна. Только дыхание слышно, чужое. Но родное. Вне. -Грелль, — голос был требовательным, но в то же время мягким. Сатклифф сидел у окна, весь сжавшись, прижимая коленки к подбородку. Волосы только до середины спины, забраны в высокий хвост. Это то украшение, которое мальчикам не полагалось, то поведение, которое мальчикам не шло. Сейчас юный господин Сатклифф тщательно прятал слезы и дрожь в голосе, находясь один в купе вагона. Дверь закрыта на ключ, он откуда-то знает это. Голова болит. Наверное, он просто перезанимался, хотя никогда и не был примерным учеником. За окном был вечер, солнце уже село, а небо... Красное, рыжее, огненно-желтое, а затем розовое, что переходит в сиреневое, а еще дальше — в темно-голубое и, наконец, в синее. Грелль видел такое последний раз там, в их деревне, когда мама ходила с ним гулять. -Грелль, — это же голос мамы. Пальцы только упрямей вцепились в брюки. — Грелль. -Да, мама, — собственный голос все тот же — ломающийся, дрожащий. Только миссис Сатклифф могла за каких-то десять минут довести его до слез, причем сама этого не понимая. -Помнишь, сколько раз я тебе говорила — тебя ведь любят. Что бы ты ни совершил, какие поступки бы ни наделал. Запомни это. -Я помню, мама. Сейчас. У него срывается дыхание. Просто выдох и ничего больше. Рот слегка приоткрыт, тело замирает. На щеках уже высохли слезы, что выступили за полчаса до того... до того как диспетчера Грелля Сатклиффа не стало ни в одной из его жизней. Просто тело с кроваво-красными волосами. Кончики пальцев уже холодные. Свет. Призрачный слабый, но свет. Уильям открывает глаза. Резко. Его будит обжигающее чувство холода. Почему так холодно? За окном все так же медленно кружатся снежные хлопья, теряясь на фоне светлеющего неба. Эти слабые лучи солнца падают прямо на лицо Грелля. Такое спокойное. При естественном свете оно не кажется больным и измученным как вчера. Губы странно неподвижно приоткрыты. Уильям мотает головой. Приподнимается на локте, мимолетно гладит Грелля по щеке. Встает. Доходит до окна. Обратно, присаживаясь на кровать. -Грелль, — тишина. Вздохнув, еще раз позвать. Наклониться к губам. Тихо. Где..дыхание? Спирс хмурится. Что-то екает внутри. Еще холоднее. Рука, что дрожит — впервые в жизни — касается запястья. Тишина. Ти Спирс опускает голову на подушку рядом с Греллем, прижимаясь к ней лбом. Руки под спину, касаясь лопаток, легко поднимают неподвижное тело с постели, прижав к себе. Он знает. Уже знает. Разум сопротивляется. 4 минуты назад он проснулся. 4 минуты назад Грелль Сатклифф умер. Крик. В половине седьмого начинается обход, и неизменно с тяжелых больных. Дежурная медсестра, захватив с собой планшет, дожидается врача у входа в отделение. Та идет навстречу, заспанная. Она объявила, что не уйдет, пока ситуация с Сатклиффом не стабилизируется. -Доброе утро, мисс. -Доброе. Но хмурое. Вдруг крик. Глухой из-за расстояния, но из-за этого только более отчаянный. Врач вздрагивает, ей подобные звуки очень хорошо знакомы. Так кричали те, кто потерял все, так выли родственники, мужья, жены. Спокойными были только дети. Девушки вбегают в палату. Врач, бросая на Спирса беспокойный взгляд, ловит руку Сатклиффа, кладет пальцы ему на шею. Рука холодная. Пульс. Где пульс, черт возьми? Сестра стоит у порога и, глядя на то, как мужчина прижимает к себе тело другого, что почти полностью в бинтах, едва ли не роняет планшет. -Звони! – голос врача командный. Девушка выбегает из палаты, врач же закрывает на секунду глаза. Поздно. У шинигами нет воспоминаний. Шинигами уже мертвы. Они просто уходят. Так. Беззвучно. Без всего. Оставаясь только в памяти своих коллег. Или, если повезет, тех, кому стали дороги. Кем-то большим. Жизнью. Уильям Ти Спирс не уверен, что он жив. Мир вокруг превращается в расплывчатое грязно-белое пятно. Посторонние звуки. Какие-то движения за спиной. Какая-то никому уже не нужная суета. Он гладит волосы Грелля Сатклиффа. Такие мягкие и шелковистые. Ярко-красные пряди, освещенные солнцем, невероятно завораживающе выглядят на фоне белой простыни. Шепчет, как любит Грелля Сатклиффа. На ухо конечно, нечего другим слышать. Он гладит лопатки, позвоночник, покрытые слоем шершавой ткани. Зачем, как можно закрывать эту кожу? Шептать, что любит снова. Прижимается к виску, к шее. Только...Грелль Сатклифф потерял свой запах. И волосы его...они стали тусклыми. Все равно шептать, что любит. Уильям Ти Спирс больше никогда не увидит этих абсентовых глаз. Звонкий голос останется только в памяти. Не будет "отчетиков" и "Уилли". Ничего. Было серо. Теперь чернота. Вечность в ней. В поле зрения — собственные руки. Трясутся. Сам весь шатаешься, качаешься вперед-назад, вместе с мертвым телом в руках. Нет. Это Грелль Сатклифф, а не мертвое тело. Грелль...Сатклифф. Не отпускать. Ты обещал ему. Никогда не отпускать. Не быть тенью там. Не уходить. Руки сильнее сжимают спину. В палате появляются мед братья. Врач останавливает их жестом руки, глядя на Ти Спирса. Она много раз видела подобное, видела истерики, проклятия, тихую скорбь. Видела и такое. Когда шепчут, когда не оставляют. Сейчас нужно увезти Сатклиффа, установить причину смерти. Из-за потери крови? Скорее всего. Только нужно забрать тело из рук. Она дотрагивается до руки Спирса молча. Рискуя, что сейчас ее ударят, что накричат, хотя к последнему она привыкла. В палату входит главный врач, и, глядя на всю эту картину, выгоняет всех, сам же начиная заговаривать с Уильямом. Десять минут спустя врач стоит за дверью палаты, облокачиваясь об стену. Отчего-то сегодня это было слишком тяжело. Красные волосы. Они все еще перед глазами. Скоро будет готово заключение. Она практически уверена, что это от кровопотери. Кровь убила Кровавого Жнеца. Его тело уже в морге, с трудом забрали. Главный врач тоже это не скоро забудет. Обрывки фраз. Отпустить. Нельзя так сидеть. Что это? О чем они? У них же вечность впереди. Будущее. На двоих. Нельзя отпускать. Да, тело ледяное. Но это же его Грелль Сатклифф. Чьи-то руки на плече, сжимают. Грелль не так сжимал. Грелль мертв. Грелля нет. Грелль стал тенью для Уильяма. Ти Спирс закрывает глаза. Разжимает пальцы. Тело Грелля падает обратно на простынь. Открыть глаза. Несколько секунд, прежде чем его переложат на каталку и…Он так спокоен. Он умер во сне. Один? Надеяться, что он не видел эти тени. Он умер во сне, в объятьях Уильяма. Уильям обещал, что будет с ним всегда. Он позволяет врачам поднять его самого с койки, чтобы переложить Грелля Сатклиффа. Не делайте глупостей, пожалуйста. Это ему сказано? Ему. Больше здесь никого не осталось, все исчезло за стеклами. А с другой стороны — снег, ослепляющий, спокойно падающий в тот мир, которому уже не принадлежит Уильям Ти Спирс. Пальцы повторяют черты, скользя по подушке. Можно прижаться к ней лицом, упасть на эти белоснежные, нет, красные простыни. Но кроме крови они не пахнут ничем. Не осталось даже запаха терпко-сладких духов. В гулкой тишине комнаты, наполненной утренним светом, слышалось только одно — не оставляй. Не оставляй меня в темноте. В преддверии Нового Года, Уильям Ти Спирс, начальник отдела по надзору Управления "Несущие Смерть" остался один наедине со своим вечным работодателем.