Лунный яд

      Мотор взревел, и тяжелый джип рывком увеличил и без того немалую скорость. Йохана вдавило в спинку водительского кресла, он крепче сжал руль и мельком глянул на навигатор. Сейчас не хватало только застрять где-нибудь между съездами с кольцевой. Маршрут был по-прежнему подсвечен зеленым.       Чумной резко вильнул, обгоняя едва плетущуюся "шкоду", и между прочим напомнил себе поговорить с Гансом, водителем нахттотера — на прошлой неделе идиот забыл отключить звук в навигаторе. От немедленной расправы его спасло только отсутствие Йохана, у которого случилась командировка, и нелюбовь Миклоша к вождению.       Месяц назад господин Бальза внял уговорам, разрешил водителю уточнять маршрут в интернете — и тут же об этом пожалел. Одно дело построить путь в объезд пробок, которые в последнее время не исчезали даже ночью. Но всю дорогу слушать произносимые мерзким голосом подсказки — это уже ни в какие ворота не лезет! И уж точно ему не нужен безмозглый тупица, неспособный запомнить дорогу.       Все это было высказано первому помощнику, не в добрый час позвонившему с докладом, и тот уже мысленно подбирал новую кандидатуру на место покойного Ганса, однако, поговорив на следующую ночь с Рэйлен, с удивлением узнал, что тот жив. Теперь недоумка ждала долгая воспитательная беседа с Йоханом… Но это потом.       Над городом восходила ядовитая луна. Полная, налитая недобрым желтым светом, она тяжело карабкалась на небосвод… и горе тому, кто, спутав это полнолуние с бессчетным множеством других, окажется рядом с нахттотером. Приступы ярости, доставлявшие столько хлопот подчиненным, но тем не менее привычные, в эти ночи приобретали такой размах, что даже Миклош считал за лучшее держаться от всех подальше, и затем несколько суток восстанавливал силы.       Йохан никогда не мог понять, что же делает обычное полнолуние роковым. Примеси в воздухе, влияющие на оттенок света, возмущения полей — магнитного ли, магического, да дьявол их разберет, или учитель живет по какому-то личному календарю, — но определял роковые ночи безошибочно. И сейчас гнал машину, как одержимый, торопясь вернуться в Лунную Крепость, чувствуя, как в крови ядом растекаются тревога и предвкушение.       Сегодня он нужен нахттотеру. Как множество раз до того. Как в первое отравленное полнолуние.

* * *

1421 год, Кутна Гора

      Тогда луна издевательски пялилась на него с черного неба, как глаз Сатаны из адской бездны. Йохан потянулся было перекреститься, но от попытки пошевелиться в развороченной груди опять с новой силой вспыхнула боль. Сквозь грохот крови в ушах он услышал собственный хрип.       — Что это тут у нас?       Луну заслонили, приглушив мерзкий свет. Йохан с трудом сфокусировал взгляд и ахнул: к нему склонился ангел. Луна, запутавшись в легких прядях, заключила его голову в ореол серебряного света, любовно очертила точеные скулы, залила сиянием хрупкие плечи. Чумной против воли зашевелил губами в беззвучной молитве, все еще не в силах отвести взгляда от лица пришельца — юного и прекрасного. Ему казалось, что вот сейчас боль закончится, и он окажется у райских врат.       Луна плясала в небе, святой лик заволокло туманом. Не жаль сдохнуть, жаль больше не видеть… Новая резкая боль заставила Йохана со стоном распахнуть глаза. Он неверяще уставился на ангела — кажется, тот только что пнул его в бок. И только теперь Чумной разглядел выражение на юном лице — смесь презрения, брезгливости и легкого любопытства.       — Демон, порождение Вельзевула, изыди… — слова умирали на запекшихся губах, в груди клокотало.       — Поразительно, как смертные иногда цепляются за жизнь, — голос ангела, что обернулся демоном, был чистым и юношески-звонким. — Ты. Будешь мне служить?       Демон присел на корточки — теперь Чумной отчетливо видел пляшущее в светлых, словно выцветших глазах безумие. На развороченную грудь легла узкая ладонь. Ландскнехт стиснул зубы, чтобы не застонать… но боль, к его удивлению, притихла, затаившись. Лишь ладонь демона, тяжелая, как могильная плита, прижимала Йохана к земле, предупреждая попытку подняться.       — Будешь мне служить? — нетерпеливо повторил демон. — Решай быстрее, через десять минут ты не сгодишься даже на корм.       Луна издевательски хохотала в небе, расплескивая на землю свой желтый яд.       — Да.       Йохан не питал напрасных надежд на милосердие Господа — райских кущ ландскнехту все одно не видать.       Демон ухмыльнулся и с неожиданной для хрупкой фигуры силой закинул тяжелого наемника на плечо. Боль вернулась, удесятеренная, вгрызлась до самых костей. Чумной забился, закричал.       — Терпи, — хмыкнул демон. — Будет хуже.       Луна раскололась и осыпалась осколками с черного неба.       Вновь открыв глаза, он увидел над собой низкий каменный потолок и почувствовал, что лежит на чем-то мягком. Слева в груди ныло — этим и ограничивались неприятные ощущения. Этим, да еще холодом, пробиравшим до костей, несмотря на меховое одеяло, которым он был укрыт.       Йохан осторожно приподнялся на локтях. Свечи в застекленных фонарях давали тусклый свет: их огоньки выхватывали из темноты небольшую, явно вырубленную в скале келью без единого окна, мощную на вид деревянную дверь, запертую изнутри на засов, пару ковров, подвешенных на вбитых в камень крюках, и большое кресло, устланное шкурами.       В нем обнаружился и недавний знакомый. Зябко зарывшийся в меха, с залегшей вокруг глаз синевой и устало прикрытыми глазами, он совсем не казался выходцем из ада, но Чумной никогда не жаловался на память.       "Я согласился служить ему".       — Нахттотер, — взгляд из-под опущенных век не был ни усталым, ни сонным. Йохану показалось, что его изучают снаружи и изнутри, сдирая кожу и мясо с костей. — Мое имя — Миклош Бальза. Ты будешь называть меня нахттотер.       "Убивающий ночью".       Почувствовав, как разом пересохло во рту, ландскнехт облизнулся — и нащупал языком удлинившиеся, очень острые клыки.       — Что ты… — демон предупреждающе сощурился, и Йохан поспешил поправиться. — Нахттотер, что вы со мной сделали?       — Я вырвал тебе сердце. А теперь перестань таращиться на меня и поднимайся. День придется провести под землей, но это не значит, что ты можешь бездельничать.       Гораздо позже Йохан узнал, что их встреча спасла не только его — занятый обращением, нахттотер провел роковую ночь спокойно. Еще он узнал, что ему повезло — предыдущего обращенного в такую ночь Миклош разорвал на куски.

* * *

      Джип влетел в ворота Лунной Крепости, Йохан мимоходом рявкнул на тупиц, что возились с проверкой, поспешно вышел и бросил ключи оказавшемуся рядом Гансу:       — Отгони.       Снег заскрипел под тяжелыми подошвами — идиоты, завтра нахттотер поотрывает головы за нечищеные дорожки — когда Йохан поспешно прошел к парадному входу и распахнул тяжелую дверь.       Теперь главное — не выдать спешки, спокойно пройти…       — Йохан!       Навстречу спешила Рэйлен, одетая "на выход": черная кожа, каблуки, тяжелый плащ, карман которого оттягивал пистолет. На лице девушки мешались радость и тревога. Чумной не мог читать ее мысли, но все и без того было ясно. Радость — это "как ты долго", "скучала", "ты дома".       А тревога - это, конечно..       — Нахттотер!       Кто бы сомневался.       — У себя?       Случись Йохану вернуться днем раньше, он отдал бы должное и низкому вырезу топа, открывающему соблазнительную ложбинку меж полных грудей, и коротким шортам, выставляющим на обозрение великолепные ноги. Рэйлен была его первым чайлдом, самой талантливой ученицей, лучшим из его творений. И лучшей из появлявшихся в его жизни женщин.

* * *

Прага, 1943

      Они стали любовниками, когда со дня ее обращения прошло с полгода — по собственным меркам Йохан проявил чудеса долготерпения и обходительности. Можно, конечно, было просто взять — ученица не отказала бы, не посмела, но связанный непривычно острым чувством ответственности, он сдерживался, не заходя дальше плотоядных взглядов на полные чувственные губы, на вырез платья… Она не могла не замечать и, решившись, пришла к нему сама.       Плотные шторы погружали комнату в полумрак, скрадывая предательскую краску на щеках, когда Рэйлен появилась на пороге спальни ландскнехта ранним утром: теплая, сладко пахнущая после ванны. Нервно повела плечами, сбрасывая слишком большой для нее халат, застыла под темным изучающим взглядом учителя.       — Я думал, английские леди строги и целомудренны, — Чумной усмехался, а сам пожирал глазами белеющее в темноте миниатюрное, до одури привлекательное тело. Широкие бедра, тонкая талия, тяжелая грудь с нежно-розовыми сосками, медный треугольник волос внизу живота. Он сглотнул.       — В лондонских трущобах с леди, знаешь, не очень.       Девушка прикрыла дверь, шагнула вперед. Не в силах сдержать нетерпение, Йохан отбросил одеяло, оставшись в полотняных штанах, рывком поднялся и в два шага преодолел разделявшее их расстояние. Жадно огладил плечи, спину, легко поднял, подхватив ладонями под ягодицы..       Рэйлен ахнула от неожиданности, но тут же обвила руками его шею, обхватила ногами талию, прижимаясь к мощному телу ландскнехта.       "Хочешь?"       "Ты уверена?"       Приличествующие случаю вопросы так и не прозвучали, Йохан не был намерен искушать судьбу.       — Высоты не боишься?       Не бог весть какая шутка — но Рэйлен расхохоталась — и словно оттаяла, растеряв все смущение и нервозность.       — Ты же как-то привык, — и первая потянулась к его губам.       Чумной ждал, что после она тихо выскользнет из комнаты, как многие женщины до нее — но Рэйлен, зевнув, вытянулась у него на груди. Ландскнехт давно не спал с кем-то в одной постели, и это было неудобно и жарко, но он лежал, не шевелясь, и слушал ее медленное дыхание.       Йохан понял, что уснул, только когда девушка завозилась, выбираясь из-под его тяжелой руки. Она легонько погладила его по груди — досыпай — и выскользнула из комнаты. День клонился к закату.       — Смотри, будешь ходить с такой довольной рожей — солдаты бояться перестанут, — Миклош окинул ученика насмешливым взглядом и жестом указал на письменный стол, на котором были разложены бумаги с планом грядущей операции. Сегодня нахттотер поднялся рано — Йохан мысленно застонал, увидев количество пометок, которыми пестрели листы, только вечером аккуратно переписанные набело.       — Ну и мир их праху, — проворчал он, склоняясь к столу и пытаясь на глаз прикинуть, придется ли переделывать все заново или дело ограничится словесными наставлениями.       Чумной смотрел в заметки, кивая в ответ на комментарии и указания — но сегодня его куда больше занимал сам нахттотер. Он уже, конечно, знает — Йохан, сам не обделенный интуицией, до сих пор считал чутье учителя сверхъестественным. И сейчас пытался угадать его реакцию. До Рэйлен у ландскнехта было множество любовниц, были и постоянные, но ученица — это ученица. А учитель — это…       — Нахттотер?       — Ты сегодня поразительно покладист, — Миклош, хмурясь, смотрел на него, но в голубых глазах плясали смешливые искорки. — Признаешь свою работу бездарной?       — Признаю ваше превосходство, — пожал плечами Чумной. — Хотя, прошу заметить, согласен не со всем.       Усилием воли пришлось приструнить мечущиеся мысли и сосредоточиться на задаче: с нахттотера станется намеренно допустить ошибку и спустить с ученика три шкуры за невнимательность.       Через час Йохан, как обычно после подобных обсуждений, чувствовал себя иссушенной овцой, попавшей на обед к кровным братьям. И все еще не мог придумать, как сказать, как дать понять…       — Нахттотер?       "Ничего не изменилось. Ни одна женщина не в силах ничего изменить. Когда на небе вновь появится ядовитая луна, я буду рядом".       — Только не говори, что желаешь спорить дальше! — учитель всплеснул руками в притворном ужасе.       — Нет, нахттотер. Можно идти выполнять?       — Нужно.       Йоханн так и не придумал, что сказать — ни тогда, ни после: они практически не обсуждали происходящее под ядовитыми лунами, да и как это можно было обсуждать? На следующую ночь Рэйлен пришла к нему снова, и все было, кажется, еще лучше. И снова. Часто под утро Йохан находил ее сам — а нахттотера, кажется, забавляла неожиданно стойкая привязанность ученика, но совершенно не интересовал ее объект.       В случившуюся через год ночь ядовитой луны Йохан отменил долгожданный и давно обещанный Рэйлен поход в театр и отправился к нахттотеру — а Миклош не запер дверь, позволив ему войти.

* * *

      Позволит ли нахтриттер войти — в немалой степени зависело от времени и случая — точку невозврата, после которой господин Бальза утрачивал контроль над собой, предсказать было невозможно. Йохану не раз случалось из-за своего промедления оказываться перед запечатанной дверью, через которую не доносилось ни звука — и он, как никто, знал, насколько обманчива эта тишина.       — Нет, — Рэйлен нервно оглянулась, словно опасаясь обнаружить подслушивающего за спиной Миклоша. — Нахттотер должен был ехать на собрание, велел сопровождать, но на полпути развернулся, сказал, что собрание может катиться к черту, и ушел в сторону мастерских. — Девушка махнула рукой в сторону лестницы, ведущей в подвалы, оборудованные Миклошем для опытов со стеклом и глиной. — Йохан, ты что-нибудь понимаешь?       Йохан мысленно выругался — надо же было тупым блаутзаугерам назначать собрание именно на эту ночь! Как первый помощник, он обязан присутствовать, если дело важное. Это означало оставить нахттотера. Провести ночь спокойно. Быть в безопасности. И годами ждать следующей отравленной луны, проклиная случай и себя за упущенную возможность.       — Кто созвал собрание?       — Асиман. Это важно?       Йохан облегченно вздохнул. Тема была предсказуема: не далее как вчера нахттотер, проявляя удивительную терпимость к сотовым, рассказал занятный анекдот про охотящихся в метро пироманов и решивших избежать пробок даханавар. Потери были с обеих сторон, и господин Бальза предвкушал, как Амир и Фелиция будут пускать друг другу кровь — жаль, не в буквальном смысле слова.       Значит, максимум, что они упускают — занятное зрелище.       Он кивнул:       — Пироманы поцапались с подкаблучниками. Там даже мне делать нечего.       Рэйлен слегка расслабилась, но продолжала выжидающе смотреть на учителя:       — Но он ведь собирался!..       Йохан взъерошил ее и без того растрепанную рыжую гриву:       — Значит, все-таки посчитал, что доклад важнее. Пойду сдаваться. Как освобожусь, найду тебя, но вряд ли скоро.       — Ты что, собрался докладывать в мастерских? — глаза Рэйлен расширились в удивлении.       Чумной заставил себя усмехнуться — нетерпение подгоняло, побуждая быстрее закончить разговор, но ученице незачем было знать о спешке.       — Конечно, было бы жаль упустить удобный случай. В мастерских полно не слишком ценных предметов, которыми в меня можно швырнуть, а в кабинете нужно выбирать момент, чтобы сообщить плохие новости или окажешься виноват заодно в порче имущества.       Девушка улыбнулась — о манере господина Бальзы принимать дурные вести ходили легенды — но затем снова нахмурилась:       — Ты же говорил, операция прошла удачно.       Йохан непритворно вздохнул. Он поощрял интерес ученицы к делам клана, намереваясь вырастить из нее надежную помощницу, но сейчас этот интерес был совершенно некстати. Время истекало, просачивалось песком сквозь пальцы — он уже слышал лязг поворачивающегося засова.

* * *

Селение Липаны, Центральная Богемия, 1434 год. (прим. автора: историческая справка - см. “гуситсткие войны”)

      ...Хуже был только звук засова, который открывается до рассвета. Он сулил большую беду.       Ландскнехту не потребовалось много времени, чтобы освоиться с новой жизнью. О событиях у Кутна Горы напоминал только шрам на груди — как выяснилось вскоре после начала учебы, нахтриттер не шутил, обращение действительно требовало вырвать у будущего тхорнисха сердце для того, чтобы уже иным вложить его обратно. Этот шрам оставался навсегда, другие же исчезали бесследно.       А вот о прошлом наемника как-то и не забывалось. Уже больше десяти лет многострадальную Чехию терзали опустошительные гуситские войны: табориты приводили католический мир в ярость нежеланием сдаться и признать наступление новой эры.       Происходило это не без поддержки тхорнисхов, время от времени отправляемых нахттотером в гуситское войско. Не то чтобы кто-то сочувствовал таборитам — но католикам помогали даханавар. Господин Бальза приветствовал их желание вступать в сражения, это давало великолепную возможностью избавиться от особенно досаждавших мормоликай, не опасаясь обвинений на Совете Ревенанта — война есть война.       Чумному понадобилось пять лет, чтобы освоить азы боевой магии, после чего учитель допустил его до драки — и он с удовольствием скрещивал клинки с кровными братьями, хотя, как правило, они оказывались бездарными фехтовальщиками, норовя присовокупить к честному удару подлое колдовство, но... не тут-то было: теперь и Йохану было чем ответить!       Когда кровных братьев в войске не оказывалось, он порой развлекался с овечьим войском, упиваясь кровью и наслаждаясь собираемой кацбальгером жатвой. Среди католиков ходили легенды о страшном гиганте, не знающем поражений, Миклош высмеивал "возню в песочнице", но относился к забавам ученика снисходительно и даже время от времени выбирался на прогулку туда, где только что отгремело очередное сражение.       Йохан с молчаливого разрешения учителя сопровождал его, с оттенком восхищения наблюдая за бесшумно скользящим в темноте тонким силуэтом. Иногда господин Бальза останавливался возле раненого или умирающего, вдыхая нервно вздрагивающими ноздрями запах крови. Прекращал или усиливал мучения, вслушивался в стоны, мольбы и проклятья — все это он позже переложит на музыку. Мелодии эти, слишком сложные, слишком непохожие на деревенские плясовые или военные марши, были непонятны Чумному, но казались только-только освоившему грамоту ландскнехту не менее магическими, чем заклинания, которые он осваивал под руководством нахтриттера.       Порой господин Бальза, доверявший опыту ландскнехта, обращал воинов, на которых Чумной указал, как на умелых и бесстрашных, и поручал ему муштру новых солдат.       Это были хорошие годы. Йохан, опьяненный подаренным могуществом, чувствовал себя всесильным, бесстрашным, непобедимым… и, как единственный личный ученик нахттотера, он чувствовал себя нужным.       Сегодняшняя ночь на исходе мая обещала стать особенной.       Намечающаяся битва под Липанами должна была стать решающей, и возглавить ее должен был сам Прокоп Голый. Лидер таборитов и был приманкой, заманившей во вражеский военный лагерь телепата Ференца, любимца Фелиции — подкаблучники все надеялись вырвать победу малой кровью. Входя в силу, Ференц начинал доставлять слишком много хлопот, что и делало его самой желанной добычей.       Господин Бальза терпеть не мог даханаварских телепатов, но убивать их следовало аккуратно и быстро, чтобы не успели поднять шум. А уж чего стоило выманить драгоценного сканэра… Что же, тем интереснее охота. Удостаивая внимания далеко не каждую вылазку тхорнисхов, эту Миклош ждал с нескрываемым нетерпением.       Тем удивительнее было Йохану на подходе к покоям учителя услышать лязг закрываемого изнутри засова и окрик "Пошел вон!" в ответ на стук.       С минуту Йохан тупо смотрел в окно. Луна уже выкарабкалась на небо — круглая, тяжелая, недобрая… он уже видел ее такой в ночь обращения: тогда она точно также пялилась на поверженного ландскнехта дьявольским глазом. Чумной стиснул зубы: о той ночи он вспоминать не любил, слишком свежа была память о позорном поражении от руки безвестного ополченца.       За запертой дверью было тихо. Чумной потоптался у порога, колеблясь, и все-таки позвал:       — Нахттотер? Ференц вот-вот должен оказаться в лагере.       — Им что, некому заняться?!       Чумной честно обдумал ответ. В клане хватало умелых магов, на равных сражавшихся с мормоликаями. Но телепат — это телепат, нахттотер не раз рассказывал, сколько хлопот доставлял каждый из них и каких трудов стоило их убивать...       — Ваше отсутствие, — наконец осторожно произнес ландскнехт, — значительно понизит шансы убрать Ференца тихо.       Из-за двери раздалось приглушенное рычание — тихое, но от этого звука по коже прошел мороз. Йохану не раз случалось быть свидетелем вспышек гнева учителя: тот, не особенно стараясь сдерживаться, срывал злость на всех подряд, и это было опасно, часто неожиданно, для кого-то смертельно, но никогда не происходило в важные для клана моменты.       Он едва успел отпрянуть, когда раздался лязг металла, хруст дерева — засов, судя по всему, вырвали с мясом — и на пороге показался нахттотер.       — Отзови всех. Сейчас же, — в коротких рубленых фразах слышались отголоски рычания. — Пусть никто не высовывается. Ты тоже.       Йохану хватило одного взгляда в выцветшие глаза, почти неотличимые по цвету от белков, чтобы сорваться с места. Он передал приказ ожидавшим во дворе солдатам — тех как ветром сдуло — и на обратном пути нос к носу столкнулся с нахттотером, быстро шагавшим к воротам.       Хрупкой внешностью Миклоша обманываться не стоило. Йохан и не обманывался — и все же сила, с которой его, как котенка, отшвырнули с дороги, оказалась неожиданностью. Затылок взорвался адской болью от столкновения с каменной кладкой, перед глазами заплясали звезды.       — Прочь, щенок!       Луна хохотала в небе. От источаемого ею яда Чумного замутило.       Регенерируя, он смотрел в быстро удалявшуюся напряженную спину нахттотера. В голове грохотал ровно один вопрос: что, черт побери, происходит?!       Самым разумным было бы, конечно, вернуться в замок и дожидаться утра, но интуиция, щедро приправленная раненым самолюбием, кричала: учителя нельзя оставлять одного.       Он не мог чувствовать Миклоша, как чувствовали своих создателей киндрэт из других кланов — но отголоски пробуждающейся магии тления на таком расстоянии потерять было невозможно. Выждав еще с полминуты, Йохан ринулся следом.       Происходившее этой ночью он запомнил надолго. Нахттотер добрался до лагеря одновременно с малой группой католиков, которые должны были, завязав короткое сражение с патрульным отрядом таборитов, дать телепату возможность незамеченным проскользнуть в лагерь и взять под контроль Прокопа Голого.       Миклошу не было нужно оружие и, кажется, не нужна была даже магия: не разбирая, где католики, где табориты, он рвал овец на части голыми руками, рыча от ярости. Выдавливал глаза, вырывал сердца, глотал, захлебываясь, горячую кровь — и тут же бросался к новой жертве, теряя интерес к корчащимся в агонии телам.       Сам не имевший обыкновения церемониться с врагами, Йохан в холодном оцепенении смотрел на этот чудовищный разгул смерти, не в силах отвести глаз от нахттотера — смерти воплощенной.       Это не продлилось долго: спустя четверть часа низина была устлана изуродованными трупами, а нахттотер, тяжело дыша, замер, прислушиваясь к приближающемуся шуму: из лагеря подходила подмога.       Миклош негромко рассмеялся — никогда, ни до, ни после, Йохан не слышал ничего страшнее этого безумного смеха. Но не может же нахттотер один сражаться с почти пятнадцатью тысячами войска?!       Он прятался в темноте, а кровь глухо стучала в ушах, отсчитывая уходящие мгновения. Вот-вот из-за холма покажутся первые бойцы — и станет поздно…       Наверное, этой ночью в судьбу Чумного вновь вмешалось провидение. Окликни он учителя, повернись тот в его сторону — и ландскнехт вряд ли надолго пережил бы убитых овец, но удача, видно, была с ним в проклятые ночи. Обхватив нахттотера со спины, Йохан сграбастал огромными ладонями тонкие кисти Миклоша, сбивая мгновенно сплетенное заклятье.       — Нахттотер, мы уходим!       Мысленно Йохан уже прощался с жизнью, но секунды шли, а он все еще был жив и все еще прижимал к себе Миклоша — тот вырывался, но без прежней ярости, словно растеряв силы.       Размышлять о причинах не было времени: подхватив нахттотера одной рукой, другой продолжая сжимать его кисти, Чумной в несколько прыжков оставил усеянную трупами низину позади. Вовремя: из-за холма показались первые ряды немалого отряда. Табориты оказались готовы к ночной атаке.       Что-то попалось под ноги, и Йохан едва не грянулся оземь. Изрыгнув проклятие, он оглянулся.       Оторванная голова Ференца Даханавара смотрела на ландскнехта в застывшем навеки изумлении.       Когда от лагеря таборитов их отделяло с милю, Йохан наконец остановился и, оглядевшись, выругался: стремясь оказаться подальше от войска, он изрядно удалился заодно от замка, служившего тхорнисхам временным прибежищем, и сейчас находился в небольшом леске, облюбованном углежогами.       Будь он один, добраться до дома к рассвету не составило бы труда — но как быть с неудобной ношей? Миклош не произносил ни слова, но, тихо рыча от злости, ожесточенно пытался вырваться, и у Йохана не возникало сомнений, что произойдет, если у нахттотера это получится. Чудом было уже то, что не получилось до сих пор, но не следовало и дальше искушать судьбу. Нужно было искать убежище.       Йохан повел носом, вдыхая едва слышный запах дыма. Пожалуй, до землянок добраться можно.       По счастью, путь и впрямь оказался недолгим: борьба с нахттотером успела порядком его измотать. Подтащив свою ношу к ближайшей двери, Йохан ногой распахнул ее — и, на мгновение опустив Миклоша на землю, вонзил меч в горло изумленного хозяина. Мгновение это едва не стало для Чумного роковым: глухо зарычав при виде крови, нахттотер рванулся с удвоенной силой.       Развернувшись, Йохан впечатал его в дверь, вслепую нащупал засов. Оставалось только надеяться, что никому не придет в голову ломиться сюда. среди бела дня: спрятаться в крошечной землянке было решительно негде.       Вновь подхватив Миклоша, он с грехом пополам добрался до груды веток, служившей постелью, на которую и опустил нахттотера, для надежности навалившись на него собственным весом.       Тот, строптиво дернувшись, затих, давая Йохану блаженную передышку, а заодно и возможность подумать, что делать дальше, но что он мог решить, не имея ни малейшего представления о происходящем?       Одно было ясно: отпускать нахттотера нельзя. Прижатое к нему тело было напряжено, как натянутая тетива лука, отпусти — и смерть вновь начнет свою безумную жатву.       Йохан пошевелился, не давая затекать рукам, по лицу мазнули светлые пряди. Мягкие, как и грезилось в ночь обращения — как положено ангелам. Проверить возможности до сих пор не представлялось. Сквозь медный запах крови пробивался другой — тонкий, горьковатый: с недавних пор нахттотер увлекся составлением причудливых ароматических смесей, призванных, по его выражению, перебить вонь топчущихся вокруг овец.       Йохан вздохнул, уткнулся носом в тонкую шею, где запах ощущался отчетливее. Подумать только, как мало нужно времени, чтобы мир вокруг, надежный и упорядоченный волей нахттотера, перевернулся с ног на голову.       Дыхание Миклоша было хриплым, как у загнанного зверя, но он больше не пытался вырваться, и Чумной, страшась разбить хрупкое перемирие, молча отсчитывал рваные вдохи и выдохи и молился дожить до следующей ночи.       Счет дошел до тысячи и начался заново, когда нахттотер, кажется, начал засыпать: выровнялось дыхание, мало-помалу расслабилось напряженное тело. Не смея поверить в свою удачу, Йохан довел счет до новой тысячи — и наконец позволил себе ослабить хватку. Кровь устремилась в онемевшие руки, он стиснул зубы, чтобы не застонать от боли. Господин Бальза вздохнул во сне, повозился, устраиваясь в руках ученика поудобнее, и затих снова.       Спать, конечно, было нельзя, неизвестно, проснется прежний нахтоттер или неуправляемый безумец, и Йохан упорно не позволял смежиться тяжелым векам. Природа киндрэт брала свое, но ему, опытному наемнику, приходилось не спать и дольше, подумаешь, какая ва…       — Йохан! Проснись немедленно! Ты отвратительно сопишь!       Острый локоть врезался в живот, вышибая дыхание, Чумной, разом припомнив, кто находится рядом, сжал руки, и только потом открыл глаза.       — Охотно верю, что никого лучше тебе за всю жизнь обнимать не доводилось, но это еще не повод ломать мне ребра. Ну? Просыпайся!       — Нахттотер?       Сон слетел мгновенно. Издевка была вялой, словно выдавленной через силу, но это явно был учитель, а не давешнее чудовище.       — Тут грязно. Уберись. Запечатай дверь. Как тебе в голову пришло полагаться на единственный засов? День в разгаре, чудо, что сюда никто до сих пор не сунулся!       От нового тычка локтем Йохан скатился на земляной пол и оказался лицом к лицу с мертвым углежогом. Свернувшаяся кровь мерзко воняла испорченной пищей.       "Волна Танатоса" покуда не получалась у него столь же эффективно, как у учителя, но действовала исправно: через несколько неприятных минут от тела осталось только пятно на полу.       — Теперь дверь. Печать. И оберег, чтобы овцы держались на расстоянии.       Йохан беспомощно оглянулся на учителя — этого он еще не умел. И замер.       Господин Бальза выглядел ужасно. В ночь обращения Йохан запомнил его смертельно уставшим, но тогдашняя бледность не шла ни в какое сравнение с серой, туго обтянувшей скулы кожей, запавшими глазами, потрескавшимися губами — словно и не было вчерашних потоков крови, из которых вволю напился нахттотер. Даже волосы, горевшие серебром под лунным светом, потускнели и выглядели безжизненной паклей.       — Хватит стоять столбом. Действуй!       Видно было, что даже речь стоит нахттотеру усилий.       Помявшись, Йохан напомнил:       — Вы еще не учили меня этому.       — Мог бы проявить самостоятельность, а не ждать, когда тебе все разжуют. Ладно. Сложи руки, как для "Удара Сета" — это-то ты запомнил? Так. Теперь поверни запястье левой руки…       Когда у Йохана наконец получилось, он чувствовал себя, кажется, не лучше нахттотера. Тот, едва кивнув в знак принятой работы, закрыл глаза, и Йохан, решив последовать его примеру, растянулся на полу, накрыв кровавые пятна курткой...       — Почему ты не попытался убить меня? — в голосе нахтоттера было искреннее любопытство.       Чумной открыл было рот — и закрыл обратно. Он совершенно не знал, что ответить. Действительно, такой вариант спасения был до смешного очевидным. Помолчав, он, наконец, выдавил:       — Не знаю, нахттотер, как-то в голову не пришло. Глупо?       — Глупо.       Миклош замолчал, и сон не заставил себя ждать: навалился на ландскнехта тяжелым одеялом, но слова нахттотера прозвучали в тишине совершенно отчетливо:       — Знаешь, Йохан, ты все-таки чертовски удачливый сукин сын.

* * *

      — Операция не провалилась только благодаря удаче. И, надеюсь, ее запасы я все еще не исчерпал, — с натяжкой это могло сойти за точку в разговоре.       Покинув встревоженную Рэйлен, Чумной устремился в направлении подвалов. Лично контролируя строительство Лунной Крепости, он точно знал: в мастерских была установлена дополнительная звукоизоляция и очень, очень крепкие двери.       Не то чтобы эти меры были достаточными, но, по крайней мере, не нужно было тратить много времени, чтобы изолировать помещение магически.       Господин Бальза ценил комфорт, и Йохан считал своей обязанностью этот комфорт обеспечивать.       Засыпая в землянке углежога пять с лишним веков назад, Чумной почти не сомневался, что нахттотер не замедлит уничтожить неудобного свидетеля — и принимал это со спокойствием фаталиста. Не то чтобы он стремился пожертвовать собой во имя сохранения тайны, просто разница в силах, даже в нынешнем состоянии учителя, была очевидна. Конечно же, он намерен был сделать все возможное, чтобы избежать печальной участи: проснуться раньше, обеспечить нахттотера пищей, обеспечить безопасность на пути к замку…       ...Он проспал. И сквозь века пронес твердое убеждение, что тут не обошлось без нахттотера, хотя и тогда, и позже, в ответ на осторожные вопросы, Миклош только удивленно смотрел на него и читал нотации о пользе самодисциплины.       Когда учитель разбудил его, в первый момент Йохан решил, что сам вот-вот станет пищей вместо углежогов: к вечеру господин Бальза выглядел еще хуже, чем днем, а его голодный взгляд не предвещал ничего хорошего. Однако нахттритер, к его удивлению, только отдал короткий приказ доставить пищу — и получил не только кровь, но и дополнительный повод для издевок, который потом часто и с явным удовольствием использовал: Йохан, действуя слишком поспешно, случайно сломал паре овец шею. На его счастье, в лесу работало с десяток человек, и оставшихся хватило, чтобы нахттотер утолил голод.       Потом был долгий путь домой. Миклош передвигался с явным трудом, но демонстрировал всем своим видом, что тому, кто сунется со своей помощью, не поздоровится. Йохан и не совался, ограничиваясь обзором окрестностей на предмет засады даханавар или воинского отряда. Хотя последний скорее пришелся бы кстати: ландскнехт тоже был голоден.       В замке никто, кажется, не удивился ни внезапной отмене операции, ни долгому отсутствию нахттотера с учеником. Только пара бойцов постарше, улучив минуту, поинтересовались у Йохана, мертв ли Ференц — и вполне удовлетворились правдивым "да".       Чумной еще несколько дней ждал, что нахттотер позовет его к себе — для объяснений? Чтобы все-таки убить? Ни того, ни другого так и не случилось: той же ночью господин Бальза, обратив внимание на голодный вид ученика, выгнал его на охоту, и ближе к утру милостиво принял похищенную Чумным в Липанах молодую блондинку.       Удивительно, но, кажется, нахттотер решил оставить неудобного свидетеля в живых. И, чтобы не оставлять Миклошу сомнений в правильности принятого решения, Йохан старался стать удобным.       Следующие несколько дней он втайне от остальных тхорнисхов пригонял к нахттотеру овец: на полное восстановление Миклошу требовалось время и кровь, очень много крови.       Запомнив упрек в лени, взял за правило заглядывать после каждого урока в книги, выискивая заклинания, похожие на изученные. Нахттотер фыркал, глядя, как ученик старательно водит вдоль строк пальцем, и изобретал по этому поводу десятки издевок. Но природа, не наделив Йохана способностью к гуманитарным наукам и любовью к чтению, щедро отсыпала ему упрямства, и повод для шуток Чумной доставлял, по меркам киндрэт, не слишком часто.       Зато доставлял теперь редкие материалы для экспериментов в гончарном и ювелирном деле, посещал зубодробительно скучные торги, чтобы приобрести ничем, на его взгляд, не отличающийся от прочих музыкальный инструмент. Продолжал муштровать солдат, отслеживая последние достижения человечества в тактике и строевой подготовке. Привозил фэри, когда нахттотер желал развлечься…       Нахттотер порой отмечал, что Йохан неплохо работает во благо семьи, но так уж повелось, что главной заботой ландскнехта стало удобство господина Бальзы. И если раз в несколько лет господин Бальза сходил с ума… что же, почему бы и это не делать с комфортом?       Конечно, Йохан извлекал из своей заботы выгоду, но, бесспорно, доля ее была ничтожной в сравнении с приносимой им пользой.       Иначе господин Бальза давно отправил бы его на тот свет.

* * *

Италия, Милан, 1496 год

      — Они могли прикончить тебя, и правильно бы сделали! Кретин! Куда ты суешься против пятерки пироманов?!       Йохан отступал перед взбешенным Миклошем, который, кажется, намерен был, не сходя с места, устроить ученику долгий разнос.       — Им по полторы сотни лет, все — не последние маги, чем ты думал, играя в шпионов?! — господин Бальза от души пнул ближайший труп, отчего тот отлетел к стене, в которую и впечатался с неприятным хлюпаньем. — Явно не головой!       — Они обсуждали обращение маэстро, нахттотер.       — И что, это повод лезть за ними в вонючую дыру?! Скажите пожалуйста, какая внезапная тяга к прекрасному!       Йохан отступил еще на шаг — под подбитым железом каблуком хрустнули чьи-то пальцы — и уперся спиной в холодный камень. Стоило отметить, что вообще-то подвал монастыря пах ладаном и вовсе не был грязным, доминиканцы ревностно блюли чистоту своего пристанища. Но прямо сейчас говорить об этом точно не стоило.       — Я не хотел драться с ними, только проследить. Подумал, вам будет интересно.       Господин Бальза подошел почти вплотную, и Йохан дипломатично наклонил голову, чтобы невысокому, по плечо ландскнехту, Миклошу было удобнее сверлить ученика сердитым взглядом.       Чумной врал. Врал, зная, что Миклош знает, что Чумной врет, и что Чумной знает, что Миклош знает, что… Йохан встряхнул головой, собираясь с мыслями.       В ночи дьявольских полнолуний рядом с нахттотером можно было оказаться только случайно. Выбрать неудачный момент для срочного доклада, оказаться на волосок от смерти после неудачно испробованного заклятия, приволочь пленника…       Когда через семь лет после событий под Липанами отравленная луна снова показалась на небе, ландскнехт предложил было удалявшемуся в подземелье Миклошу помощь, за что едва не поплатился головой. Нахттотер в последний момент смягчил удар, ядовито посоветовал хрипящему от боли Йохану подумать лучше о себе, и захлопнул тяжелую дверь.       Запас крови в подвале был — благодаря ему господин Бальза на следующий вечер нашел в себе силы вскрыть горло первому из доставленных Чумным крестьян. Выглядел он еще хуже, чем в прошлый раз, хотя, скажи тогда кто об этом Йохану, тот очень бы удивился: куда уж хуже?!       Но на этот раз он не был удивлен. Он был чертовски зол. До сих пор, подобно другим тхорнисхам, Йохан почти никогда не позволял себе судить поступки Миклоша. Нахттритер был, согласно укладу семьи, существом недосягаемым, а потому — суждениям не подверженным.       Но другие тхорнисхи, насколько он успел выяснить, не знали о ядовитых лунах — слишком на виду был и вздорный характер нахттритера, и вспышки его гнева, и непредсказуемость поступков, чтобы удивляться периодическим отлучкам.       А Йохан знал — и, по собственному убеждению, имел полное право злиться на нахттотера: за идиотское упрямство, за удар, за то, что после всего этого он как должное воспринимал поставляемых ему овец, не испытывая даже подобия благодарности! Да ему хоть значение этого слова известно?!       Успокоиться не помог и вид подвала, в котором, кажется, не осталось ни единого целого камня — и как только свод не рухнул? Ландскнехт только оценивающе присвистнул, глядя на бурые капли подсохшей крови, кое-где пятнавшие серый известняк: нахттотер, похоже, даже не применял магию, разнося все вокруг в каменную крошку. Наслаждаясь чувством безнаказанности и единоличным владением тайной, Йохан поднял один из испачканных кровью камней, вдохнул еще не выветрившийся запах. Терпкий, не похожий на запах человеческой крови, интересно, каково было бы на вкус?..       Уходя, Чумной запечатал дверь личной печатью и снял ее только с приходом каменщиков — он не был намерен делиться. Через некоторое время он с удивлением нашарил в кармане плаща испачканный кровью камень, да так и оставил себе в качестве трофея.       Злость, полыхавшая в первые дни алым пламенем, позволяла Йохану твердо смотреть нахттотеру в глаза — и только когда она пошла на убыль, затаившись под сердцем, ландскнехт припомнил, каким изучающим в эти дни был взгляд Миклоша. Он проходил какую-то проверку, в этом сомнений не было, но ни смыслом этой проверки, ни сделанными выводами учитель делиться не спешил, и это давало новый повод злиться — вместе с восхитительным чувством свободы. Он знает. Он. Имеет. Право, черт побери!       И Йохан бережно хранил свою злость, подкармливая ее ядовитыми нотациями учителя, бросая в ее пасть пренебрежительные жесты и частые резкие выговоры.       Злость позволила ему смотреть в другую сторону, когда спустя четыре года он снова увидел спускающегося вниз Миклоша. Это была уже другая страна и другая резиденция: тхорнисхи следовали за полыхающими в Европе войнами, пополняя свои ряды, уничтожая магов других кланов или выполняя заказы, часто поступавшие от тех же кланов.       Йохан должен был, отправившись вперед, найти место для длительной стоянки, и справился с задачей превосходно. Замок, небольшой, но удобно расположенный, был приведен в порядок к прибытию нахттотера: привлеченные щедрой платой крестьянки вымели каждую пылинку из основных помещений, плотники сколотили добротную мебель в будущие казармы и навесили прочные ставни на окна. Каменщики и землекопы расчистили подвалы.       Кузнец навесил на вход в один из них прочную железную дверь. Не вполне уверенный, что нахттотер оценит непрошенную предусмотрительность, Йохан покрыл блестящий металл налетом ржавчины, но господин Бальза, кажется, и не взглянул в ту сторону с момента приезда, что и радовало, и бесило одновременно.       Но, когда на железной двери громыхнул засов, Йохан не почувствовал ожидаемого удовлетворения. Глядя на проклятую луну, он с удивлением понял, что не находит себе места. Дьявол усмехался, глядя на него с черного неба: что будешь делать, дурак?       Он пошел было в комнату для занятий, но не смог прочитать ни строчки. Тогда, спустившись в кузню, Чумной занялся, наконец, долго откладываемой работой: обточил камень с пятном крови и вставил его в рукоять любимого кацбальгера. Четыре года назад эта мысль показалась ему забавной, упрямство не позволяло ее забыть, а руки требовали работы — но она не дала успокоения, заняв до обидного мало времени и оставив после себя непонятное, но мерзкое чувство предательства.       Из-за железной двери не доносилось ни звука — за следующий час Йохан проверил это неоднократно. Не в силах больше выносить ожидание, он рано отправился на охоту, выбирая здоровых и красивых девушек. Времени до утра у Чумного оставалось, на его вкус, даже слишком много.       Не будучи склонным к душевным терзаниям и не умея, как следствие, с ними справляться, Йохан долго не мог понять, как выбраться из дерьма, в котором оказался. Попытаешься что-то сделать — рискуешь быть убитым на месте. Не попытаешься — чувствуешь себя… вот этим самым. Память, не стремясь облегчить ему жизнь, упорно рисовала сцену пробуждения в его первое полнолуние: усталого, но определенно здорового Миклоша, кутающегося в меховой плащ. Значит, способ все-таки есть, и нужно что-то сделать, но попытаешься сделать…       Устав метаться по замкнутому кругу, Йохан, наконец, принял решение. Он не был уверен, что это не решение о самоубийстве, но оно давало ему бесценную возможность спокойно дожить хотя бы до следующей ядовитой Луны — а там будь что будет.       Пять лет спустя, запечатав дверь, Миклош едва не подпрыгнул от раздавшегося за спиной лязга. Чудом сдержав ярость, уже накатывавшую кровавыми волнами, он обернулся, сплетая убийственное заклятье. Какого-то идиота занесло в подвал — тем лучше, господин Бальза найдет ему достойное применение в эту ночь.       Йохан с чувством веселой обреченности поставил на стойку последний из только что отбалансированных клинков и не очень убедительно изобразил удивление. Ну вот, теперь отступать некуда.       Нахттотер очень медленно опустил руку, гася магию — и вместе с ней надежду на быструю смерть.       — Кр-ретин! — выплюнул господин Бальза сквозь подкатывающий к горлу рык. Тонкие музыкальные пальцы хищно искривились, клыки блеснули в безумном оскале. — Ну. Что планир-руешь делать?       В учителе оставалось все меньше от разумного существа, но то, что занимало его место, пока медлило, видно, желая растянуть удовольствие от убийства. Йохан оказался быстрее, швырнув заранее подготовленное сковывающее заклятие. Сбить его не составило для господина Бальзы труда, но потраченных на это мгновений Чумному хватило, чтобы оказаться у него за спиной.       — Стараться остаться в живых, нахттотер, — выдохнул он, заключая Миклоша в стальные объятия.       Последовавшая за этим схватка показалась Чумному вечностью, но в действительности, если верить расчетам, заняла меньше времени, чем в ночь под Липанами. Яростное сопротивление первых минут сменилось знакомым напряженным ожиданием момента для атаки, и Йохану наконец удалось прижать Миклоша к стене — так оказалось легче пресекать внезапные попытки освободиться.       Минуты растягивались в года, пока Йохан ждал, считая хриплые вздохи и ощущая, как дрожит от напряжения прижатое к нему тело. Сто… пятьсот… восемьсот… Когда счет перевалил за тысячу, он, как и в прошлый раз, услышал, что дыхание нахттотера замедляется. Спустя еще одну вечность Миклош, сонно вздохнув, наконец обмяк у него в руках — так, кажется, стоя и провалившись в сон.       Йохан, сам измотанный противостоянием, подхватил его на руки, — какой же легкий, в чем душа держится? — и осторожно, стараясь лишний раз не дышать, донес до дальнего угла подвала, где расстелил предусмотрительно меховой плащ.       В голову лезло дурацкое: как жена, бывшая у ландскнехта в той, человеческой жизни, сунула ему в руки крохотный комочек — недавно родившуюся дочь. Он тогда так же стоял, дурак-дураком, боясь пошевелиться. Дочь. Если в жену, красивая, должно быть, вышла девка…       Чумной бесшумно выругался — вот ведь к месту непрошенный вздор! — осторожно опустил нахттотера на плащ, лег рядом, не выпуская его из кольца рук. В вопросах безопасности Йохан доверял своей интуиции — за исключением случаев, когда она советовала не ходить за сходящим с ума нахттотером.       Но ведь получилось? Получилось же?!       Лежа в темноте, чувствуя, как щекочут лицо мягкие волосы, Йохан пытался думать — но его размышление сводилось к одним и тем же вопросам, которые, не находя ответов, причиняли почти физическую головную боль.       Что происходит с нахттотером? Почему? Знал ли Луций? Что происходит? Почему Миклош — все еще превосходя Йохана силой — не может вырваться? Почему ему так плохо к утру? Что происходит? Почему луна? Что-дьявол-ее-возьми-происходит-с-нахттотером?       Рукоять кацбальгера с вделанным куском известняка неудобно упиралась в бедро.       Какова его кровь на вкус?       В голове воцарилась звенящая тишина, остальные вопросы в испуге разбежались. Йохан судорожно вздохнул: шея Миклоша была так близко, весь он был близко — тонкое тело, мягкие волосы, сложный горьковатый запах.       Удлинившиеся клыки приподняли верхнюю губу. Вот так, наверное, и сходят с ума — скоро они будут крушить стены вместе…       Какова его кровь на вкус?       Миклош завозился во сне, поудобнее устраивая голову на руке Йохана — к утру рука точно затечет — и пытаясь поглубже зарыться в его объятия. В каменном подвале было холодно, это чувствовал даже закаленный ландскнехт, что уж говорить о теплолюбивом нахттотере.       Чумной мысленно обругал себя, что не прихватил одеяло, вытянул вслепую руку, нашаривая свободный край плаща, как сумел, укрыл Миклоша — не хватало, чтобы проснулся от холода. Лежать так, не отпуская его рук, придерживая плащ, было страшно неудобно — зато отвлекало от мучительных вопросов и странных желаний. Облегченно вздохнув, ландскнехт закрыл глаза. Солдатская выучка, позволяющая спать при любом подвернувшемся случае, оказалась кстати и здесь.       Разбудил его скрежет камня о камень. Подхватившись с лежанки, Йохан сперва оказался на ногах и только потом окончательно продрал глаза.       — Для сторожа ты дрыхнешь удивительно крепко.       Господин Бальза извлек из прикрытой камнем ниши объемистый сосуд и теперь занимался извлечением заговоренной пробки, предохранявшей кровь внутри от сворачивания.       — Почему, скажи на милость, я вынужден делать все это сам?       — Простите, нахттотер, больше не повторится, — автоматически ответил Йохан, силясь разглядеть в темноте его лицо. — Который час?       — Неприлично ранний, полный закат — через три четверти часа. Ты как раз успеешь распечатать дверь.       Пробка наконец поддалась, подвал наполнился запахом крови. Вернувшись к расстеленному на полу плащу, господин Бальза с видимым удовольствием завернулся в теплый мех и наполнил кровью чашку. Чумной, наконец, разглядев его, поздравил себя: нахттотер был в порядке. Да, он выглядел сонным и уставшим, но по сравнению с прошлыми ночами был совершенно здоров.       Получилось!       — Чего ты ждешь? Приступай, работы там хватает. Когда закончишь, отправляйся за свежей пищей, терпеть не могу кровь из сосудов.       Голодный еще с ночи Йохан, насупившись, повернулся к двери. Работы и правда хватало: некоторые из печатей были знакомы ему только понаслышке. Но сейчас он бы скорее умер, чем попросил помощи: внутри с новой силой клокотала злость.       Да что он о себе возомнил?!       Когда он наконец закончил, солнце уже давно скрылось за горизонтом, и сам Йохан тоже был не прочь куда-нибудь скрыться: борьба с печатями отняла у него все силы.       — Готово. Разрешите отправляться на охоту?       Не оборачиваясь, чтобы не встречаться с учителем глазами, он повернул засов, но открыть дверь не успел: нахттотер отвел его руку. Чумной все-таки вынужден был обернуться и вытерпеть изучающий взгляд. Не заметив ни сумрачно нахмуренных бровей, ни сердитого вида ученика, господин Бальза осуждающе покачал головой:       — Ты или возмутительно мало практикуешься, или не умеешь контролировать силу. В таком состоянии первая же блондинка пришибет тебя фартуком.       Йохан не озвучил первый пришедший на ум ответ. Не озвучил второй. Подумав секунду, отринул и третий. Четвертый показался более подходящим: — Отправить Ганца?       Нахттотер демонстративно поморщился: — Он всегда приводит черт знает кого, — и, не дав Чумному времени придумать ответ, прокусил собственное запястье. — Пойдешь ты.       Руки налились свинцом, Йохан не мог сдвинуть их ни на дюйм. И, кажется, вообще не мог пошевелиться. Две аккуратные ранки, против обыкновения, не закрывались: кровь, стекая в ладонь Миклоша, скапливалась маленьким озерцом, лениво капала между пальцами. В воздухе разнесся знакомый терпкий аромат, сильный до головокружения, сбивающий с ног.       Это ведь не может быть мне.       Йохану случалось прикасаться к учителю раньше. В классе, когда тот поправлял положение его рук. На поле боя… Опять же, в полнолуния.       Дотронуться вот так — руками... губами — было немыслимо. Как Миклош сам этого не понимает?!       — Ты уже падешь в голодный обморок? — за осуждением пряталась плохо замаскированная издевка.       Чумной отмер. Не давая себе задуматься, схватил нахттотера за руку, аккуратно потянулся к собравшейся в ладони крови, стараясь свести прикосновения к минимуму.       Кровь — горячая, насыщенная магией, квинтессэнция восхитительной силы, пробежала огнем по пищеводу и взорвала в голове маленькое золотое солнце. Мысли улетучились. Не помня себя, Йохан сжал руку Миклоша, слизывая кровь с тонких пальцев, ладони, запястья. Лишь на самом краю сознания слыша судорожный вздох, он желал только одного: чтобы это никогда не заканчивалось.       Он едва не взвыл от разочарования, когда ранки исчезли, провел губами по белому запястью, собирая последние капли крови — и только тогда посмотрел, наконец, на нахттотера. В голове было пусто, но в теле бушевала невероятная энергия. Сейчас он мог сравнять с землей этот замок вместе с близлежащим городком.       Господин Бальза сунул ему в руку платок: — Вытрись. Не задерживайся с охоты. Ужин пусть подадут в малую столовую.       Железная дверь со стуком закрылась за его спиной, и Чумной, вздрогнув, наконец очнулся. В его руке был зажат платок из тончайшего дорогого батиста с вышитой монограммой.       В груди стало горячо от стыда: так потерять голову от глотка крови! Поспешно промокнув губы, Йохан покинул подвал и, избегая встречаться с кровными братьями, устремился прочь из замка. Оказавшись вне поля зрения часовых, он перешел на бег.       Со следующими лунами было проще. Чумной готовил помещение, сооружал тайник с запасом крови, с самого переезда примечал в селениях красивых женщин, достойных внимания нахттотера. Пресекаемые в самом начале, приступы ярости не несли обычных разрушительных последствий, и господин Бальза отделывался всего лишь усталостью, которая проходила после плотного ужина.       Йохан не питал иллюзий, что хоть какие-то из его действий остаются для нахттотера тайной. И, по его мнению, отсутствие запретов было явным поощрением. Тем глупее казалось упрямство, с которым нахттотер не понимал намеков, которыми Чумной выражал желание быть рядом в роковые ночи. Говорить прямо он с того удара больше не рисковал — в том, что последует еще один, сомнений не было.       Приходилось изобретать предлоги. Миклош, Чумной это понимал, вовсе не был требователен к изыскиваемым причинам, по которым ученик оказывался рядом, но каждый раз невольно вспоминал детские набеги на соседские сады и неловкие попытки оправдаться, когда его ловили и, держа за ухо, доставляли родителям. Получаемые нагоняи, впрочем, не остужали разбойничьего пыла, как и мучительные раздумья над новым предлогом — решимости сделать по-своему.       Слишком восхитительна была кровь, глотком которой теперь делился Миклош после пробуждения. И… Йохан под пыткой бы не признался, но даже кровь он не променял бы на момент, когда нахттотер засыпал в его руках. Тогда Чумному казалось, что он властен над целым миром.       ...Асиман подвернулись очень удачно.       Нахттотер не планировал задерживаться в Милане дольше недели: покинув основную резиденцию, он с небольшой группой охраны и прислуги поселился на вилле неподалеку от доминиканского монастыря.       Господин Бальза пожелал видеть да Винчи, слава о гении которого гремела по всей Европе и который в ту пору работал в главной монастырской церкви над "Тайной вечерей". Он исполнил свое желание и… не уехал. Миклош от души наслаждался равно беседами с Леонардо и переполохом, поднятым появлением Тхорнисха среди фэриартос, уже несколько лет крутившихся вокруг мастера.       Время от времени Миклош перехватывал у них людей, становившихся его хроникерами и личными живописцами. На Леонардо у нахттотера планов не было, но он не спешил заверять в этом фигляров: те, не желая спускать глаз с опасного соседа, то и дело отправляли к нему гонцов — всегда прекрасных и часто светловолосых женщин. Нахтриттер был ужасающе гостеприимен с посланницами, так что они часто менялись и не успевали ему надоесть.       Иными словами, пребывание в Милане оказалось куда приятнее, чем господин Бальза представлял себе изначально.       Вплоть до случившегося именно в это время безумного полнолуния.       Подвалы снятой виллы находились в плачевном состоянии и едва ли могли служить убежищем. Когда стало ясно, что возвращение в замок откладывается, Йохан, исследовав окрестности, между прочим рассказал нахттотеру о подземном ходе, который вел от монастырских подвалов к разбитому неподалеку саду. Ходом пользовались молодые монахи, посещая город с неугодными Господу целями, а также помощник настоятеля, тоже мужчина довольно крепкий. По пути, как выяснил любознательный ландскнехт, монахи оставляли рясы в удаленном закутке, где хранилась мирская одежда.       Господин Бальза выслушал байку с интересом и полюбопытствовал, к каким же это прелестницам тайком бегают монахи. Любопытство Йохана в эту область не простиралось, поэтому он придумал несколько имен и забавных описаний на ходу, зная, что проверять нахттритер все равно поленится: от фэриартос не было отбоя.       На этом он мог считать, что с честью справился с первой задачей — обеспечить нахттотера убежищем. Зато вторая — оказаться рядом — была на этот раз более заковыристой. Одно дело — столкнуться с учителем на территории замка, мало ли зачем может потребоваться заглянуть в подземелья. Другое — случайно встретиться в подвалах монастыря. Добро б еще монастырь был женский…       Поэтому, встретив в трактире пятерку асиман и обменявшись с кровными братьями новостями, Йохан от души возблагодарил ар Рахала. Тот порой грешил тем же, чем и тхорнисхи, обращая заинтересовавших его людей искусства, и, похоже, был уверен, что присутствие в клане да Винчи пойдет огнепоклонникам или их главе на пользу.       В ходе беседы ландскнехт по-товарищески подсказал им день, когда похищение пройдет наиболее гладко: в ночь полнолуния фэриартос устраивали бал лунного света — или какую-то еще дурь — и свита Леонардо будет минимальной. Обретя предлог посетить подвалы, он спал спокойно. Ну а если луна будет обычной… всегда можно рассказать обо всем нахттотеру, и тот разберется.       Они оказались куда более сильными магами, чем рассчитывал Йохан, и вовсе не обрадовались его компании. С грехом пополам сладив с одним, он оказался крепко прижат остальными — шансы дожить до следующей ночи таяли как фэри при виде золотых цацек. Но дьявольская луна по-прежнему благоволила ландскнехту: господин Бальза выбрал именно этот момент, чтобы спуститься в подвал, и спустя минуту все было кончено.       Так что теперь Йохан смиренно выслушивал внеочередную нотацию, вспоминал прошлые луны и думал, что даруемые ими блага всегда имеют темную сторону. Он вынырнул из воспоминаний, когда понял, что наступила тишина.       Чумной поднял взгляд на застывшее лицо нахттотера — каким оно бывало порой, если учитель принимал непростое или неприятное для себя решение.       — Когда-нибудь, — в голосе господина Бальзы больше не было ни раздражения, ни язвительности, — тебе не повезет, и ты свернешь себе шею. О чем ты вообще думаешь?       — Что мне повезет, — честно ответил Йохан.       Он смотрел учителю в глаза, наблюдая, как медленно светлеют голубые радужки. Время наступало.       — Пойдем, — наконец, вздохнув, решил Миклош. — Покажешь, где там эта… гардеробная. И сразу уйдешь, понял?       — Да, нахттотер, сразу уйду, — не моргнув глазом, соврал Йохан.       Он врал, и знал, что Миклош знает, что он врет, зная, что он знает тоже.       — Ты соврал, — обвинил учитель, глядя, как Чумной запечатывает дверь. Собственные печати снимать будет проще.       — Нет, нахттотер, просто уйти уже не успею.       Господин Бальза привалился спиной к стене. В неверном свете теплющейся лампадки Йохан видел, что его начинала бить дрожь — верный признак надвигающегося приступа. Побелевшие глаза неотрывно смотрели на приближающегося ландскнехта.       Йохан уже изготовился драться, но, к его удивлению, Миклош медленно, словно через силу, протянул ему сложенные ладони.       — Дер-ржи.       Так оказалось даже удобнее: оказавшись лицом к лицу со своим пленителем, безумец, похоже, стремился не столько вырваться, сколько добраться до его крови. Регенерация у Йохана была в порядке, и шансов причинить ему вред при помощи клыков у невысокого Миклоша не было. Так что пусть кусает, главное, чтобы руки не высвободил.       — Знал бы, — пробормотал Чумной, чувствуя короткую жгучую боль от очередного укуса, — снял бы рубаху.       Ткань на груди была изодрана в клочья и пропиталась кровью — одежду можно было выбрасывать.       Услышав голос, Миклош поднял голову, Йохан встретил взгляд кошмарных белых глаз с черными точками зрачков. По коже пробежал мороз. Он не был уверен, что занявшее место нахттотера существо узнает его, что оно вообще что-либо понимает, но все-таки добавил:       — Мне не то чтобы жалко. Просто неудобно, наверное.       Лицо безумца исказилось в яростной гримасе, но с губ не слетело ни звука. Он явно услышал — и даже, кажется, притих, ожидая продолжения.       В голову Йохана пришла безумная идея. Чувствуя себя самоубийцей, он негромко, успокаивающе заговорил: — Давайте попробуем так…       Он медленно расслабил руку, удерживающую нахттотера за талию, провел ладонью вверх по напряженной спине, каждую секунду ожидая, что безумец рванется прочь. Но тот не двигался, сверля его жутким, полыхающим слепой злобой взглядом. — ...сейчас я распущу завязки...       Мягко сжав напоследок его плечо, Йохан, боясь вздохнуть, убрал руку и так же медленно, продолжая смотреть существу в глаза, распахнул ворот. — … и сделаю вот что…       Перехватив по отдельности кисти Миклоша, он как мог быстро завел его руки за спину и снова сжал их в своей. Конечно, безумец не мог упустить эту возможность и не попытаться освободиться, но Йохан был готов. Победа осталась за ним, а сам он — остался жив.       Теперь Миклошу было удобно по глотку, прерываясь на рваные вдохи и выдохи, пить его кровь, а Чумному — удерживать безумца, плотно зажав его между стеной и собственным телом. Сделка, что ни говори, была вполне выгодной…       ...Когда нахттотер наконец провалился в сон, Йохан донес его до сбитой из досок лежанки — грубо сколоченной, зато с мягким набитым соломой матрасом и одеялом. Простыню, которой был прикрыт матрас, давно не меняли, она пахла потом и женскими духами — к этому безмолвному свидетельству ночных грехов примешивался горьковатый аромат Миклоша.       Чумной растянулся на матрасе, а господин Бальза с удобством расположился на его груди. И можно было бы дотянуться до припрятанного рядом кувшина и утолить голод, зверский после схватки и потери крови, но вместо этого Йохан дотянулся до одеяла и укрыл их обоих.       Он лежал, чувствуя, как мерное дыхание Миклоша щекочет грудь, и перебирал в памяти недавние события. Значат ли они, что отныне ему можно сопровождать нахттотера, не изыскивая нелепых причин, или тот расставляет ловушку? Почему — этот вопрос неизменно занимал его — позволяет себя удерживать?       Показалось ли Чумному, или он действительно разглядел за пеленой ярости безумную тоску?       Как всегда после схватки, он был уверен, что мучимый неразрешимыми вопросами, не уснет.       И всегда вскоре уже крепко спал.       Йохан проснулся, когда Миклош зашевелился, выбираясь из его рук.       — Кровь там, — не открывая глаз, сообщил ландскнехт.       Вес Миклоша сместился, когда тот потянулся через его голову к нише. Повозившись немного, нахттотер скатился с него и присел было на край лежанки, но тут же с возгласом отвращения вскочил на ноги. Йохан поспешно открыл глаза:       — Что случилось?       Господин Бальза в ужасе смотрел на злополучную мебель:       - Эта кровать смердит так, словно тут перебывал весь монастырь и половина шлюх города! И я на ней спал?! Ты в своем уме?!       Чумной успокаивающе вскинул руки:       — Нет, нахттотер, на ней спал я. Вы спали на мне, так что все в порядке.       — Mein Gott... — Миклош сумрачно посмотрел на табурет, справедливо подозревая и его в содействии разврату, но все-таки присел, накрыв предварительно платком.       Йохан, скрывая улыбку, отошел к двери и демонстрировал всем своим видом, что занят печатями. Когда нахттотер покончил с завтраком, все было готово.       — Ужин доставить в кабинет?       — В купальню, — пробурчал нахттотер, поднимаясь и взмахом руки мстительно развеивая и лежанку, и табурет в труху. — И сам чтобы перед этим вымылся — неизвестно, какие паразиты водились в этом матрасе.       — Хорошо, нахттотер.       — И смени одежду.       — Конечно, нахттотер.       — Всю одежду.       — Как скажете, нахттотер.       Миклош подошел ближе, нахмурился, разглядывая порванную и окровавленную рубаху.       — Твое счастье, что я не добрался до горла.       Йохан серьезно кивнул:       — Да, нахттотер.       — Много потерял крови?       — Терпимо.       Глядя все так же хмуро, Миклош неторопливо распустил ворот собственной рубахи. Встретив непонимающий взгляд Йохана, вздохнул, демонстративно отвел ворот в сторону, обнажая шею с проступающими сквозь тонкую до прозрачности кожу венами, и закрыв глаза, слегка запрокинул голову.       Чумной сглотнул, чувствуя, как часто и тяжело бухает в груди сердце. Принять такой подарок было немыслимо. Отказаться… отказаться было — невозможно. Пока разум метался в панике, руки уже действовали, обнимая, заграбастывая, привлекая к себе — близко, плотно, не вырвется — запрокидывая светлую голову, зарываясь пальцами в льняные пряди.       Безотчетно растягивая удовольствие, Йохан провел языком вдоль соблазнительной вены, ощущая быстрое биение чужого сердца, наметил губами место укуса и чувствуя, как крупно вздрогнуло выгнувшееся в его объятиях тело, вонзил наконец клыки.       Время остановилось, растянувшись в ослепительную вечность, но тут разум, запоздало очнувшись, заорал: "Хватит!"       Сам не зная, как хватило сил, Йохан приподнял голову — за мгновение до того, как в плечи уперлись, отталкивая, узкие ладони. Он едва не взвыл от жажды и разочарования. Сдержав первый порыв — прижать отталкивающие руки к стене над головой и снова впиться в горло — мягко, успокаивающе провел ладонью по спине нахттотера. И был вознагражден молчаливым разрешением подхватить губами последние алые капли, скатившиеся к ключице.       Осознание настигло его еще через секунду — но едва ли сделало легче усилие, которое потребовалось совершить, чтобы разжать руки. Отступив на шаг, Йохан пытался — и никак не мог — заставить себя посмотреть нахттотеру в лицо. Тепло его тела чувствовалось, кажется, даже на расстоянии, жгло сквозь одежду.       В тишине, нарушаемой звуком тяжелого дыхания, раздался хрипловатый смешок, а затем звук поворачивающегося дверного засова.       Чумной поднял наконец глаза. Он чувствовал себя… ограбленным.       — Удачной охоты, — нахттотер мазнул по его лицу нечитаемым взглядом и исчез в темноте монастырских подвалов.       И Йохан отправился на охоту — а перед этим, поддавшись внезапному порыву, заглянул к молоденькой фэри, неосторожно делавшей ему авансы.       Она и впрямь не посмела возразить — впустила его в дом, пригласила в купальню, куда вскоре скользнула и сама. Прильнула, прижалась полной грудью, покрывая плечи и грудь ландскнехта легкими, как прикосновение крыльев бабочки, поцелуями. Но, обладая ее податливым миниатюрным телом, он чувствовал себя обманутым.       Не те волосы — длинные, тяжелые, не тот, слишком сладкий, запах, не тот голос.       Фейри, увы, оказалась совершенно не в его вкусе.       Проведя в Милане еще с месяц, тхорнисхи, к облегчению фэри, уехали. Миклош — вдохновленный почерпнутыми у Леонардо приемами рисования и опытом анатомических штудий. Йохан — измученный тяжелыми снами, в которых ядовитая луна истекала терпко пахнущей кровью, а он все никак не мог ни поймать хоть одну каплю, ни отыскать нахттотера в бесконечных подземельях.       Через какое-то время сны прекратились, но теперь он часто ловил себя на том, что ждет полнолуние с нетерпением.

* * *

      Дверь в мастерские оказалась заперта, и от нее еще на подходе разило магией. Йохан в сердцах выругался: похоже, все-таки опоздал.       Так случалось время от времени с тех пор, как Чумной утвердился в роли первого помощника нахттотера и начал много ездить по делам семьи. Несмотря на все усилия, вернуться к полнолунию получалось не всегда. Выходит, он зря угробил вчера десяток людей, торопя проведение операции.       Учитель, конечно, справится сам. С появлением постоянных резиденций с этим стало легче: можно было тщательно оборудовать подвал, наложить на помещение сдерживающие заклинания, заранее пригнать подходящую пищу. А ближе к середине двадцатого века господин Бальза, предприняв рискованное путешествие в Египет, заполучил из хранилищ Каирского музея манускрипты Гая Тхорнисха, учителя Луция.       Свитки случилось сфотографировать журналисту, и, увидев снимок в газете, Миклош потерял покой и сон: их утратой сокрушался еще его учитель. Не в силах доверить дело подчиненным, он ринулся в Каир, взяв только ученика.       Йохан был в восторге. Проведя четыре с лишним столетия в походах, ландскнехт, в отличие от сибарита Миклоша, тяготился слишком размеренной в последние десятилетия жизнью и рад был развеяться. Египет, храня память и о великой цивилизации, и о первобытной жестокости, оказался прекрасной отдушиной.       Газеты, как оказалось, читал не только нахттотер. Каждый клан имел в Каире свои интересы, не обошлось и без даханавар, которым без манускриптов тоже жизнь была не в радость. Их неожиданно бурно поддержали негоцианты. Обозленный помехой, Миклош в сердцах заключил пакт с асиман, пообещав им помощь в поисках и похищении некоего костяного гребня, на который положил глаз лично Амир. В чем заключалась ценность безделушки, нахттотер так и не понял, хотя изучил ее очень внимательно, когда заполучил.       Гребень даже не был магическим, разве что красивым, благодаря инкрустации драгоценными камнями. Но не ради же них? Единственным, что выделяло его среди прочих украшений, были вырезанные на внутренней стороне символы, расшифровав которые, нахттотер прочитал пожелание долгой жизни и вечной красоты. Пожав плечами, он равнодушно отдал находку пироманам: всего-то с ней было и сложностей, что перерыть каталоги. Огневую поддержку те обеспечили по высшему разряду, так пусть Амир тешится сувениром.       Киндрэт провели в Каире всего с неделю, а темами для собраний у Ревенанта обеспечили себя на ближайшую пару лет: последствия конфликтов аукались еще долго.       Господин Бальза клял тупых блаутзаугеров, жадных до чужого добра. А Йохан вспоминал щедро лившуюся кровь и постоянное ожидание схватки в моменты затишья. Он ценил подобные развлечения, в последнее время выпадавшие на его долю все реже. Кровные братья, к огорчению ландскнехта, учились взаимодействовать цивилизованно. Впрочем, Чумной верил, что на его долю войн еще хватит.       Он верил также, что и нахттотеру не мешает время от времени встряхнуться. Йохана беспокоило, что тот все реже выбирается из дома и предпочитает руководить кланом, не покидая резиденции.       По возвращении из Каира он и вовсе в обнимку с манускриптами скрылся в библиотеке — только для того, чтобы, проведя там безвылазно неделю, переехать в лабораторию. Йохан преданно охранял его покой: отбивал дипломатические атаки осатаневших даханавар, ускользал от попыток вьесчи впаять счет в качестве компенсации ущерба, вел переговоры с пироманами, у которых опять случилась нужда в мобильной армии Миклоша.       Нахттотер работал, отмахиваясь от всех вопросов: "Не маленький, разберешься сам". Чумной разбирался — и тревожился.       К концу четвертой недели, когда нахттотер, не поморщившись, выпил подогретой консервированной крови, Йохан решился поговорить с ним серьезно. Первую минуту господин Бальза внимал ученику раздраженно, вторые две — удивленно, а к концу третьей — хохотал до слез. На такой эффект Чумной, признаться, не рассчитывал, но лучше так, чем привычное "отстань, я занят".       - "Безответственность"! "Забота о здоровье"! "Моральный облик клана"! — Миклош утирал выступившие слезы. — Где ты этого нахватался?! Не уточняй, — замахал он руками на открывшего было рот ученика. — Ох… никогда не думал, что меня побьют моим же оружием.       И, сдавшись, позволил Йохану отвезти себя на площадь при городской ратуше, где фэриартос устраивали небольшой бал.       Потом господин Бальза, конечно, отказывался выходить из кареты, жаловался, что его раздражает бездарная музыка, музыканты, оформление площади и толпа овец, но, не найдя в Чумном ни толики сочувствия, махнул рукой, распахнул дверцу — и через минуту уже танцевал с умопомрачительной блондинкой, обращенной недавно, а потому еще не испытывавшей перед Миклошем Тхорнисхом должного ужаса.       Когда разгар празденства миновал, нахттотер высказал желание поохотиться и, вполне довольный жизнью, вернулся домой перед самым рассветом. Но и тогда не отпустил ученика, затребовав подробный рассказ обо всех произошедших за месяц событиях. Выслушав, раскритиковал в пух и прах каждое решение Йохана, сделал вывод, что в целом все шло не так уж плохо — и удалился в сторону спальни.       Вполне удовлетворенный достигнутым результатом, Чумной преисполнился было решимости извлечь нахттотера из лаборатории к следующей же достойной внимания театральной постановке — но через четыре дня тот вышел сам, с трудом удерживая в руках свернутые манускрипты Гая Тхорнисха, пухлую тетрадь и запечатанную колбу с вязкой на вид жидкостью неприятно багрового цвета.       — Это в библиотеку, — скомандовал он подоспевшему Йохану, роняя свитки ему в руки. — Это — переплести и поставить рядом, — к помощнику перекочевала и тетрадь.       — А это? — поинтересовался Чумной, кивая в сторону колбы. Его одолевали дурные предчувствия.       — А это, судя по тому, как оно пахнет, я бы с удовольствием вылил в канализацию, но оно может быть полезным. В своих записях — кстати, я перевел их — старина Гай описывает рецепт эликсира, который безуспешно пытался восстановить сперва Луций, а затем я. На этот раз, похоже, все получилось.       — Прекрасно, нахттотер, — Йохан нашел в себе силы произнести поздравление искренне. — Только, если можно, не испытывайте его один.       — Не веришь в своего нахттотера? — прищурившись, хмыкнул господин Бальза.       — Обеспечиваю вашу безопасность.       Приготовленная Миклошем субстанция должна была обеспечить ему возможность контролировать свои эмоции и не сходить с ума от лунного яда.       Это избавило бы господина Бальзу от множества проблем, его подчиненных — от смертельной опасности, и точно пошло клану на пользу. И все же Йохан отчасти был благодарен кадаверциан, которые, устроив локальный апокалипсис, вынудили кровных братьев покинуть Прагу.       Эликсир был потерян во время поспешного отъезда, несколько лет заняло обустройство… Вспоминая время от времени о прерванном эксперименте, господин Бальза порывался иногда вернуться в лаборатории, но вторая половина двадцатого века оказалась богата на события, и его все время что-то отвлекало.       К чести Чумного, он рад был, что разработка лекарства откладывалась, не только из эгоистических соображений.       Он помнил, к чему привела предыдущая попытка.

* * *

Ватикан, октябрь 1501 года (историческая справка - см. "Каштановый банкет")

      Настроение, в котором он застал нахттотера с полгода назад, не понравилось Йохану сразу. Господин Бальза предался унынию. Еще вчера оживленно беседовавший с информатором из Австрии, на следующую ночь он заговорил о тщете всего сущего. Еще через сутки меланхолия достигла критической стадии: Миклош сходу принял предложенный Йоханом план атаки на крепость асиман. Чумной почувствовал себя оскорбленным: над этим планом он корпел неделю и ждал чего-то большего, чем равнодушное "сойдет".       Разрушение небольшой крепости должно было стать началом возмездия за нападение на караван вьесчи, находившийся под охраной нахтцеррет. Судя по стянутым для нападения силам, негоцианты врали, рассказывая, что везут всего лишь шелка и драгоценности. Купцы и охрана были перебиты, сундуки похищены, а Рамон пришел в такую ярость, что нагрянул лично.       Нахттотер торговался как дьявол, упирая на недостоверную информацию о ценности груза, но Рамон самого дьявола учил торговаться, и компенсация, даже уменьшенная вдвое против первоначальной, пробила чувствительную брешь в бюджете семьи. Господин Бальза вынужден был отказаться от постройки картинной галереи, над проектом которой, заразившись от да Винчи, работал почти шесть лет, и Йохан не завидовал асиман: всю освободившуюся энергию нахттотер направил на разработку плана мести.       А теперь — "сойдет".       Сломав голову в бесплодных попытках угадать, что же, черт побери, стряслось, Чумной рискнул вернуться в кабинет нахттотера и спросить в лоб. К его удивлению, учитель не разозлился, а вместо этого задал встречный вопрос:       — Ты ведь знаешь, что такое неудачная Витдикта?       Чумной знал. Нахттотер порой разрешал ему сопровождать себя на советы, и, не желая ударить в грязь лицом, ландскнехт не ленился уточнять значение непонятных слов.       — Недавно обращенному попытались вернуть человеческую сущность. Погиб и птенец, и проводивший ритуал мастер.       — Мастера, — поправил господин Бальза.       — Ну да, — кивнул Йохан. — Выкосило всю верхушку Леарджинни, шпион докладывал. Если асиман не полные идиоты, ледышкам конец… так вы что, из-за них переживаете?       — Переживаю?! — вскинувшись, зашипел, Миклош. — Я - пе-ре-жи-ва-ю? Пусть по их несчастной судьбе стенает Фелиция, роль плакальщицы как раз про нее! Впрочем, — он брезгливо поморщился и сбавил тон, — через год-другой на совете у Ревенанта мы все выскажемся по поводу канувшей в прошлое эпохи, невосполнимой утраты для магии и культуры и почтим память погибших кровных братьев. Вот, кстати, не забудь приготовить подходящее к случаю платье, а то опять будут говорить, что я набираю исключительно неотесанных варваров... Так вот. Я не могу сказать, что все это будет фарсом, Леарджинни были сильны и в магии, и в искусстве и прочая, и прочая. Но, — он назидательно воздел перст, — по большому счету, они повели себя как кретины, сдохли как кретины, и подарили нам обширные территории и ряд занятных музеев, в которые со временем превратятся их храмы.       — Но тогда что вас… — Йохан помялся, подбирая слово, — тревожит?       — Библиотека, — замогильным тоном ответил господин Бальза. — В австрийской резиденции находится библиотека Лауры. И не видать мне больше блондинок, если даханавар еще не наложили на нее лапу под видом помощи обезглавленному клану!       Йохан присвистнул. Если что и занимало нахттотера больше меценатства, так это переписка с Лаурой Леарджинни. Почтенную даму с младых клыков почитал еще Луций, а до того она была дружна с его учителем, имея с Гаем, как гласили предания, бурный роман и общие исследования в лаборатории по его окончании.       Предпочитая дипломатии силу, с Лаурой господин Бальза был неизменно любезен. Йохан знал, что не последней причиной является собранная ею библиотека, где содержались данные по проектам, не относящимся напрямую к секретам магии леарджинни, а потому условно доступная другим кровным братьям. Условно — потому что список допущенных определяла Лаура лично.       Питая по старой памяти некоторую слабость к Нахтцеррет, нынешнего их главу она называла в письмах "трогательной бестией" и приглашала трижды, в последний раз — пятьдесят лет назад. Миклош тогда, бросив все дела и загрузив ученика заданиями, рванул на месяц в Австрию, вернулся окрыленный, о "старой перечнице" отзывался с восхищением, и вскоре пополнил арсенал высшей магии Нахтцеррет "серым тленом", ставшим после утраты "темного" лучшим из защитных заклинаний.       Теперь Лаура, входившая в Совет, была мертва, а ее библиотеку наверняка "спасли" благородные даханавар, чья резиденция находилась неподалеку. Скорбь господина Бальзы по этому поводу была безмерна.       — Месяц назад она писала мне, что планирует обнародовать позднюю переписку с Гаем Тхорнисхом. А ведь до того, как старик сунулся в Сады Боли, они работали над "эликсиром баньши", и не без успеха.       — Мне очень жаль, нахттотер.       Йохан не стал развивать тему — нахттотер и так сказал больше, чем предназначалось для его ушей. Об "эликсире баньши" ему было известно — средство, разрабатывавшееся по заказу кадаверциан, предназначалось для их пророчиц, время от времени терявших разум и становившихся крайне опасными тварями. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы выстроить аналогию.       За годы, проведенные рядом с учителем, Чумной не раз убеждался, что Миклош Бальза не умеет признавать поражение. Некоторые проблемы, по его мнению, решались сами собой просто потому, что не могли больше сопротивляться.       Он опасался, что о какую-то из проблем нахттотер просто разобьет себе лоб.       После смерти Гая Тхорнисха среди Гласов разгорелась борьба за власть, в ходе которой были потеряны многие бесценные документы и почти все личные записи покойного. Когда кресло Гая перестало раскачиваться под Луцием, тот кинулся восстанавливать утраченное, потратил много сил, нервов и средств, сделал попутно ряд открытий в области алхимии — но многое вернуть так и не смог.       Господин Бальза время от времени рассказывал ученику отрывки этой истории, и тот, глядя на непрерывно увеличивающуюся библиотеку, вспоминал богатое словосочетание, услышанное на одном из собраний от Фелиции: "привитые родителями комплексы". Чумной долго пытался понять, что это значит, пока однажды ему не пришлось лично руководить погрузкой библиотеки при очередном переезде.       Озвучить нечто подобное он бы, конечно, не решился даже под пыткой. Как и смутных пока подозрений, что, помимо устрашающе звучащих "комплексов", Миклош не унаследовал от Луция ни единого качества.       Луций, по рассказам ученика, владел невероятно сложными заклинаниями — они умерли вместе с ним. Миклош предполагал, что обладает более сильным потенциалом, но не мог приблизиться к учителю по уровню мастерства. Луций был талантливым, почти как Гай, алхимиком — Миклош, обладая потрясающей зрительной памятью, мог механически повторить его действия, но сам не мог составить ни одного нового эликсира. Луций красиво манипулировал окружающими — Миклош художественно разделывал трупы.       Время от времени Йохан утаскивал со стола нахттотера кусок пергамента, на котором тот рисовал, размышляя. Его завораживал момент, когда из хаоса линий внезапно проступал четкий рисунок. Нахттотер никогда не вспоминал о пропажах и никогда не хранил картины собственной кисти. Однажды Йохан спросил, почему они всегда оставляют их, покидая резиденцию, на что учитель ответил, что у него достаточно хорошая память, и он и так все помнит.       Единственным, что нахттотер хранил, были нотные тетради. Нет, он не слишком сожалел, когда они терялись, но не выбрасывал их намеренно. Чумной спросил тогда же, в чем разница, и получил в ответ: "Это я действительно создаю". Ответа он, чуждый и творчеству, и творческим мукам, так и не понял. Но рисунки были красивые, брать их себе не воспрещалось, и Йохана вполне устраивало такое положение дел.       Что его не устраивало — так это попытки господина Бальзы продолжить исследования Луция и Гая в области алхимии. Плохо это, с точки зрения Йохана, было со всех сторон: во-первых, в большинстве случаев эксперименты просто не приводили ни к чему хорошему, оканчивались жертвами, а возможность обеспечить достаточное количество жертв не из клана выпадала не всякий раз, хотя Чумной старался. Во-вторых, немногие удачные результаты, достигнутые больше усердием, подогревали интерес господина Бальзы к этой области, и это вело к повторению цикла.       Отдельным пунктом Йохан не любил тему "эликсира баньши". Причина была очевидна: испытать его нахттотер, скорее всего, сможет только на себе. А про неочевидную причину лучше было молчать.       Как и про то, что, возможно, потеря библиотеки Лауры — это, в конечном счете, не так уж плохо.       Крепость асиман взяли на следующую же ночь, и Миклош, к удовольствию Йохана, вновь обрел интерес к осуществлению плана мести.       А еще через месяц пришло письмо, написанное Лаурой за три дня до Витдикты.       Письмо принесла шатавшаяся от усталости, оборванная и до крайности грязная девчонка. Господин Бальза, брезгливо взяв свиток, хотел было тут же отправить ее восвояси, но сперва изволил полюбопытствовать, кому Лаура доверила свое последнее послание.       Имя девчонки — Риннон Леарджинни — ни о чем ему не сказало, но нахттотер все-таки, поколебавшись, отправил ее в купальню с наказом вымыться к ужину. В конце концов, девчонка могла рассказать что-нибудь новое об австрийских событиях.       Расставшись с грязным тряпьем и переодевшись, она оказалась вполне привлекательной и чем-то похожей на Лауру, а рычание, с которым изголодавшаяся Риннон впилась в горло жертвы, расположило нахттотера к замарашке. К тому же, ознакомившись с письмом, он уже знал, кто она. Пять лет назад Лаура все-таки вняла уговорам и взяла себе ученицу.       Ничего существенно нового Риннон рассказать не сумела: Витдикты потребовал лично Судья, сестру которого насильно обратил потерявший голову от любви щенок, Старейшины не посмели отказать и не рассчитали сил. Лаура, боясь неудачи и зная, к чему она приведет, отправила ученицу туда, где ее точно не будут искать…       — И что мне с ней делать? — недоуменно спросил в пространство господин Бальза, когда падающая от усталости Риннон отправилась в спальню, а за нахттритером закрылись двери кабинета.       Пространство, в котором присутствовал Йохан, подумав, ответило:       — По мне так добить, нахттотер. Один черт она не жилец: асиман, я слышал, уже вовсю охотятся за ледышками.       — Разумно, — нахттотер поморщился. — Высунувшись за порог, она не проживет и недели. Пять лет от обращения! Не таскать же ее с собой...       Тон его, однако, не предполагал немедленного выполнения, и Йохан терпеливо ждал продолжения, уже догадываясь, каким оно будет. И оно прозвучало:       — Но вряд ли Лаура имела в виду именно это, прося помочь девочке. А такие женщины, как она, встречаются не каждый день… теперь уже и вовсе не встречаются, разрази Судью гром.       Палочка угля выводила на листе пергамента хаотичные линии. Чумной зачарованно наблюдал, как в них проступает женское лицо: не слишком привлекательное, но притягивающее пронзительным взглядом решительно прищуренных глаз… Прервав линию на середине, нахттритер встал и принялся раздраженно мерить кабинет шагами. Ландскнехт, воспользовавшись, моментом, забрал рисунок.       Сделав еще несколько кругов по кабинету, Миклош резко остановился перед стеной, на которой висел рисунок в простой деревянной рамке. Этот рисунок, подаренный ему Леонардо, нахттотер таскал с собой из одной резиденции в другую, шутливо утверждая, что настанет время, и клочок бумаги принесет ему целое состояние.       Рисунок был головоломкой: из пасторального пейзажа, если смотреть на него достаточно долго, проступали танцующие пары, разлетавшиеся, в свою очередь, стаей сов. Так считал Йохан. Нахттотер же утверждал, что это совы складываются в пейзаж, а вместо танцующих пар видел сражавшихся воинов.       Несколько минут Миклош стоял неподвижно, разглядывая рисунок, а затем обернулся. На его губах играла совершенно мальчишеская улыбка.       — Я придумал, — сообщил он. — Можешь отправляться паковать вещи.       И бережно снял рисунок со стены.       Ранним вечером он объявил, что тхорнисхи отправляются в Рим. Это не вызвало особенного удивления, нахттотер давно проявлял интерес к семье Борджиа и видел в них превосходный инструмент для точечных ударов по политике, проводимой в Европе даханавар. К тому же, не без удовольствия сообщил он за ужином, сын Папы, Чезаре, нанял самого Леонардо, чтобы тот спроектировал для него боевые машины, и лично он, господин Бальза, не против посмотреть на работу гения в ином амплуа.       Увлеченно обсуждая с Йоханом последние вести из Священной Империи, Миклош, казалось, забыл о существовании Риннон, весь ужин напряженно ожидавшей его решения. И только уходя, резко обернулся в дверях.       — Ты. Едешь с нами. Ведешь себя тихо, магию гасишь, из повозки, гостиницы, дома — без разрешения ни ногой. Все поняла?       Девушка молча кивнула.       — Почему именно Рим? — своим планом нахттотер так и не поделился, и Йохан, уже готовый в дорогу, изнывал от любопытства.       — Потому, мой друг, — нахттотер нежно погладил свиток с письмом, — что в подземельях Ватикана, насколько мне известно по рассказам Луция, существует тайное убежище Леарджинни. И если нам удастся отыскать его, мы убьем двух птиц одной стрелой.       — Устроим девчонку… — предположил Йохан.       — …и получим возможность исследовать закрытую территорию клана, — господин Бальза сыто улыбнулся. — При всей хваленой открытости у ледышек полно секретов.

<…>

      Шарах! Чеканный сосуд с песком с грохотом врезался в стену, смявшись от удара.       — Я так и знал, что без даханавар не обошлось и тут!       Йохан стряхнул с воротника песчинки и сделал несколько осторожных шагов по направлению к столу. Там, в опасной близости от нахттотера, стояла зачарованная терракотовая статуэтка, на поиски которой господин Бальза в свое время убил немало сил и средств. Не то чтобы Чумному было жалко вещицу, но нахттотер ее жалеть будет точно. Потом.       А сейчас Миклош тяжело дышал, и на его скулах расцвели красные пятна. Чумной про себя оценил опасность на семь из десяти: шансы остаться в живых ненулевые, но лучше держаться подальше. Так, собственно, и предпочитали поступать тхорнисхи, разлетавшиеся вспугнутыми птицами при первых признаках грозы. Все, кроме Йохана, которого эти вспышки гнева притягивали, словно магнит.       За последнее десятилетие он привык оценивать их по десятибалльной шкале. "Пять" — обычное скверное настроение, чреватое выволочками по поводу и без. "Десять" — вдохновенное разрушение всего, что попадалось под руку, без разделения на одушевленное и нет.       Когда тхорнисхи радовались, что нахттотер сегодня на редкость благодушен, ландскнехт только усмехался в бороду: он прекрасно чувствовал постоянно бурливший внутри Миклоша вулкан. Это было "три".       Постоянная злость, считал Йохан, была топливом, поддерживавшим работоспособность нахттритера. Несколько раз он был свидетелем состояния на "один", чаще вызываемого стараниями особенно умелой фейри и реже — хорошей книгой, и по-своему это было куда опаснее "десяти". Не из-за риска стать случайной жертвой — Йохана пугали собственные желания.       Заходя в спальню с кубком свежей крови, он отводил глаза и старался скорее уйти, но зрелище расслабленно раскинувшегося на подушках Миклоша все равно отпечатывалось на внутренней поверхности век.       Тонкая до прозрачности кожа с проступающим рисунком вен, красивые, но едва наметившиеся мускулы, длинные, изящные пальцы, узкие ступни, губы, слишком полные для мужчины, волосы, отпущенные по нынешней моде до плеч; покрытые пушком, не знавшие бритвы щеки. Луций, похоже, обратил его совсем мальчишкой — так не принято было поступать, но Чумной, глядя в безмятежное лицо Миклоша, придававшее ему непривычно уязвимый вид, не мог винить покойного главу клана. Невозможно… немыслимо держать рядом подобное существо и не взять, не подчинить себе, это сколько ж нужно выдержки. Йохан бы точно не смог.       Эти моменты и без того прорывались в сны — горячие, кровавые. В них Чумной покрывал тонкое тело сотнями порезов и укусов, слизывал жгучую, терпко пахнущую кровь, такую красную на бледной коже, и Миклош не пытался вырваться, только вздрагивал под поцелуями лезвий и обжигающими прикосновениями его губ, и царапал его плечи: "Дер-ржи…" — как будто Йохан в силах был отпустить или оторваться от него хоть на мгновение.       После таких снов Чумной просыпался, чувствуя, как горит тело от невыносимой жажды, уходил на охоту, но насытиться не мог — кровь овец казалась безвкусной.       Ко времени его возвращения нахттотер, конечно, уже привычно злился по поводу или без, и обо всем как-то само собой забывалось. В обычном состоянии Миклош напоминал стрелу на натянутой тетиве: не лишено эстетики, но на пути лучше не стоять.       Измучившись, Йохан завел привычку вваливаться к нахттотеру в немытой обуви: грязь и беспорядок в доме господин Бальза ненавидел до зубовного скрежета. Это грозило неприятностями в обычное время, зато в дни "единиц" моментально выдергивало нахттотера из блаженно-умиротворенного состояния. Из-за этого Чумной чувствовал себя слегка виноватым — но лучше так, чем постоянное опасение, что однажды выдержка подведет его наяву. И вовсе невыносимой была мысль отправить к Миклошу кого-то другого.       Был еще, конечно, "ноль"... Со сном у господина Бальзы проблем обыкновенно не случалось.       Сегодня же буря началась еще в карете, в которой они возвращались из дворца Папы. Невозмутимыми остались только мертвые лошади, которыми кадаверциан исправно снабжали остальные кланы. Кучер же и охрана исчезли со сверхъестественной быстротой, стоило Миклошу выйти из кареты, а дверь перед ним открывал уже Йохан: даром что тхорнисхи не телепаты, а весть, что господин Бальза сильно не в духе, распространилась моментально.       Теперь нахттотер срывал злость на обстановке своего кабинета — обходя пока вниманием безмолвно стоящего ученика.       — Ваноцца! Джулия! Всесильные женщины Папы Римского! Как можно было быть настолько слепым?!       В стену полетела чернильница, рука господина Бальзы потянулась за новым снарядом — одновременно с рукой Йохана. Их пальцы сомкнулись на статуэтке.       Мельком посмотрев вниз, на тесно переплетенные пальцы, ландскнехт поднял взгляд — чтобы увидеть, как на мгновение распахиваются в немом изумлении голубые глаза, а затем лицо нахттотера искажает гримаса ярости.       "Десять... он убьет меня".       — Сдурел?!       Взбешенный до белых глаз, Миклош действительно мог сейчас походя испепелить ученика, и нужно было что-то сделать, но тело налилось свинцом, только хлестал плетью яростный взгляд и обжигало прикосновением пальцы. А время неумолимо уходило, истекало оглушительными ударами сердца, таяло на разом пересохших губах. Страха не было — только до странного сладкая тоска да смутное узнавание: "Дер-ржи".       Старательно не моргая, не разрывая контакта глаз, Йохан разлепил губы: — Взорвется...       Собственный голос прозвучал незнакомым хриплым карканьем, но ляпнутое в смятении возымело эффект. Миклош моргнул, шумно втянул сквозь зубы воздух:       — Что?!       Мозг лихорадочно заработал, Чумной посмотрел на учителя честным взглядом:       — Статуэтка. Взорвется.       Светлые брови поползли вверх:       — Да с чего бы?!       — Это ведь боевой артефакт?       — Ничего подобного, — вновь нахмурился господин Бальза. — Я что, по-твоему, стану швыряться боевыми артефактами в кабинете?!       — О. — Йохан со всей доступной ему искренностью изобразил раскаяние. — Я… я просто… не подумал. Простите, нахттотер. Можете разбить ее об мою голову.       Он очень медленно расслабил пальцы, все еще переплетенные на статуэтке с пальцами Миклоша, и выразительно потер свободной рукой бровь — именно туда пришелся удар осколка от другого артефакта, который действительно взорвался недавно во время урока. Чумному упорно не давалось создание зачарованных вещей.       Это возымело эффект. Господин Бальза фыркнул:       — Нет уж. Не хватало мне таскающейся следом гигантской морковки.       — Что? — настал черед Йохана удивляться.       — Или синего слона, — нахттотер рассмеялся, глядя на вытянувшееся лицо ученика. — Или крылатого бегемота. Это «ручная иллюзия» лигаментиа — я действительно хотел попытаться разобрать его, чтобы сплести с каким-нибудь из материальных заклинаний, но сам по себе он безобиден… ну, насколько может быть безобидна гигантская морковка.       Йохан позволил себе ухмыльнуться в ответ — гроза миновала.       Раздался горестный возглас: разжав пальцы, господин Бальза увидел зазмеившуюся по боку статуэтки трещину.       — Гром и молния, она сейчас все-таки рассыплется!       Наскоро опутав разрушающийся артефакт сдерживающей сетью, он подхватил его и распахнул дверь кабинета:       — Я в комнату для занятий. А ты думай, как убрать подальше этих даханаварских баб, иначе не видать нам спокойного осмотра убежища, как своих ушей!       Дверь захлопнулась, оставив Йохана стоять посреди кабинета — потерянного, оглушенного, с бьющимся в горле сердцем. Правую руку все еще жгло прикосновением; он бездумно поднес ее к лицу, ожидая увидеть покрасневшую кожу. Потер пылающий лоб.       Это превращалось в манию и становилось по-настоящему опасно. Ядовитая луна, появляясь на небе, сводила с ума нахттотера. Ее не было вот уже почти десять лет — и, не появляясь, она делала безумцем Йохана. ...       Шли дни, а придумать ничего не удавалось.       Мормоликаи, цепко держащие любвеобильного Родриго (Родриго Борджиа, папа Александр VI - прим. авт.) в холеных коготках, были костью в горле. Тхорнисхи легко получили приглашение ко двору, дружеские отношения с Леонардо обеспечили Миклошу симпатию Чезаре, «сеньора Бальзе» приглашали на каждый пир… но дальше дело не шло. За каждым их движением наблюдали улыбчивые красавицы даханавар — Ваноцца и Джулия, сохранившие даже после официальной отставки добрые отношения с любовником и везде имевшие соглядатаев.       Проблемой была даже охота, не говоря уже об исследовании подвалов. Из залов же папского дворца признаков убежища леарджинни обнаружить не удавалось.       — Вот и расскажите мне после этого, что намоленные места не имеют реальной силы, — с мрачным торжеством подытожил господин Бальза, возвращаясь под утро в резиденцию. — Фонит так, что будь тут хоть лежбище Темных Охотников — не учуешь, пока не сожрут.       План родился только через две недели, а благодарить за идею стоило, как ни странно, Риннон. Запертая в четырех стенах, она жадно ловила любые новости извне. Предположения Йохана о судьбе ее клана подтверждались — асиман добивали оставшихся чайлдов — и, чтобы хоть немного отвлечься, она забрасывала тхорнисхов вопросами о визитах к Папе. Чумной, не питая иллюзий насчет собственного ораторского искусства, старался отмалчиваться. Господин Бальза аккуратно подбирал выражения, но даже в смягченном виде рассказ получался не для женских ушей.       Развлекаться Борджиа умели. При взгляде на стекавшихся во дворец разодетых женщин охотно верилось, что не так давно французскую армию остановила армия итальянских шлюх.       Брезгуя прикасаться к смертным, господин Бальза ограничивался наблюдением за разворачивающимися вакханалиями, и Йохан готов был поклясться, что Чезаре Борджиа забавляется, намеренно испытывая выдержку своего гостя. Тхорнисхам отводились лучшие места в импровизированных театрах, на сценах которых шли непристойные пьесы, кубки подносили самые красивые женщины и юноши. Оставив вино, служанки не уходили: зажигали курительницы, поправляли подушки, разминали напряженные плечи, не упуская возможности продемонстрировать низкие декольте и мелькающие в разрезах юбок ножки.       Миклош раздраженно прогонял назойливых девиц, и они переключались на других гостей, более падких на их прелести. Глядя на совокупляющихся прямо за столами смертных, господин Бальза брезгливо морщился, но Йохан видел, как темнеют его глаза и нервно вздрагивают крылья носа.       «Холодный как лед» — за насмешкой Чезаре чувствовалось невольное восхищение выдержкой юного иноземца. Йохан, знавший своего господина лучше, молча ухмылялся в бороду.       За провокации Чезаре расплачивались фэриартос. Обыкновенно считающие, что грубость Миклоша окупается его щедростью, на этот раз они старались держаться от главы Нахтцеррет подальше, но это не особенно помогало: вскоре среди фэйри разнесся пугающий слух о «кровавой постели тхорнисха».       Слух, видимо, достиг ушей Чезаре, и на последнем пиру он предложил новую забаву: мужчинам предлагалось слизывать с тел обнаженных красавиц вино, соревнуясь в том, кто дольше сохранит выдержку. Женщины же должны были делать все, чтобы их кавалеры продержались как можно меньше.       Миклош напряженно наблюдал за разворачивающимся перед ним спектаклем. Йохан наблюдал за Миклошем.       Если таким нахттотера видели фэриартос — неудивительно, что они боялись. Женщина, на которую смотрят с такой злобой, похотью и голодом, вряд ли может надеяться на милосердие любовника.       Справа от них разгоряченный зрелищем сеньор задрал юбку проходившей мимо служанке, послышалась недолгая возня и протяжный женский стон. Миклош закусил губу и неосторожно прихватил ее заострившимся клыком. Зашипев, быстрым движением языка слизал выступившую кровь.       Йохан почувствовал, как тело окатило кипятком, он готов был поклясться, что аромат крови перебивает благовония и запахи разгоряченных тел, и все не мог отвести взгляд от капризных губ, по которым скользил острый кончик языка.       Он заставил себя встряхнуться, время, чтобы хлопать ушами, было совсем неподходящее: ухищрения Чезаре могли вот-вот увенчаться успехом, ледяной панцирь грозил разлететься на куски. Если господин Бальза сейчас плюнет на самоконтроль и решит развлечься, присутствующим не позавидуешь. Йохан торопливо поставил отводящий глаза знак, ограждая себя и нахттотера от любопытства присутствующих, и проследил за взглядом Миклоша: да, верно — внимание учителя ожидаемо привлекла участвовавшая в представлении блондинка, гибкая, тонкая и совсем юная.       Уловив краем глаза движение, господин Бальза повернулся к Чумному, и тот едва не вздрогнул: взгляд потемневших глаз с угольно-черными расширенными зрачками прожигал насквозь.       «Он бывает еще и таким».       — Боишься, что сорвусь? — голос был под стать взгляду: бархатно-низкий, с опасными хрипловатыми нотками.       По телу прошла еще одна горячая волна. Ландскнехт сделал медленный вдох, успокаивая дыхание. Воздух, наполнивший легкие, был тяжелым и липким.       — Овцы пусть боятся, — он обвел зал пренебрежительным жестом. — Мое дело — обеспечивать условия.       — Считаешь, стоит присоединиться... к торжеству?       Йохан обдумал ответ.       — Вы вправе делать все, что вам заблагорассудится, нахттотер...       Капризные губы изогнулись в медленной улыбке — смотреть на них было еще мучительнее, чем в черно-синие глаза, но не смотреть Чумной не мог. Губы шевельнулись:       — Правильный ответ. Можешь закончить фразу: «но»?..       — Но тогда вас вряд ли будут приглашать также охотно.       — Я голоден.       «Желаете уйти? » — хотел сказать Йохан, но не сказал, а вместо этого медленно, как во сне, протянул нахттотеру руку запястьем вверх.       Он не уловил движения, которым Миклош поднялся с кресла, не заметил, в какой момент тот, отбросив протянутую руку, оказался совсем близко, склоняясь к ландскнехту, щекоча горячим дыханием его губы.       — Значит, не боишься?       Бояться, наверное, стоило — но не получалось. Все, о чем мог думать Йохан, были бледные губы, которые сейчас вновь окрасятся кровью. Его кровью. Ландскнехт тяжело мотнул головой — и в следующее мгновение на плечи легли узкие ладони, ледяные по контрасту с обжигающим воздухом, тяжелые — ни пошевелиться, ни вздохнуть.       Прикосновение губ к шее тоже показалось ему ледяным, последовавший за ним укус — ожег раскаленным клеймом. Йохан стиснул зубы, обрывая мучительный стон, и откинул голову на спинку кресла. Нахттотер, одобрительно что-то проворчав, прильнул ближе, вонзил клыки снова. Ландскнехт не умел контролировать регенерацию, ранки закрывались быстро — и время для него растянулось в вечность обжигающе-ледяных кровавых поцелуев.       В ушах тонко звенело, кроме этого звона Йохан слышал лишь собственное хриплое дыхание и дыхание нахттотера — частое и рваное. Было больно. Горячо. Невыносимо. Божественно. И вновь все закончилось слишком быстро — последним прикосновением языка к затягивающимся ранкам. С трудом сфокусировав взгляд, Чумной увидел, как Миклош облизывает карминно-красные губы — и понял, что ради этого зрелища готов подставлять горло ежедневно.       Он разжал непослушные, одеревеневшие руки — когда успел обхватить, накрепко прижимая к себе? Звуки зала постепенно возвращались — непристойными выкриками, смехом, горячими стонами. Быстрый взгляд вокруг показал, что все в порядке: знак на месте, сеньоры по-прежнему поглощены происходящим на помосте.       Миклош отстранился, резким взмахом руки указал на дверь: — Уходим.       Пока Чумной поднимался, преодолевая противную слабость, нахттотер, не отрываясь, смотрел в сторону помоста. Кавалер блондинки не выдержал первым — и теперь торопливо вбивался в нее под поощрительные аплодисменты Чезаре и Папы. Коротко извинившись перед хозяевами, они покинули дворец. Чезаре, обыкновенно задерживающий гостей до конца празднеств, настаивать не стал: довольно было и того, что «ледяной сеньор» не мог скрыть возбуждения. А Йохан… Йохан был рад, что надел свой обычный тяжелый плащ, скрывавший все, что нужно было скрыть.       Его собственная реакция была позорной, невозможной для мужчины и воина, обрекающей его на адские муки.       Но ландскнехт и раньше не имел привычки уповать на милосердие господа.       По возвращении господин Бальза, безапелляционно отослав сунувшуюся было с расспросами Риннон, заперся в библиотеке, а Йохан, едва контролирующий голод после кровопотери, отправился на охоту, торопясь до утра сделать намеченное.       Дело оказалось непростым и потребовало всей его изобретательности, но ландскнехт был сполна вознагражден неприкрытым изумлением на лице нахттотера, который, открыв дверь свой спальни, обнаружил там светловолосую красавицу с помоста.       Миклош молча, очень медленно обернулся к стоящему за плечом ученику. Тот, не дрогнув, встретил его взгляд. Так и не проронив ни слова, нахттотер наконец зашел в спальню и аккуратно прикрыл дверь. До ушей Йохана донесся звук неторопливо задвигаемого засова, вслед за которым последовала вспышка магии: дверь запечатали изнутри. Тяжело вздохнув, он сел на пол, оперся о дверь спиной — и принялся вслушиваться в воцарившуюся в спальне тишину.       За плотно закрытыми ставнями зарождался новый день, особняк тхорнисхов погрузился в сон — а он все еще сидел, ожидая… чего? Печати надежно заглушали звуки, в спальне по-прежнему было тихо — только однажды дверь несколько раз вздрогнула, словно кто-то внутри отчаянно дергал ручку.       Чумной понял, что ожидание закончилось, когда печати разом исчезли. Из-под двери потянуло запахом свежей крови. Он встал, потоптался, возвращая гибкость затекшим от долгой неподвижности ногам.       — Йохан.       Голос нахттотера, непривычно тихий, едва слышный за толстыми дубовыми досками, пустил сердце бешеным галопом. Глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду, Чумной толкнул дверь.       Кровь была везде: маслянисто поблескивала на полу, и стенах, пятнала корешки лежавших возле кровати книг, делала нечитаемым узор вышитого полога. Кровать представляла собой месиво изорванных окровавленных тряпок. Кое-где брызги достигали потолка, складываясь в причудливые созвездия.       Обнаженный Миклош, полулежащий в относительно чистом мягком кресле, рассмеялся было, глядя на ошеломленно озирающегося ландскнехта, но, оборвав смех, сонно зевнул:       — Я и не надеялся, что ты еще не спишь. Отправь кого-нибудь, мне нужна ванна, — он мотнул головой, от щеки неохотно отклеилась слипшаяся прядь.       Тело девушки Йохан заметил не сразу: скорчившееся в углу, оно казалось совсем маленьким. И не нужно было приглядываться, чтобы увидеть, как чудовищно оно изуродовано.       Наконец отмерев, он поспешно притворил за собой дверь:       — Я сам все сделаю, нахттотер. Подождите немного.       Миклош кивнул, придирчиво уточнил:       — Горячую, — и зябко повел плечами: утро выдалось по-весеннему прохладным.       Йохан стянул плащ, набросил его на нахттотера. Тот демонстративно поморщился, но протестовать не стал.       — Конечно.       По пути к двери он рывком сдернул испорченный полог, накинул на труп. Уборкой он займется позже.       Приготовление ванны не заняло много времени: наученные горьким опытом, слуги постоянно держали на медленном огне большой котел воды, но, когда Чумной вернулся в спальню, нахттотер уже спал, свернувшись в кресле и укрывшись плащом с головой. Йохан осторожно дотронулся до его плеча:       — Ванна готова.       Миклош пробормотал что-то сквозь сон, дернул плечом. Тяжело вздохнув, ландскнехт поднял его на руки.       — С ума сошел?       Йохан мысленно поздравил себя: ему удалось удивить нахттотера второй раз за день, да так, что тот, кажется, забыл разозлиться.       — Ага, я вас тут оставлю, а потом вы с меня голову снимете, — пробурчал он, плечом распахивая дверь, соединявшую спальню с ванной комнатой.       — Пусти, — ступив на постеленное перед ванной покрывало, Миклош зевнул, с видимой неохотой выпутался из плаща и со стоном наслаждения погрузился в воду, вслепую нашаривая на стоявшем подле столике кубок с кровью. Йохан поздравил себя в третий раз — за предусмотрительность. Просто так кубки рядом с ванной не стоят.       Сделав долгий глоток, Миклош поставил кубок, устроился поудобнее — и, кажется, приготовился снова уснуть. Йохан сжал кулаки: руки ныли от желания огладить худые плечи, скользнуть ниже, под воду...       — Спать лучше на кровати, — буркнул ландскнехт, чувствуя себя последним глупцом.       — Зануда, — господин Бальза вздохнул, погружаясь в воду с головой. Кровь и не думала вымываться из волос. — Там где-то было это… — он неопределенно мотнул головой.       Йохан огляделся: «этого» в ванной комнате было с избытком, свертки, горшочки и склянки занимали несколько настенных полок. Переспросить показалось ему плохой идеей, оставалось действовать наугад, принюхиваясь к содержимому полок в поисках знакомого запаха.       Первым обнаружился крошечный стеклянный флакон, на дне которого плескалась жидкость со знакомым горьковатым ароматом. Йохан помедлил несколько секунд, прежде чем заткнуть его пробкой: десять лет, о дьявол, десять лет!       Второй обнаружилась корзинка с мыльными шариками. Они больше подходили на роль искомого «этого», и Йохан вернулся к ванне, захватив ее с собой. Одобрительно кивнув, нахттотер и не подумал пошевелиться, из чего следовал единственный вывод: роль прислуги на сегодня тоже отводилась ученику.       Чумной сглотнул, с трудом отводя глаза. Остатки здравого смысла требовали уйти, растолкать кого-нибудь из слуг, но, послав здравый смысл к черту, он молча налил в миску воды и принялся взбивать пену. Тело реагировало на происходящее однозначно и недвусмысленно, и оставалось только радоваться, что глаза нахттотера закрыты.       Следующие полчаса стали для него пыткой. Прикасаться было можно. Грудь, плечи, спина, шея — нахттотер охотно подчинялся молчаливым указаниям, так, кажется, и не выходя из полусонного состояния. Давать рукам волю было нельзя. Струящиеся в пальцах волосы, мягкая кожа. Это было стократ больше, чем он смел надеяться, сжимая уснувшего безумца в объятиях. Этого было бесконечно мало. Этого было…       — Довольно, — Миклош, потянувшись, поднялся, и Йохан, окатив его напоследок водой, подал большое полотенце. — Ванна остывает. Дай туалетную воду.       Чумной подал знакомый флакон, в воздухе поплыл горьковатый запах.       — Тааааак, — нахттотер остановился на пороге спальни, его взгляд стал более осмысленным. Йохан порадовался, что успел надеть плащ. — Здесь спать нельзя.       — Вы можете спать у меня, — предложил ландскнехт. — Я все уберу. Там чисто, — поспешно добавил он, увидев скептическое выражение на лице нахттотера.       — Ладно, — милостиво кивнул господин Бальза и отправился в его комнату.       — Что делать с мебелью? — спросил Йохан, глядя, как Миклош устраивается в его кровати — совсем не такой широкой и не украшенной пологом, но довольно удобной.       Силы удивляться закончились еще на пороге окровавленной спальни. Происходящее было невозможно — так почему бы ему не оказаться еще одним горячечным сном?       — К черту мебель, — зевнул Миклош, укрываясь простыней.       И Чумной, приняв это за приказ, отправился практиковаться в исполнении «Волны Танатоса». Со стенами и полом оказалось сложнее, но хуже всего было вспоминать, где лежали книги и вещи, когда человеческие слуги вернулись с новой мебелью.       Когда ландскнехт счел наконец результат приемлемым, сил у него оставалось только на то, чтобы лечь и уснуть. Но вышло иначе: лежа на полу возле кровати, он так и не сомкнул глаз, слушая сонное дыхание нахттотера.       Миклош проспал до позднего вечера. После кровавой расправы его настроение было прекрасным — распорядившись наградить всех, кто работал над новой обстановкой спальни, он выставил Йохана в город с приказом без отдыха не возвращаться. Побродив с полчаса по темным площадям, ландскнехт признал полное поражение в борьбе с соблазном — и воспользовался гостеприимством фэриартос, где преподнес золотой браслет молоденькой фее с капризным ртом и волосами цвета пшеницы.       Она оказалась сговорчивой, золото и лесть расположили ее к огромному тхорнисху, и остаток ночи Чумной провел в ее объятиях. Фэри была неутомимой и умелой в постели, он брал ее раз за разом, жадно гладя гибкую спину, зарываясь пальцами в мягкие волосы.       Уходя, он так и не смог вспомнить, как ее зовут. Невелика важность — довольно и адреса.       Его собственная постель пропиталась запахом туалетной воды. Йохан зарылся лицом в подушку и обреченно застонал: дьявол, не показываясь на небе, поселился у него внутри. ...       — Я одного не понимаю, — Риннон, дождавшись своего часа, все-таки подступилась к нахттотеру с расспросами, — вот эти дамы, Джулия, Ваноцца, они ведь считаются респектабельными?       — Что тебе не нравится? — все еще пребывающий в благодушном настроении, господин Бальза не торопился отсылать надоедливую девчонку. — Родриго выдал обеих замуж, некоторых так даже и не по одному разу. Общество снисходительно к прикрытым грехам.       — Речь не об этом. Как они могут присутствовать на столь… оживленных пирах?       — Они и не присутствуют. Как только во дворце начинается подготовка, мормоликаи отбывают, оставляя вместо себя слуг. К сожалению, нас во время подготовки там тоже нет.       — Туда по несколько дней никого не пускают?       — Зачем дней? Повара работают быстро, а продажные женщины всегда наготове… стоп. Йохан!       Ландскнехт поднял голову и вопросительно посмотрел на учителя. Чтобы избавиться от участия в беседе, он притащил с собой книгу, над переводом которой работал уже с месяц. Книга представляла собой один из дневников Луция — написанный на латыни и зубодробительно, на вкус Йохана, скучный. Кажется, тхорнисхи прошлого занимались исключительно грызней за власть внутри круга Гласов, в оставшееся время вяло выясняя отношения с другими кланами. Воистину хорошо, что эти времена остались в прошлом.       — Нахттотер?       Господин Бальза уже был на ногах, от лени и расслабленности не осталось и следа.       — Устами младенца глаголет истина. Подъем! Мы едем к Чезаре.       Устоять перед господином Бальзой в подобном настроении было решительно невозможно. Йохану стало отчасти даже жаль Борджиа-сына: охотно допустив знатного гостя в свои покои, чтобы припомнить ему прошедший вечер, Чезаре был буквально сметен вдохновенной речью Миклоша. Из речи этой следовало, что сеньор Борджиа талантлив в организации забав и празднеств, но талант свой разменивает по мелочам, тогда как в сочетании с гением Леонардо, все еще пребывавшего в Ватикане на должности военного инженера, мог бы представить миру зрелище, которое навеки останется в памяти восхищенных потомков.       Дружеский визит окончился далеко за полночь. Убедившись, что Чезаре всерьез загорелся идеей грандиозного спектакля, они покинули его за столом, заваленным записями и набросками, многие из которых вышли из-под пера нахттотера.       — Ах, если бы Луций знал, ради чего нанимал для меня учителей рисования, — вздохнул господин Бальза. Скорбный тон был фальшивым: глаза нахттотера горели, сыгранная шутка от души его веселила.       — Вы полагаете, он бы расстроился? — почтительно уточнил Йохан.       — Я полагаю, он бы завидовал, — расхохотался Миклош. — Старик был великим охотником до подобных забав. Правда, — после некоторой паузы продолжил он, — заканчивались они обычно большой кровью. Травлю зверями и гладиаторские бои Луций тоже любил.       — Я сейчас читаю его дневник, — доложил Йохан, радуясь возможности поддержать разговор. Такие случаи выпадали реже, чем ему хотелось бы: нахттотер не забывал о своих обязанностях учителя и обычно не упускал случая впихнуть в голову ландскнехта еще какие-нибудь знания, оставляя навык беседы на потом, поэтому дело обычно заканчивалось лекцией.       — О. И как успехи?       — Не особенно хороши, — сознался Чумной. — Он пишет обо всякой ерунде, и это чертовски скучно читать. Скажите, — поспешил он задать вопрос, видя, что господин Бальза уже набирает в грудь воздуха, и заранее угадывая содержание тирады: право критиковать своего учителя Миклош оставлял исключительно за собой, — почему там нет ни слова про вас?       Господин Бальза насмешливо фыркнул:       — Потому, мой друг, что Луций имел счастье обратить меня отнюдь не сразу — некоторое время, веков восемь-девять по моим прикидкам, он влачил серое и бессмысленное существование без учеников… — при этих словах он осекся и некоторое время шел молча. — Какой период описан в дневнике?       — Не могу сказать точно, — оговорка нахттотера не укрылась от Йохана, равно как и нежелание говорить на эту тему. Записи Луция внезапно показались ему более интересными, чем были до этого. — В них упоминается «год Теренция Варрона», но что это за год — я не понял.       — Это примерно двести шестнадцатый до рождения вашего бога, — перевел Миклош. — Я же был обращен в двухсотом после. Поэтому учись ценить, что имеешь — Луций вел весьма подробные дневники, оставив после себя десятки томов.       Йохан застонал.       — А вы сами читали их все?       Господин Бальза ехидно улыбнулся:       — Я что, похож на сумасшедшего? Латынь мне, хвала богам, довелось изучать по трудам философов. Луций слегка обижался.       — Никогда не видел, чтобы вы вели подобные дневники.       — Просто я твердо намерен пережить всех блаутзаугеров, которые могли бы их прочесть.       «Да он меня дразнит! » — с изумлением понял Чумной, поймав еще одну быструю улыбку. В груди зашевелилось что-то теплое. Новое ощущение не было похоже на острую жажду, толкавшую Йохана на невозможные поступки. Руки не сводило судорогой от желания прикоснуться и не заставлял терять разум запах крови.       Было лишь обреченное осознание: он, Йохан, сделает все, чтобы планы нахттотера осуществились.       Миклош, к слову, лукавил, нечто вроде архива у него все-таки было — Чумному даже довелось как-то относить в библиотеку переплетенный в кожу том. Он, конечно, залез внутрь, едва дойдя от кабинета до гостиной: между страниц, исписанных незнакомыми ему буквами, были вложены рисунки, нотные листы и клочки бумаги с записками.       На двух рисунках был и он сам. Первый изображал Чумного в первые годы после обращения: нарисованный ландскнехт, воровато оглядываясь, сбегал из учебной комнаты в сторону плаца, на котором тренировались солдаты.       На втором Йохан стоял посреди гостиной с раскрытой книгой, а нахттотер наблюдал за ним, стоя в дверях.       Он обернулся очень быстро, но только услышал удаляющиеся шаги и звонкий смех. ...       — Алилуйя! — прочитав полученную от Чезаре записку, господин Бальза пришел в искренний восторг. — Да здравствуют страстные натуры!       Он протянул бумагу Йохану.       «Сеньор Борджиа приглашает сеньора Бальзе почтить своим присутствием его скромное жилище, дабы обсудить намеченное. Сеньор Да Винчи тоже надеется вас видеть».       — Мы придумаем такой спектакль, что небу станет жарко, аду — холодно, а из дворца от греха посбегают даже фэриартос!       — Вы вкладываете в это столько сил, — осторожно произнес ландскнехт. — Убежище леарджинни настолько ценно?       Господин Бальза некоторое время молчал. Потом покачал головой:       — Побывать там, конечно, будет любопытно, но вряд ли ледышки так легко раскроют перед нами все секреты. Однако мне чертовски нравится мысль оставить действующий храм прямо у мормоликай под носом. Скорее всего, из этого ничего не получится, Риннон обнаружат и уничтожат. Но если нет… — он широко улыбнулся. — Если нет — кто знает, что нас всех ждет через век-другой. ...       — Нахттотер, я, кажется, что-то чувствую.       Как и предсказывал господин Бальза, даханавар, связанные ролями почтенных дам, вынуждены были покинуть дворец, наводнившийся актрисами и шлюхами. С их отбытием проникнуть в подвалы стало намного проще. Господин Бальза вызвался покрыть часть расходов на праздник и стал желанным гостем на репетициях.       Чезаре приписывал горячий интерес северянина успеху прошлого пира, Леонардо — их занимательным беседам, и только Йохан знал, с каким трудом осатаневший от недосыпа нахттотер играет роль приятного гостя. Проведя в компании смертных час или два, тхорнисхи отводили им глаза и шли в подвал, в котором брал начало тайный ход.       Подземелья папского дворца оказались титанически огромными. Проникать в них стало просто, сложнее оказалось не потеряться в темных закоулках и хитросплетениях подземных переходов. И нахттотер, и Йохан не высыпались. Нахттотер днем составлял планы подземелий. Йохан бодрствовал за компанию.       Праздник неумолимо приближался, до него оставалось всего два дня — а поиски все не приносили результатов.       — Если это еще одна заброшенная пыточная камера, — прорычал Миклош, пинком ломая хребет неосторожной крысе, — ты у меня лично отправишься ее испытывать.       Йохан еще раз сверился с собственными ощущениями.       — Больше похоже на печати. Только странные.       — Ты прав, — помедлив, признал нахттотер. — От камней несет магией. Вот только стена меня смущает, кладка выглядит совершенно нетронутой.       — Будем ломать?       — Тебе бы все только ломать! — огрызнулся Миклош. — Стой смирно, я посмотрю на эту хрень поближе.       С этими словами он уселся прямо на каменный пол, прислонился лбом к стене и закрыл глаза.       Сперва Йохан, как было велено, смирно стоял рядом. Потом — стоял смирно, подпирая соседнюю стенку. Измаявшись, он решил, что нет никакой разницы, если он смирно посидит. Время шло, а нахттотер не шевелился и даже дышал, кажется, через раз.       Не находя себе других занятий, Чумной смотрел на учителя. Занятно, за все годы, проведенные рядом с ним, такой случай выпал едва ли не впервые — за немногими исключениями, Миклош не терпел вторжения в личное пространство. Что же касается исключений… в эти ночи Йохан был занят в основном тем, что старался остаться в живых.       На левом виске нахттотера была небольшая родинка, его брови и ресницы были немного темнее волос. Должно быть, когда он был смертным, летом волосы были светлее загорелой кожи. На бледных щеках Йохан с непонятно острым удовольствием разглядел несколько едва заметных пятнышек: наверное, Луций обратил юного маркомана весной, раз веснушки не успели сойти. Длинная прядь волос, выбиваясь из общей массы, падала на лицо — Чумного так и подмывало дотянуться и заправить ее за ухо.       На пальцах правой руки было несколько шрамов. Йохан передвинулся чуть ближе, присмотрелся, прищурившись: откуда бы — у киндрэт?       — Хватит дышать мне в ухо! Я не сплю, если ты этого опасаешься.       Миклош сумрачно посмотрел на ученика, и Чумной поспешно отодвинулся подальше: злобная аура заполнила окружающее пространство, обволакивая удушающим саваном и обещая весьма неприятную, но короткую жизнь.       — Научите?       — Твои познания так удручающе скудны, что я даже боюсь спросить, чему именно, — господин Бальза поднялся на ноги, с отвращением отряхивая одежду.       — Вот этим… щупальцам. Вы ведь именно так убираете стражу от входа в подземелья? Гораздо удобнее, чем возиться с отводом глаз.       — Тьфу, — господин Бальза скривился, но силу воздействия сбавил: вспышка раздражения пошла на убыль. — Тоже мне тайное знание: сосредоточься на чем-нибудь неприятном для присутствующих и влей немного силы. Нашел чем интересоваться на пороге убежища.       — Так это оно?       — Готов поспорить на любимую болонку Фелиции.       — Так что — ломаем стену?       Господин Бальза возвел очи горе, но, ни сказав ни слова, отошел на пару шагов и сделал издевательски-приглашающий жест.       Своим изобретением Йохан гордился по праву: украденное у асиман заклятие, удачно сочетаясь с магией Нахтцеррет, превращало кацбальгер в по-настоящему грозное оружие. Короткое лезвие, оставив в воздухе зеленоватый росчерк, врезалось в каменную кладку.       Стало очень холодно. И мир померк.       — Надо же, живой.       Сознание возвращалось постепенно — и приходить в себя было больно. Йохан попытался пошевелиться — и это тоже было больно. Он невольно застонал и почувствовал себя так, будто в горле застрял десяток гвоздей. Ландскнехт закашлялся и с трудом разлепил веки.       Он лежал на каменном полу. Фигуру склонившегося над ним нахттотера наполовину скрывали тускло светящиеся полосы.       «Клетка здоровья» — вспомнил Йохан. Одно из немногих исцеляющих заклинаний, доступных тхорнисхам. Самое действенное и трудоемкое. Все так плохо?       — Нахттотер?       — Рад, что самое важное ты еще помнишь. Тебя крепко приложило. Не двигайся. Голодный?       — Слабо сказано.       — Твое счастье, значит, регенерация все-таки запустилась.       Повисло молчание.       — Вы знали, что так будет? — спросил наконец Йохан.       Послышался сухой смешок:       — Догадывался.       С самых первых дней пребывания в клане Йохан уяснил, что обижаться на нахттотера, равно как и судить его поступки, бессмысленно. Но было все равно обидно.       — Тогда почему позволили ударить?       Нахттотер склонился к нему. Близко — так близко, что Йохан готов был поклясться, что чувствует его дыхание сквозь прутья клетки.       — Потому что я не могу удерживать тебя от каждой глупости, которая взбредет в твою голову. Учись думать, Йохан.       — Да, нахттотер.       «Клетка здоровья» рассеялась с легким хлопком, и тело снова откликнулось болью: ломило каждый сустав и еще больше ломило спину: пол под ней был каменным и очень неровным.       Учитель выглядел уставшим, залегшие под глазами тени и побелевшие губы делали его на вид совсем юным. Йохан отвел глаза, чтобы не выдать пронзительное — и чудовищно, безгранично глупое желание притянуть его к себе и согреть эти губы своим дыханием.       «Учись думать». Нахттотер вряд ли имел в виду именно это, но думать о чем-то другом не получалось.       — Я, наверное, могу встать, — бросил ландскнехт в пространство просто чтобы что-то сказать.       Господин Бальза тяжело вздохнул:       — И куда ты отправишься? День в разгаре. Впрочем, — подумав, продолжил он, — если можешь — вставай. Меня не прельщает перспектива спать на пороге храма леарджинни.       Тело послушалось не с первой попытки, но подняться на ноги действительно удалось. Приняв при помощи стены и нескольких проклятий вертикальное положение, ландскнехт выжидающе посмотрел на учителя в ожидании указаний.       — За поворотом была хренова пыточная, — пробормотал нахттотер, оглядываясь. — Вот уж не думал, что буду этому радоваться.       Знакомый по прошлой ночи пролом в стене действительно ждал их за ближайшим изгибом коридора — или, по ощущениям Йохана, в тысяче миль. Тяжело ввалившись в темное, пахнущее сухой пылью помещение, ландскнехт без сил рухнул на стоявшую у стены лавку. Ветхие доски жалобно скрипнули под его весом.       — Надо же, — сквозь туман расслышал Чумной, — камера активно использовалась. Нам чертовски повезло.       Он хотел спросить, почему, но язык, тяжелый, словно выкованный из свинца, отказался повиноваться. Тело захлестывали попеременно то жаркие, то ледяные волны, и Йохан, вымотанный до предела борьбой с ними, провалился в темно…       — Очнись! — сперва по ушам ударил звук пощечины, неуместно звонкий в вековой иссохшей тишине. Потом пришло осознание боли: его ударили от души. — Не спать, пока я не разрешу!       Йохан почувствовал рывок, придающий его телу сидячее положение. И четвертым ощущением стал знакомый одуряющий запах: к губам прижалось окровавленное запястье.       — Пей! Ну?!       Первые же капли, скатившиеся по пересохшему языку, заставили голову запылать. Низкий потолок выгнулся перевернутой чашей звездного неба, в груди заворочалась забытая боль от удара молотилом. Кожу закололо ледяными иголками. Наемник умирал на снегу под Кутна горой, а над ним склонялся ангел. Чумной рванулся к нему, заставляя двигаться онемевшие руки, притянул к себе, слепо уткнулся лицом в изгиб шеи, туда, где опьяняющий запах был сильнее, прошелся дорожкой поцелуев. Рот наполнился горячим, обжигающе-терпким вкусом.       — Я буду служить тебе, — шептал ландскнехт, зарываясь пальцами в мягкие волосы, лихорадочно гладя напряженное тело. — О, дьявол. Клянусь, я буду служить тебе.       Губы ангела шевельнулись, но Йохан не расслышал ответа — да и не особенно стремился, довольно было и того, что рот ангела был горячим и влажным, и кровь щедро лилась, когда он вспарывал эти губы клыками.       В ушах тонко зазвенело, бледное лицо расплывалось перед глазами — или просто было слишком близко?       «Я. Буду. Служить. Тебе», — зрачки, неестественно огромные, превращали светло-голубые глаза в черные. Они выглядели провалами в адскую бездну, туда, где пылало кроваво-красное пламя. Йохан почувствовал ледяное прикосновение — ангел заключил его в объятия, увлекая вниз. Звон нарастал, превращаясь в колокольный набат, но все, что было важно — это прерывистое дыхание, разделенное на двоих, и гибкое тело — так близко, но — проклятье! — все равно недостаточно близко. Хотя разве может быть достаточно?..       Ледяная рука скользнула по шее на затылок, мягко надавила, превращая падение в головокружительный штопор. Чувствуя приближение каменного дна, Йохан крепче сжал ангела в объятиях.       — Я буду служить тебе, — пообещал он в последний раз.       И разбился.       Проснувшись, Чумной некоторое время не мог понять, где он находится. Он лежал на чем-то жестком, вокруг было темно и тихо. Ладнскнехт слепо пошарил руками, ощупывая холодные камни пола. Под рукой что-то звякнуло. Металлический браслет на цепи.       Да. Пыточная. Память заработала, послушно рассказывая про вчерашний, увенчавшийся успехом поиск, глупую попытку разбить стену, «клетку здоровья»... поцелуй?       Йохан замер как вкопанный, собирая враз разбежавшиеся мысли. Происходившее в камере он помнил смутно, но надеяться на забытье не приходилось. К самообману он был склонен не больше, чем к гуманитарным наукам.       «Учись думать», — посоветовал ему нахттотер. Что же, Йохан оказался прав, думая, что, даже подыхая, не смог бы забыть вкус его губ.       Он медленно огляделся — помещение, конечно же, оказалось пустым, Миклош не стал дожидаться его пробуждения, чтобы пожелать доброй ночи.       «Он убьет меня». По-другому и быть не могло, но осознание этого факта принесло неожиданное облегчение. Ландскнехт повел плечами, почти физически ощущая, как спадает груз стыда, вины и чудовищного, многолетнего напряжения, медленно нараставшего внутри с той ночи под Липанами. Нахттотер убьет его, и это будет справедливой ценой пожиравшего ландскнехта безумия.       Выйдя в коридоры дворца, он услышал, как колокол в отдалении отбил полночь. Йохан направился к выходу, наслаждаясь каждым шагом своей последней прогулки. Он чувствовал себя превосходно. Отступил даже вечный, ставший привычным голод — кровь Миклоша продолжала пульсировать в жилах, делая Чумного легким и неимоверно сильным.       — Доброй ночи, сеньор Йохан.       Ландскнехт резко обернулся на голос: Леонардо вышел из тени колонны, оказавшись в нескольких шагах. Йохан остановился в нерешительности: другой смертный, заставший его врасплох, уже был бы мертв, но этот чем-то приглянулся нахттотеру, хотя, по мнению Чумного, хорошо умел только вести заумные беседы.       — Идем, тебе стоит выйти через другие двери. Возле восточных затеяли установку подъемной машины.       Сделав приглашающий жест, Леонардо неторопливо пошел по ведущему в другое крыло коридору, и Йохан молча пошел следом. За годы знакомства они обменивались разве что приветствиями, и он не был уверен, что сложившуюся традицию стоит нарушать. Что знал этот человек? О чем догадывался? Фэриартос наблюдали за ним уже долгие годы, но успели ли посвятить в тайны ночного мира?       — Я рад видеть тебя исцеленным.       Йохан моргнул:       — О чем вы? Я не болел.       — Недуг не всегда поражает тело. Тот, что убивал тебя, и сам ходит в человеческом обличье.       Чумной не ответил. Он заговорил только в дверях, когда Леонардно уже поднял руку в прощальном жесте:       — А что убивает его? Есть ли лекарство?       Человек улыбнулся:       — Я не знаю. Возможно, тебе удастся подойти ближе, чем мне. Наблюдай. Постой-ка, — он, о чем-то вспомнив, снял с пояса кошель. — Вот. Я сделал такие в честь всех спонсоров грядущего торжества, но, думаю, твой господин не обрадуется подобной славе.       Ландскнехт рассмотрел переданную ему вещицу. Это был небольшой медальон в скромной серебряной оправе. Внутри вещица оказалась куда роскошнее: в правой части был портрет, весьма схожий с оригиналом, несмотря на миниатюрность. В левую было вделано зеркальце — почти без изъянов и явно чертовски дорогое.       Он полюбовался знакомым профилем и его отражением, защелкнул замочек.       — Это уж точно. Что я должен с ним сделать?       Леонардо с улыбкой пожал плечами:       — Все, что тебе заблагорассудится.       Так на пороге папского дворца Йохан обзавелся неожиданным секретом — пусть и ненадолго.       «Умирать нужно с миром в душе» — говаривал когда-то отец. Он долго и тяжело болел перед смертью.       Переступая порог особняка тхорнисхов, Йохан был уверен, что исполнит его наказ. ...       В малом зале были слышны голоса.       — Платье будет готово к утру, завтра, когда стемнеет, пришлю кого-нибудь помочь с прической. Тебе придется пойти на банкет.       — Изображать одну из этих?!..       — Если понадобится — да. Послезавтра дворец снова будет под присмотром мормоликай, и ты можешь смело выползать на солнце — другой шанс уцелеть представится вряд ли.       Предупредив о своем появлении коротким стуком, Йохан толкнул тяжелые двери — и был едва не сбит с ног красной как рак Риннон, бегом покидавшей комнату.       Нахттотер, шедший следом, остановился, оглядел ученика с ног до головы. Чумной мельком порадовался, что догадался сменить одежду и наскоро обтереться мокрым полотенцем. Ни к чему злить нахттотера напоследок.       Миклош отвернулся и пошел в сторону кабинета. Йохан направился следом — ну а куда еще ему было идти?       Свечи в кабинете не горели, и комната освещалась только лунным светом, на удивление ярким сегодня.       Господин Бальза подошел к столу, уселся на его край. Чумной остановился в паре шагов от него. Было легко — так легко, когда не нужно отводить взгляд.       — У вас усталый вид, нахттотер, — мягко произнес он, глядя в холодные светлые глаза.       — Странно, с чего бы, — невесело усмехнулся Миклош.       — Простите, я доставил вам хлопот.       Господин Бальза с минуту молча вглядывался в его лицо.       — Считаешь, мне стоит убить тебя прямо сейчас?       — Не знаю, нахттотер, — честно ответил Йохан, делая шаг вперед. — Вам виднее.       — Ты не выглядишь раскаивающимся.       — Это потому что я не раскаиваюсь, нахттотер.       Между светлыми бровями пролегла морщинка.       — В самом деле? Тебе не о чем сожалеть?       — Разве что об одном, — Йохан сделал еще шаг вперед, оказавшись почти вплотную, так что невысокому Миклошу пришлось поднять голову, чтобы видеть его лицо. — Я почти не помню, как это было.       Голубые глаза удивленно расширились, и господин Бальза хотел, кажется, что-то сказать, но только тихо выдохнул за мгновение до того, как Йохан накрыл его губы своими.       Долгим поцелуям ландскнехта учила одна из фейри, со смехом утверждавшая, что лишних умений не бывает. Чумной отмахивался от дурной бабы, торопился добраться до ее тела — а тут надо же, пригодилось… Мягкие губы дрогнули, приоткрылись, впуская его язык, мгновенно поймали ритм. Йохан действовал осторожно, стараясь не поранить клыками, баюкал лицо Миклоша в ладонях, массировал кончиками пальцев его затылок — и все это было — дьявол! — так сладко, так чертовски вкусно даже без крови, что он готов был умереть сам, на месте, от внезапно пронзившей его щемящей нежности.       Спроси кто Чумного, что нахттотер делает хорошо — он сходу перечислил бы десяток-другой вещей, и, подумав, удвоил бы список. Но ему никогда бы не пришло в голову сказать «целуется» — скорее уж «рвет глотки». Тем головокружительнее оказалась неожиданная податливость его губ, чаще сжатых упрямо или гневно, и неторопливые движения языка в такт его собственному.       Эта странная нежность не имела ничего общего со страстью, распаляемой борьбой с безумцем или кровавыми поцелуями. Но Леонардо ошибался, болезнь никуда не делась — просто перешла в какую-то новую фазу.       Йохан готов был провести так остаток отпущенной ему жизни, но дыхание через какое-то время сбилось, пришлось сделать глубокий вдох — и поцелуй закончился. Он с сожалением отстранился и открыл глаза.       — И как? — спросил господин Бальза с хмурым любопытством. — Хватило острых ощущений?       — Нет, — признался Йохан.       — Вот как?       Время чудес закончилось — в спокойном голосе послышался рокот пробуждающегося вулкана. Чумной прислушался к собственным ощущениям. Он без колебаний умер бы по воле нахтриттера — особенно сейчас, когда ему было дозволено подойти так близко. И именно сейчас ему как никогда хотелось жить — и узнать, что будет дальше.       — Но это больше, чем я мог надеяться. Теперь я готов. Будете убивать?       — Что мешало мне сделать это еще в подвале?       — Полуживого? Не то. Нет момента назидания.       Миклош хмыкнул:       — Чему-то ты все-таки учишься.       «Понимать. Я учусь вас понимать, но понимаю все меньше. Если бы вы хоть немного помогли мне».       — Стараюсь, нахттотер.       — Оно и видно, — господин Бальза прошелся по кабинету, побарабанил пальцами по створке книжного шкафа.       «Вы злитесь? Смущены? Вам все равно? » — Йохан вглядывался в Миклоша, как в сверкающую водную гладь, силясь разглядеть, что таится в глубине.       Нахттотер наконец в упор посмотрел на него. По упрямо сжатым губам читалось принятое решение.       — Ты отправляешься с заданием.       — Когда прикажете отправляться? — спросил Йохан, стараясь не выдать удивление.       — Я бы сказал — сегодня, но банкет у Чезаре приходится на полнолуние. Ты можешь быть нужен Риннон.       Чумной кивнул, сочтя за лучшее прикусить язык и не говорить, что, если он может быть нужен нахттотеру — плевать он хотел на Риннон. Что бы ему ни поручили — он не погибнет. И — вернется.       — Что нужно сделать?       — Не сделать, — уточнил нахттотер. — Делать. Ты отправляешься наблюдателем в Котор.       Серде ухнуло куда-то в желудок и застыло там ледяным комом. Он надеялся услышать о смертельно опасной задаче. Но не о ссылке.       — Надолго?       — Как получится. У них погиб десятник, найти ему замену не так просто.       Надолго.       — Но за чем именно я должен наблюдать?       — Я не рассказывал? — приподнял брови господин Бальза.       — Нет, нахттотер.       Ссылка, это приходилось признать, была почетной. Йохан знал, что в Которе постоянно находится группа опытных магов, знал и тех, кто возвращался оттуда в основную резиденцию — но не знал ничего о том, что находилось в городе. Бывшие наблюдатели отмалчивались — «не велено», нахттотер искусно переводил тему. Чумному было известно одно — в Котор отправлялись самые верные и надежные.       Послезавтра он едет туда десятником. Очень, очень почетная ссылка.       Кое-кто из наблюдателей пребывал там уже не первое десятилетие. Мир вокруг стремительно выцветал, мертвея.       Миклош недовольно поморщился.       — Если вкратце… — начал было он, но стук в дверь прервал его на полуслове. — Войди!       На пороге стояла смущенная Риннон. Повинуясь приглашающему жесту, девушка зашла, прикрыла за собой дверь.       — Я пришла извиниться, нахттотер. Я вела себя глупо. Словами не передать, как я благодарна вам за помощь.       — Это надо понимать как «я надену платье и пойду на банкет»? — со смешком уточнил Миклош.       — Да, нахттотер.       — Большего мне от тебя и не нужно. Ступай готовиться и вспоминать все, чему тебя успели обучить, завтра будет тяжелая ночь… что еще? — удивился он, видя, что Риннон не спешит уходить.       — Еще одно. Моя наставница просила передать вам вот это, если вы… если вы отнесетесь ко мне хорошо, — Риннон залилась краской, протягивая запечатанный сверток. — Мне следовало отдать это гораздо раньше. Простите, нахттотер.       — Это от Лауры? — оживился господин Бальза, принимая сверток. — Ну что же, подарок — он всегда подарок. Иди уже, величество (Риннон - с кельтск. «большая королева» — прим. автора).       Девушка с явным облегчением выскользнула из комнаты. Господин Бальза осторожно положил посылку на стол и принялся накладывать сканирующие заклинания. Удовлетворившись осмотром, он наконец взломал печать — внутри оказалась небольшая тетрадь с приложенным письмом.       — Это Луция, — автоматически отметил Йохан. Почерк на обложке тетради спутать было невозможно.       — Да, — бегло проглядев письмо, согласился нахттотер. — Это не просто Луция. Лаура пишет, что это неизвестные мне рецепты эликсиров. Старая перечница все-таки сумела удивить напоследок.       Он еще раз сверился с письмом, бегло пролистал хрупкие страницы.       — Гром и молния! Луций разработал свою модификацию «эликсира баньши»! А я не верил.       Нахттотер временно перестал существовать в этом мире — он жадно вчитывался в побледневшие строчки, шевелил губами, переворачивая страницы и вновь возвращаясь назад. Этих минут было достаточно, чтобы Йохан возненавидел этот сборник, Луция, Лауру и весь белый свет.       — Я должен попробовать прямо сейчас, — заявил Миклош, захлопывая тетрадь. — Идея Луция чертовски проста и изящна. Проследи, чтобы несколько часов меня не отвлекали, — бросил он, направляясь в учебную комнату, служившую за недостатком места и временной лабораторией.       Чумной проследил — и это были чертовски долгие часы. Он сидел у дверей учебной комнаты, чувствуя, как его попеременно захлестывают гнев и отчаяние. Его лишили даже последнего разговора!       Ночь близилась к концу, когда дверь наконец открылась.       — Позови десяток… нет, лучше два солдат, — приказал нахттотер. В его руках была колба с неприятно-фиолетовой жидкостью. — Луций пишет, что уже испытывал состав, но проверить никогда не помешает.       — Каких? — коротко уточнил Йохан.       — Разных!       Через десять минут в коридоре толпились недоумевающие «осы». Нахттотер был доволен: здесь были обращенные в юном и зрелом возрасте, с ярко выраженным магическим даром и без, молодые и разменявшие сотню лет.       Ни на кого из них предложенная кровь с примесью эликсира не оказала никакого видимого воздействия.       — Давайте уже и я заодно проверю? — предложил Чумной.       Если эта дрянь помогала не злиться — ему, по крайней мере, удастся выспаться перед банкетом. И ссылкой.       Нахттотер с сомнением посмотрел на него. Подумал — и наконец покачал головой:       — Нет. Эффект может быть отложен до суток, лишний риск ни к чему. Ступай спать.       И Йохан отправился к себе, пожелав Миклошу доброго дня. Тяжелый сон сморил его к полудню, а до того он несколько часов просидел на кровати, обхватив руками раскалывающуюся голову.       Временами ему случалось думать, что он понимает нахттотера. Но сейчас он не мог понять даже самого себя. ...       Дьявол не мог не сыграть с ними шутку.       — Ничего другого я и не ожидал, — процедил господин Бальза, задергивая занавески, бессильные спасти его от ядовитой луны.       — Что случилось? — встревожилась Риннон, и без того казавшаяся насмерть перепуганной.       — Ничего. Ты готова? Идем.       Они вышли на залитую ядовито-желтым светом мостовую. Леарджинни, прикрывая лицо рукавом, словно ее мог кто-то узнать, бросилась к повозке. Господин Бальза медлил, зло смотря на на небо — словно пытался победить дьявола в гляделки.       Йохану было плевать на гримасы луны — он наблюдал за нахттотером, выискивая признаки неизбежного приступа. Их было пока немного — излишняя резкость движений да особенно дурное настроение — но вскоре станет больше.       — Ты все запомнил? — бросил Миклош, садясь наконец в повозку.       Йохан заметил, как он чуть морщится, втягивая воздух. Обоняние уже обострилось, и это было скверно. Но время было — пока еще.       — Заходим, здороваемся, по возможности отвлекаем внимание от Риннон, присутствуем на спектакле до антракта, — заученно повторил Чумной. — Убираем из коридора стражников, идем внутрь.       — Внутри?       — Я сопровождаю Риннон ко входу в убежище, вы по необходимости обеспечиваете безопасность.       — Вы считаете, что нужны такие меры предосторожности? — встревоженно спросила Риннон.       — Я считаю, что каждый должен выполнить свою задачу и не задавать глупых вопросов. Несколько наружных печатей мне удалось снять, это упростит тебе жизнь, но дальше придется соображать самой.       Остаток пути до дворца они проделали в молчании. Навстречу Чезаре нахттотер вышел, сияя самой искренней из своих улыбок. Всесильный полководец изволил лично встретить дорогого гостя у дверей.       — Сеньор Бальзе, добро пожаловать! — Чезаре заключил Миклоша в крепкие объятия.       Йохан невольно затаил дыхание в ожидании катастрофы. Но на этот раз все обошлось — нахттотер стерпел и приветствие, и руку на своем плече.       — Я смотрю, вы привели спутницу, — темные глаза Чезаре с любопытством ощупали фигурку Риннон. — Не доверяете моему вкусу?       — Что вы. Удовлетворяю любопытство… дамы, — хищно улыбнулся господин Бальза, жестом приказывая спутникам следовать за ним. — Рена давно хотела побывать на одном из ваших знаменитых праздников.       — Мне становится понятнее ваша сдержанность, с такой красотой мало кто может сравниться, — сеньор Боржиа поднес пальцы склонившейся в реверансе Риннон к губам — и, внезапно притянув ее к себе, крепко поцеловал. — Белиссима. Добро пожаловать, сеньорита, осторожнее, сеньор Бальзе, как бы вашей даме не стать звездой всего праздника.       С этими словами он, обаятельно улыбнувшись, двинулся дальше, приветствовать вновь прибывших гостей.       Сопровождаемые полуодетыми служанками, они двинулись к залу. На Риннон было жалко смотреть — девушка казалась готовой расплакаться от стыда.       — Возьми себя в руки, — едва взглянув на нее, приказал Миклош. — Нашла из чего устраивать трагедию.       Это возымело некоторый эффект — девушка несколько раз глубоко вздохнула, подавляя слезы, и почти спокойно спросила:       — Где наши места?       Им отвели одну из лучших лож в центре зала. Господин Бальза скрипнул зубами: уйти отсюда незаметно будет нелегко.       — Вина? — Чезаре уже был рядом, полный благого намерения порадовать гостя — но его глаза то и дело возвращались к Риннон. — Сеньор Бальзе? Сеньорита Рина? Чем порадовать прекрасную гостью?       Господин Бальза подставил оба кубка. Он улыбался, но Йохан видел, как сужаются в точку его зрачки и пальцы крепче, чем нужно, сжимают чеканное золото — еще немного, и кубки будут смяты, словно бумага.       — Сеньор Бальзе? Счастлив видеть вас.       На пороге стоял Леонардо.       — Если мой повелитель позволит, — он вежливо поклонился в сторону Чезаре, — я бы хотел показать сеньору и сеньорите, как работает машина, над устройством которой мы так долго работали вместе.       — Творец всегда в первую очередь творец, — улыбнулся Чезаре. — Сеньор Да Винчи, до того ли сейчас гостям?       — Напротив, — просиял Миклош, — мы с Реной мечтаем заглянуть за кулисы. Любой зритель уверен, что именно там происходит самое интересное.       — Возвращайтесь, сеньор Бальзе, — глаза Чезаре раз за разом останавливались на высокой груди девушки, соблазнительно облегаемой платьем. — Я буду ждать вас с сеньоритой с нетерпением.       — Ступайте, — улыбнулся Леонардо, когда хитросплетения канатов и блоков почти скрыли их от любопытных глаз. — Спектакль хорош, но вряд ли стоит вашего внимания. Я найду, что сказать Чезаре.       — Можете не слишком заботиться о моей репутации, — усмехнулся господин Бальза. — И спасибо.       — Возможно, мы увидимся вновь.       — Возможно, — нахттотер широко улыбнулся, демонстрируя заострившиеся клыки. — Если вы перестанете отказываться от собственного предназначения. Не глупите, Леонардо. Чезаре стоит отсрочки, но не жизни.       — Иногда больные не хотят исцеления, — ответил Леонардо — и исчез, отступив за нагромождение декораций. ... - Дальше вы идете одни, - господин Бальза остановился на пересечении коридоров. Йохан мысленно выругался: по любому из направлений нахттотер мог удалиться достаточно, чтобы перехватить его до начала приступа стало невозможным. Оставалось надеяться, что Риннон управится со всем быстро. Тревога гнала его вперед, и девушка едва успевала за широкими шагами тхорнисха, но Чумному все равно казалось, что они еле тащатся. Он облегченно вздохнул, увидев знакомый пролом в стене и поворот, ведущий к порогу храма. - Это здесь, - указал он в сторону стены. Камни выглядели нетронутыми, удар кацбальгера не оставил на них следа. - Я чувствую, - прошептала Риннон, гладя камни кончиками пальцев. - Тут тепло. Ты чувствуешь, как тут хорошо? По мнению Йохана, в подвале было на редкость холодно и мерзко - кожу закололо ледяными иголочками еще на подходе. Он пожал плечами: - Нормально. Ты знаешь, как попасть внутрь? Риннон покачала головой: - Нет… Пока - нет. Но я попробую понять. Дай мне немного времени. Она закрыла глаза и застыла, покачиваясь. В движении были только ее руки - они слепо ощупывали камень за камнем, возвращались, чертили узоры. Йохан титаническим усилием воли заставлял себя стоять на месте и не оглядываться поминутно в сторону коридора. Это чертовски глупо, уговаривал он себя. Нахттотер ясно дал понять, что ему не нужна помощь. Он ясно давал это понять с самого начала, так какого черта? Успокойся и предоставь ему справляться самому. Ты выглядишь глупо. Ты ведешь себя глупо. Все, чего ты добился, это чертова ссылка. Уговоры помогали - ровно до того момента, когда до него донесся отголосок магии тления. Нахттотер почти не использовал магию во время приступов. В подземелье шло сражение. - Советую поторопиться, - бросил он Риннон, бегом срываясь с места. Недоуменный возглас девушки прозвучал, когда Чумной был уже на пол-пути к перекрестку. … - Эликсир! Вы приняли чертов эликсир?! - воскликнул Йохан, подбегая к неподвижно сидящему на полу нахттотеру. Он успел как раз вовремя, чтобы превратить в труху тело одной мормоликаи и достать другую ударом кацбальгера в спину: прием не слишком честный, зато чертовски действенный, когда дело касалось проклятых стерв. Не ожидавшие его появления женщины не успели поставить защиту. - Они наблюдали за нами последнюю неделю, - равнодушно проговорил Миклош, оглядывая залитую кровью комнату. - Счастье, что ни Ваноцца, ни Джулия не сунулись сюда лично, прислали подручных. Не хватало мне воплей Фелиции по поводу гибели ее любимиц. - Да плевать на Фелицию! - чувствуя, как в крови бурлит едва сдерживаемое бешенство, ландснехт поспешно опустился на колени рядом с учителем, бесцеремонно обхватил пальцами его подбородок, проверил пульс и температуру тела. И то, и другое ему порядком не понравилось. - Вы скорее на том свете, чем на этом! Это эликсир? Или вас достали эти сучки?! Ну же! Он встряхнул Миклоша за плечи, светловолосая голова мотнулась - Чумной едва успел подставить ладонь, чтобы нахттотер на ударился затылком о стену. Мягкие волосы скользнули сквозь пальцы мимолетной лаской. В животе скрутилась тугая горячая спираль. - Ты нарушил приказ, - отстраненно произнес нахттотер. Он никак не среагировал ни на тон ученика, ни на его действия - Йохана не покидало ощущение, что Миклош чутко прислушивается к чему-то, недоступному слуху ландскнехта. Это чертовски тревожило. И бесило. - В задницу такие приказы! - не в силах сдерживаться, заорал он, тряся Миклоша за плечи, как тряпичную куклу. - В задницу весь этот план, леарджинни, убежище и даханаварских сук! Это эликсир?! - Да, - выдохнул Миклош. От его спокойствия веяло могильным равнодушием. Йохан выругался сквозь зубы, вскочил на ноги - и в нерешительности огляделся. Что делать дальше - он не представлял. Решив наконец разбираться с проблемами по мере поступления, он занялся первым делом трупами - работа не заняла много времени, зато должна была скинуть даханаварских ищеек с хвоста. “Не то чтобы это должно волновать тебя. Завтра ты отправляешься в ссылку”. Склонившись над нахттотером, Чумной сгреб его в охапку и поднял на руки. Он ждал чего угодно - протестов, угроз, приступа ярости - но Миклош, не двигаясь, смотрел в пространство - и в его взгляде была такая тоска, что Йохану захотелось взвыть самому. - Что вы наделали?! - Йохан… мне плохо. Я хочу домой. Торопливые шаги эхом отзывались в пустых коридорах. “Подумай о чем-нибудь неприятном для окружающих и влей немного силы”, - сказал нахттотер. Контролю Йохан учился до сих пор, а уж сейчас он и вовсе сделал ему ручкой. Смертные разбегались с пути задолго до того, как ланскнехт, руки которого были заняты завернутой в плащ ношей, пинком открывал очередную дверь. Их счастье - Чумной, никогда не жаловавшийся на выдержку, чувствовал, что его нервы на пределе, и рад был бы выместить на ком-нибудь бешенство. Как выяснилось четвертью часа позже - на киндрэт этот прием тоже действовал безотказно: возница, который должен был ожидать их возвращения, исчез. Выругавшись, Йохан схватил возжи одной рукой. Мертвые лошади куда послушнее живых. И умеют бежать очень быстро. Наутро в Святом городе наверняка появятся легенды о вознице из ада. Особняк тхорнисхов тоже казался опустевшим. Взлетев по лестнице, ведущей к спальне нахттотера, он очень бережно опустил причину своих бед на кровать. Миклош казался спящим - его выдавало только прерывистое, сдавленное дыхание, толчками вырывавшееся из груди. И очень хрупким. Вот ведь смешно: Йохан знал, насколько эта хрупкость обманчива, а действовало все равно безотказно. - Нахттотер, вы дома. Что сделать? Крови? Противоядие? Не молчите же! Он склонился над кроватью, осторожно потряс учителя за плечо. Светлые ресницы дрогнули, из глаз с расширенными зрачками на Йохана взглянула бездна - бездумная, тоскующая... голодная. Спираль в животе свернулась туже. - Нахттотер? - он не узнал свой разом севший голос. Лицо Миклоша на мгновение страдальчески исказилось, но сказать еще что-нибудь Чумной не успел: тонкие, чертовски сильные руки обвили его шею, и к губам прижались холодные губы. От неожиданности Йохан не удержал равновесие, рухнул сверху - и ощущение этого тела под собой оказалось последней каплей. Мир сузился до капризного рта, который он неистово целовал в ответ, и ладоней, слепо гладящих его спину и плечи и сводящих с ума этой немудреной лаской. Проклятый плащ все время мешался, лез под руки, не давал добрать до тела. Йохан с проклятием заставил себя приподняться, вытряхнул Миклоша из чертовой тряпки, и вновь вдавил его в кровать собственным весом, услышав, как чуть слышно скрипнули деревянные опоры. Так было намного лучше. В голову лез какой-то бред: - Одежду не сменил с подземелий, - бормотал Йохан, покрывая поцелуями губы, линию челюсти, шею, - все испачкаю. Вас… - Миклош дрожал под поцелуями, выгибался в спине, прижимаясь к нему, запрокидывал голову, подставляя поцелуям шею и ямочку между ключицами, наощупь забирался ладонями под ворот рубахи. Там, где его руки касались кожи, она начинала пылать. И этого становилось мало. Едва сдерживая рвущееся наружу нетерпение, Йохан начал торопливо расстегивать пуговицы дорогого камзола. Выходило медленно - проклятые петли не слушались, пуговицы выскальзывали из дрожащих пальцев, но невозможно было остановиться и перестать целовать и вылизывать каждый дюйм уже открытой кожи. Ландскнехт готов был рычать от досады: чертов камзол хотелось распахнуть одним движением, услышать, как по полу звенят пуговицы. И не меньше хотелось смаковать ощущения, заставляя Миклоша вот так же нетерпеливо вздыхать и прижиматься к нему. Пуговицы наконец закончились, и Йохан со вздохом облегчения запустил руки под батист рубахи. Голова кружилась от тактильных ощущений, но еще больше от осознания: можно! Можно провести руками по спине, и он с легким стоном прогнется навстречу в пояснице. Можно скользнуть ладонью по поджимающемуся животу и услышать судорожный вздох, когда под пальцами окажется горошина соска. Можно тут и там прокалывать тонкую кожу клыками - и чувствовать в поцелуе вкус уже собственной крови, потому что Миклош с не меньшей жадностью целовал его в ответ. И - дьявол, какой же он был отзывчивый! Никогда на памяти Чумного - ни одна смертная, ни одна фейри - не реагировала с такой искренностью на простейшие ласки. Миклош неприкрыто наслаждася происходящим, доказательство недвусмысленно упиралось сквозь ткань штанов в живот ландскнехта - и это было единственным, что слегка отрезвляло. Йохан не представлял себе, что делать в постели с мужчиной. Содомский грех, раз или два помянутый священником в давно забытых проповедях, был чем-то из другого мира, книжного и ненастоящего, в котором бог сравнивал с землей города и убивал первенцев. С ночи обращения он не знал больше, кому молиться - а для всех прочих вопросов был нахттотер. Который точно был мужчиной, но думать о нем как о существе из плоти и крови не получалось: он Миклош Бальза и имя ему - нахттотер. Нахттотер... В горячечных фантазиях и кровавых снах Миклош позволял ему целовать себя и слизывать кровь из порезов - реальность оказалась стократ острее и невероятнее. Но нахттотеру нравилось, нравилось! - и это казалось важнее требований собственного тела, неотвеченных вопросов и мучительных сомнений. Руки Миклоша задрали его рубаху, прошлись по спине, царапая кожу ногтями - Йохан услышал собственый стон словно издалека. Он все никак не мог придумать, как снять обе рубахи так, чтобы не нужно было прерывать поцелуев, и нахттотер все решил за него: послышался треск разрываемой ткани, прохладный воздух попытался охладить разгоряченную кожу. Плюнув на осторожность, он в свою очередь рванул тонкий батист - и все-таки застыл на несколько секунд, пожирая глазами открывшееся взгляду тело. Медленно провел ладонями по груди, животу - исследуя и запоминая каждый изгиб. Собственные руки показались ему грубыми и грязными, и странно было видеть, как это тело трепещет под их прикосновениями. Он склонился к Миклошу и провел языком по его животу. Послышался нетерпеливый стон, заставивший кровь запылать с новой силой. - Красивый, - хрипел ландскнехт, исследуя губами белоснежную кожу - дюйм за дюймом, - какой же красивый… - рука Миклоша, скользнувшая по внутренней стороне бедра, все же заставила его приостановиться. Все еще не до конца веря в происходящее, Йохан, приподнявшись, смотрел, как тонкие пальцы распускают завязки его штанов и исчезают под тканью. Это было невероятно - и ослепительно. Остатки мыслей смело прочь, Чумной рухнул сверху, вслепую покрывая вздрагивающее под ним тело поцелуями вперемежку с укусами, рванул завязки штанов Миклоша, сжал пальцами твердый ствол, двинул рукой, с упоением слыша протяжный, в голос, стон. Двигать зажатой между телами рукой было чертовски неудобно, остатки одежды противно липли к разгоряченной коже, воздух, тяжелый и влажный, заставлял, задыхаясь, ловить его ртом… все это вместе со стонами и вскриками Миклоша, вкусом его и собственной крови, гладкостью кожи, толчками бедер навстречу ласкающей руке слилось, сплавилось в бесконечно-совершенное мгновение, за которое Йохан вознесся к небесам - и рухнул вниз, в головокружительную бездну, чувствуя, как руку заливает горячее семя. Потом он долго лежал, успокаивая дыхание и прижимая нахттотера к себе, как делал это каждую ночь, отмеченную печатью дьявола. Ладонь правой руки была липкой, Йохан бездумно поднес ее к лицу, вдохнул запах - этот запах, упоительный, знакомо-незнакомый, он запомнит навсегда. Миклош спал глубоко, его дыхание было размеренным и едва слышным. Он не проснулся, когда Йохан осторожно разжал объятия, прокрался в ванну, чувствуя, что ноги все еще отказываются его держать. Наскоро обтеревшись мокрым полотенцем, Чумной вернулся со вторым, бережно стер следы крови и семени с нежной кожи, поправил на спящем остатки одежды. Отбросив полотенце, ландскнехт в нерешительности встал у кровати. Можно было уйти. Списать все на эликсир, усталость и накопившееся напряжение, закрыться в комнате и ждать вечера. Или уехать прямо сейчас, пока на небе не показалось солнце - и надеяться, что Котор все еще кажется нахттотеру достаточной карой. Усмехнувшись, Йохан скинул сапоги и сел на край кровати, оглядывая разметавшегося на покрывале демона в обличье хрупкого юноши. Бежать не хотелось. Чумной лег обратно и вновь притянул нахттотера к себе, накинул на обоих край покрывала. Было хорошо и… правильно. Он закрыл глаза - и успел только мимолетом пожалеть, что не может бодрствовать до самого вечера, когда сон, мягкий и безжалостный, как мормоликая, задул окружающий мир как свечу. … Йохан проснулся, когда Миклош зашевелился, выбраясь из его рук. У него не ушло обычных мгновений на осознание: где он, с кем он, что происходит - запахи туалетной воды, крови и недавнего секса пропитали окружающее пространство, сведя вероятность ошибки к нулю. Сквозь двойные ставни доносились звуки улицы: ржание лошадей, лай собак, выкрики торговцев… день. С неохотой разжав объятия, Йохан вздохнул и отвернулся, перекатившись на другой бок. Просыпаться не хотелось. Что бы нахттотер сейчас ни решил - вернуться ли в постель, выкинуть ли оттуда нарушившего все, что можно ученика или просто прибить того на месте - не узнать о его решении шансов не было. Так какая разница? Уткнувшись лицом в подушку, Чумной с удовольствием вдохнул запах, воскрешающий в памяти картину разметавшихся по ней пшеничных волос. Что бы ни произошло ночью, это было… волшебно. В паху ощутимо потяжелело, сон внезапно стал выглядеть не так привлекательно. С пробудившимся инстинктом хищника Йохан прислушался к шагам босых ног по полу. Последние недели сочились концентрированным безумием - так почему бы нахттотеру не захотеть… продолжения? Угадывать движения нахттотера по звукам оказалось несложно, а воображение, дорисовывая картинки, заставляло сердце стучать быстрее. Вот послышался шорох ткани, тихий стук деревянных ножек - Миклош снял камзол и испорченную рубаху, аккуратно повесил на спинку стула. Йохан улыбнулся, представив движения гибкой спины. А вот зашелестела тяжелая кожа плаща - Чумной не помнил, куда именно швырнул его в полутемной спальне, но, видимо, куда-то ближе к окну - шаги здесь приглушались ковром. Звук падения небольшого предмета, перезвон серебряной цепочки… медальон! Но, в конце концов, владение этой вещью вряд ли потянет на серьезный проступок? Произошло столько всего, что Йохан, признаться, и думать забыл о подарке Леонардо. Щелкнул замочек - и плащ шумно упал обратно на пол, после чего в спальне наступила тишина. Встревоженный, ландскнехт решил уже было перестать притворяться спящим - какой уж тут сон! - когда послышался сдавленный звук, словно кто-то пытался вдохнуть воздух перехваченным судорогой горлом. А потом, не веря собственным ушам, Чумной услышал звук отодвигаемого засова на внутренних ставнях. Ландскнехта подбросило в кровати - в следующее мгновение он уже оттаскивал нахттотера от ставен, закрывая его собой и заслоняя спиной оконный проем. Как тут же выяснилось, не зря: в спину лезвием палаша ударила полоска света, просочившегося в незаметную прежде щель между досками. Боль была ослепительной. Тело превратилось в агонизирующий комок плоти, подчиняющийся голым инстинктам: спрятаться, скорчиться в тени, выжить!.. Зарычав, Йохан изо всей силы оттолкнул Миклоша подальше - и повернулся, чтобы закрыть внутренние ставни. Безжалостный свет ударил в лицо, Йохан ослеп, оглох от собственного крика, но руки, повинуясь отданному ранее приказу, нащупали створки и захлопнули их. На этом силы бороться закончились: Чумной в агонии рухнул на пол, мечтая только о том, чтобы поскорее обратиться уже в хренов пепел. В ушах звенел исторгаемый глоткой непрерывный вопль, ноздри забил запах паленой плоти, глаза… он не был уверен, что у него все еще были глаза: мир вокруг был багровой круговертью смертельного пламени. Все закончилось внезапно и быстро: первой отступила боль, следом исчез смрад горящего мяса, и стало можно дышать. Наконец вернулся слух: - Йохан? Йохан! Немедленно очнись! Глаза, как оказалось, были в порядке. - “Клетка здоровья”, - голос, хотя и осипший, постепенно приобретал нормальное звучание. - Я начинаю к ней привыкать. Ответа не последовало, но спустя несколько секунд прутья исчезли, и нахттотер с сосредоточенными видом провел ладонями по заживающим ожогам. Боль исчезла окончательно. - С тобой все в порядке, можешь встать. Миклош, отвернувшись, отошел - но Йохан успел увидеть перечеркивающий бледное лицо шрам. Произошедшее, по ощущениям, действительно не оставило никаких последствий - кроме разве что голода. Чумной поднялся, обошел Миклоша по кругу, встал перед ним, заглянул в нахмуренное лицо с упрямо сжатыми губами. Учитель, казалось, не видел его - он словно вглядывался внутрь себя, и то, что он там видел, ему очень не нравилось. Йохан как мог бережно провел кончиками пальцев по светлеющему рубцу, уродующему гладкую щеку, приподнял голову Миклоша за подбородок, заставляя все-таки посмотреть себе в глаза. Злость, порожденная непониманием, требовала выхода. Встряхнуть, отвесить затрещину, повалить на кровать… что угодно, только бы прогнать из льдисто-голубых глаз эту необъяснимую, пугающую тоску. - Нахттотер, - тщательно дозируя сочащийся с языка яд, произнес Йохан, - я даже не знаю, как бы это правильно спросить. Вы охренели?! Угол губ Миклоша дернулся в спазматической ухмылке, он несколько раз попытался что-то произнести, но с его губ не сорвалось ни звука. Не выдержав, Йохан сгреб его в охапку, дотащил до кресла и уселся, усадив к себе на колени и крепко обхватив руками. Миклош дернулся было, но словно нехотя - и затих. На самом краю сознания кто-то заходился истерическим смехом от фантасмагоричной абсурдности происходящего. - Нахттотер, - потребовалось усилие, чтобы подавить злость. - Нахттотер, пока я жив, вы не шагнете на солнце, не дадите себя убить... и не встанете отсюда, если не расскажете мне, что происходит. Нахттотер, пожалуйста! - “Объятие Иштаб”, - Миклош, говорил через силу, глядя в пустое зево камина, растрепавшаяся челка скрывала его глаза. Йохан весь обратился в слух. - Это называется “Объятие Иштаб”. До сих пор не знаю, где она взяла даханаварский амулет. Повисла тяжелая, выжидательная тишина. Вопросы, Чумной это чувствовал, следовало подбирать аккуратно, а они, как назло, роились, как стая мух, согнанная с трупа. Миклош, оставив, видимо, мысль освободиться, зашевелился, устраиваясь в стальном кольце рук поудобнее, и это дало время немного собраться с мыслями. - “Объятие Иштаб” - это заклинание даханавар? Что оно делает? - Заставляет жертву убить себя. Чтобы наложить его, нужно немало времени, зато воздействие почти невозможно обнаружить, пока не станет поздно. Очень изящное решение. Нахттотер говорил об этом, как о чем-то обыденным. “Солнце встает на востоке”, “ночью светит луна”, “даханавар могут заставить тебя умереть”. Чумной почувствовал, как по коже прошел мороз. Еще раз прокрутив в голове каждую услышанную фразу, он аккуратно, как крапленую карту в крупной игре, выложил следующий вопрос: - Как вы попали под это проклятие? - Когда мы в последний раз помирились, она подарила мне... - Миклош некоторое время молчал прежде, чем продолжить, - медальон, с портретом и зеркалом. Чтобы я чаще вспоминал, что мы одно. Я даже не потрудился его проверить. Носил. Несколько дней, до следующей ссоры. Когда она убедилась, что заклятье подействовало - нашла повод обидеться, рыдала, что в зеркале я должен видеть чудовище. И я увидел. А пока я смотрел - они напали... предполагалось, видимо, что я дам себя убить. День за окном был в разгаре, и в спальне было жарко, но Миклош зябко передернул плечами. Йохан крепче прижал его к себе, запустил пальцы в мягкие волосы. Повинуясь нажиму, Миклош склонил голову, прислоняясь щекой к его груди. - Это было в полнолуние, - медленно произнес ландскнехт. - В чем они ошиблись? - Я всегда отличался вспыльчивостью, - каждое произнесенное слово ощущалось теперь крохотным облачком тепла, заставлявшим мурашки бежать по коже, - и крайним эгоизмом. Луций так и не смог это искоренить. Увидев предателей, я пришел в ярость… многих это убило. Меня спасло. Как оказалось - на время. Я нашел способ защищаться, но лекарство оказалось не лучше болезни. Йохан задумался. Нахттотер говорил со все большей неохотой, время откровенности подходило к концу - а вопросов было еще больше, чем в начале разговора. - Что мне сделать, нахттотер? - Ты сможешь… удерживать меня до вечера? - Конечно. - Делай. Кисти Миклоша удобно помещались в его огромной ладони - и оставалась свободной еще одна рука, что давало массу восхитительных возможностей: массировать светловолосую голову, гладить хрупкое плечо, обводить кончиком пальца изящную ушную раковину… Дыхание нахттотера постепенно выравнивалось - он засыпал. До заката оставалось часа три, но спать уже не хотелось: сторожа сон своего пленника, Йохан раз за разом прокручивал в голове разговор. Нахттотера пыталась убить женщина, которой он доверял и которую подпускал очень близко. Чумной попытался представить ее и не смог. За ту сотню лет, что ландскненхт пребывал в семье тхорнисхов, через спальню господина Бальзы прошла длинная вереница самых разных девиц. Юные и зрелые, умные, утонченные, очаровательные глупышки, высокие, низкие, скорые на смех и серьезные… одна была даже из клана даханавар. Она, к слову, продержалась рядом с Миклошем дольше всех, но через два месяца нахттотер, объявляя о переезде клану, не стал сообщать о нем любовнице - и больше о ней слышно не было. А эта женщина сумела собрать вокруг себя бойцов и организовать грамотное покушение - и нахттотер ничего не подозревал, пока не стало поздно. В уме и хитрости ей не откажешь, и наверняка красавица… Даханавар? Фэриартос? В конце концов, тхорнисх? Нахттотер говорил о предателях... Голова трещала от мучительных размышлений. А где-то в уголке сердца при мысли об этой женщине шевелилось холодное, липкое чувство. Ревность. Йохан опознал это чувство с удивлением, как фэри - таракана в своей спальне. Он никогда не рассчитывал, что нахттотер когда-либо позволит ему больше, чем удерживать себя в ночи больных лун. По большому счету, господин Бальза в обычном своем состоянии способен был вызвать разве что страх. Еще, конечно, злость, раздражение, почтение, уважение… Выбор был широк, но желание там не присутствовало - разве что найдется безумец, способный желать разрушительное торнадо. И все же Чумной привык считать себя исключением. Нахттотер не брал других учеников, многие тхорнисхи годами довольствовались переданными через десятников приказами, видя Миклоша мельком и издалека. Йохана подпустили… близко. Господин Бальза делился с ним своими размышлениями о философии и предназначении клана, рассказывал о прочитанных книгах… ладнскнехт знал, когда учитель действительно злится и когда изображает злость, что помогает от донимающих его порой головных болей и какой музыкальный инструмент или картина, вероятно, будут сочтены достойным пополнением коллекции. И все же оказалось, что существовала женщина, которая была гораздо ближе. Она, конечно, мертва - нахттотер не простил бы покушения на свою жизнь - а ревновать к мертвым глупо. Но Йохан уже ненавидел саму память о ней. … Господин Бальза открыл глаза, когда Йохан уже начал напряженно размышлять, как бы переместиться на кровать. От долгой неподвижности ломило спину и мучительно хотелось вытянуть ноги. Почувствовав, что нахттотер зашевелился, ландскнехт рефлекторно сжал ладонь сильнее. - Перестань ломать мне пальцы. Этот ядовитый тон невозможно было перепутать ни с чем, но Йохан на всякий случай уточнил: - Прикажете отпускать? - Прикажу немедленно идти мыться, и через час ко мне в кабинет. Нахттотер поднялся на ноги, потянулся, дернул за шнурок на стене. За дверью ванной комнаты зазвонил колокольчик. Чумной окинул его взглядом, разрываясь между облегчением и сожалением: полуголый, Миклош не выглядел больше ни хрупким, ни уязвимым. Торнадо пришло в движение. Плащ был аккуратно сложен на скамье у стены. Тщательно запахнув его, Йохан направился к двери. - И это забери, - он едва успел обернуться, чтобы поймать брошенный Миклошем медальон. - Творение Леонардо? - Его, - кивнул Чумной. - В благодарность за спонсирование праздника. - Черта с два, - нахмурился господин Бальза. - Я разговаривал с Чезаре, он показывал мне изразцы с именами спонсоров. Несмотря на жару, Йохан почувствовал озноб. - Леонардо сделал его лично для вас? То есть он покушался на вашу жизнь?! - кулаки непроизвольно сжались, мягкое серебро оправы врезалось в ладонь. - То есть ему впору становиться Маэстро на следующий же день после обращения, - фыркнул Миклош. - Истинный фэриартос: что-то чую, что - не знаю, но обязательно ткну наугад. Если не бездарность - еще и попаду. - Я не понимаю, - признался Йохан. - Леонардо чувствует рядом с собой очень неприятное проклятие, - мягко произнес нахттотер. - И это ощущение его расстраивает. Я почти уверен, что он на уровне интуиции сделал то, к чему векам идут высшие фэриартос: попытался изменить мир легким воздействием. Иными словами, попытался помочь - как сумел. В голове Чумного зашевелилась крамольная мысль, что, если Леонардно кому и помог, то только ему - с легкостью организовав невероятное стечение обстоятельств. - Вы могли погибнуть! - Зато проклятие исчезло бы. И я не погиб. - Вы не хотите наказать его? - Я хочу, чтобы он прекратил маяться дурью и стал кровным братом. Гении не должны исчезать так быстро. А он все вздыхает по Чезаре, старый дурак. В дверь, ведущую в ванную комнату, постучали: слуги принесли горячую воду. - Марш мыться, - скомандовал нахттотер и исчез за дверью. Когда через час Йохан зашел в кабинет, он обнаружил нахттотера сидящим в кресле с книгой в руках. Судя по переплету, это был один из дневников Луция. Подняв глаза на ученика, нахттотер кивнул в сторону кресла напротив. Чумной тяжело опустился на сиденье: пристальный холодный взгляд учителя на минуту заставил его почувствовать себя зеленым птенцом, нарвавшимся на внезапную контрольную. Первые десять лет нахттотер любил развлекаться подобным образом… - Спрашивай. Слово упало, тяжелое, как каменный обвал, и такое же неожиданное. От неожиданности Йохан выпалил первое, что пришло в голову: - Нахттотер, вы… как? Светлые глаза на мгновение расширились - а затем господин Бальза, обреченно застонав, уронил лицо в ладони. - Серьезно? Это все, что тебя интересует? - Нет. Но остальное не настолько важно, - ответил Йохан с уверенностью, которой отнюдь не ощущал. И только сказав, понял, что недалеко ушел от истины. - Я в порядке, - учитель поднял голову и в упор посмотрел на ландскнехта. Повисло молчание. Йохан, чувствуя, как тяжелый взгляд нахттотера выворачивает его наизнанку, мучительно подбирал вопросы. Но господин Бальза неожиданно сдался первым: - Прекрати, мне надоело слышать скрип шестеренок в твоих мозгах. Я в порядке. Не собираюсь выбегать на солнце. Не собираюсь выкидывать туда тебя. Не испытываю моральных терзаний. Испытываю раздражение: ненавижу делать глупости, вину за которые свалить не на кого. - Это вы про эликсир? - брякнул Йохан - и тут же почувствовал непреодолимое желание сбежать из кабинета куда глаза глядят. Да хотя бы в Котор. Нахттотер посмотрел на него как на душевнобольного: - А про что еще? Ландскнехт неловко пожал плечами. Нахттотер тяжело вздохнул: - Ненавижу аппелировать к датам, но мой возраст грозит перевалить за полторы тысячи лет, и последней, кто сумел меня шокировать, была Хранья. Ты, прости, не тянешь пока по масштабам - но это скорее к лучшему. - Хранья? - тупо переспросил Йохан, хватаясь за возможность сменить тему как за соломинку. Нахттотер не сердится на него… кажется - и во имя собственного рассудка стоило удовольствоваться этим. - Я не рассказывал? Чумной покачал головой, испытывая сильное дежа-вю. Если память ему не изменяет, нахттотер задавал этот же вопрос совсем недавно - и так же морщился, словно от зубной боли. Похоже, меры, принятые им по пути в кабинет, оказались не лишними. - Никто не войдет, - сказал он, перехватив быстрый взгляд Миклоша на дверь. - Я предупредил Штефана, что он головой отвечает за то, чтобы вас не беспокоили, если только небо не начнет падать на землю. - Надо же, какая предусмотрительность, - буркнул господин Бальза, впрочем, без особенного запала. - Ладно. Хранья - это моя сестра. Если бы ты читал быстрее, уже добрался бы до нужного места в дневниках Луция. - Простите, - поспешил покаяться Йохан. - Я не знал, что дальше будет интересно. - На самом деле не особенно - кроме периодического упоминания нас в записях, содержимое не отличается разнообразием, - нахттотер, усмехнувшись, положил том дневника на стопку лежавших на столе книг. - Для создания общей картины достаточно ознакомиться с томом, где мы упомянуты впервые, и с последней полусотней записей десятком томов позже. Всегда подозервал Луция в склонности к графомании. - Что было после? - После Луций умер, чтобы оплатить древний долг перед Лигаментами, и Десять Гласов перегрызлись за власть. Я, кстати, не понимаю, почему вообще тебе это рассказываю - для кого пишется хроника клана? - Простите, нахттотер, - повторил Йохан, до этого момента знать не знавший о том, что клан ведет хроники. Усилия перехваченных у фэриартос писателей тянули разве что на забаву для скучающего Миклоша, по-настоящему важной информации им никто не доверял. - Но все-таки: что было дальше? - Луций считал, что мы еще малы для представления Кругу. Я бесился - как оказалось, зря: перегрызая друг другу глотки, старейшины не приняли нас с Храньей в расчет. За что и поплатились, - он удовлетворенно улыбнулся. - Вы перебили их и возглавили клан? - И их, - кивнул Миклош, - и всех, кто был за них… крови было много, тебе бы понравилось. Те, кто остался, присягнули нам на верность. - “Нам”? Вы правили вместе с сестрой? - не веря своим ушам, спросил Йохан. Мысль о том, что в клане существовал кто-то, равный нахттотеру, не укладывалась в голове. - Первые двести лет это было совсем неплохо, - пожал плечами Миклош. - На восстановление клана и обучение новичков уходило много сил. - А потом? - А потом мы не сумели договориться. Я менял тхорнисхов, Хранья хотела сохранить их прежними. Как будто она не видела, что связи и обязательства, которыми клан был обвешан с ног до головы, вот-вот потопят его, - господин Бальза рубанул воздух ладонью, словно продолжая давний спор с невидимым собеседником. - Мы неудержимо скатывались на роль прихлебателей при сильных кланах. А я сумел сделать Нахтцеррет настолько неудобным, что пиявки отвалились сами, и никто даже не попытался предъявить претензии. Впервые за последнюю тысячу лет мы обрели самостоятельность - но она все равно была недовольна. - Ваши решения пошли клану на пользу, - вставил Йохан. - Именно. Но Хранья все-таки нашла идиотов, которые ее поддержали. В основном из ее собственных выкормышей. - Она попыталась убить вас? - полуутвердительно спросил Чумной, видя, как кусочки мозаики наконец складываются в общую картину. - При помощи даханаварского медальона? - Ну да. По правде говоря, когда злость немного поутихла, я был изрядно шокирован этим фактом. Она, правда, потом клялась, что хотела всего лишь заставить меня добровольно сложить полномочия, что не знала, насколько амулет силен… - господин Бальза встряхнул головой. - Чушь. - Потом? Вы разве не убили ее? - Хранью? - в голосе Миклоша было столько неподдельного удивления, что Йохан предпочел не развивать тему. - Что же вы с ней сделали? - Как что? - нахттотер говорил тоном, которым рассказывают о чем-то очевидном. - Отослал с уцелевшими неудачниками с глаз долой, запретил общаться с кровными родственниками… много, в общем, чего запретил. Пусть посидит в Которе, может, поумнеет. Хотя, судя по последним отчетам, надежды на это мало. Ну тогда, может быть, хоть сгниет в этой дыре. - В Которе? - выдохнул Йохан. - Так это Хранью постоянно стерегут маги? - Конечно, - невозмутимо кивнул господин Бальза. - Не Жало же мне там хранить. - О. Нахттотер задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Чумной ждал: поднимать тему его собственной ссылки в Котор мучительно не хотелось. Учитель никогда не жаловался на память, но окружающие часто жаловались на его непредсказуемость. Пока он не отправил ученика собирать вещи, надежда, что он передумал… - Ты, кстати, не забыл? Ты выезжаешь туда сегодня. …умерла. Чумной поднялся - это оказалось неожиданно тяжело, такая тяжесть обрушилась на плечи. Его все-таки отсылают. - Я помню, нахттотер. Прикажете идти собираться? - Иди. Чумной успел уже взяться за дверную ручку, когда нахттотер окликнул его: - Йохан. Обернувшись, он увидел, что Миклош стоит совсем близко, в паре шагов. Ландскнехт не услышал, как он поднялся. - В Которе что-то происходит. За несколько дней до гибели десятник писал мне, что изгнанники изменили маршруты прогулок и места охоты. Само по себе это может ничего на значить. Но следующим написал уже глава наблюдателей: десятник не поделил с собственными коллегами добычу и погиб в драке. - Драки случаются, - только и сказал Йохан. Жалость к себе и обида сменились невыносимым стыдом. Кретин! Ссылка ссылкой, но не спросить про детали задания!.. - Случаются, - согласился господин Бальза. - Только вот Марк последние две сотни лет проявлял исключительную уравновешенность. - Что нужно сделать? - Понять, что там все-таки произошло. Может случиться так, что кому-то из наблюдателей больше нельзя доверять. В умении располагать к себе Хранье не откажешь. Йохан еще раз мысленно обругал себя. Мир в который раз переворачивался с ног на голову. - Почему вы поручаете это мне? Нахттотер криво усмехнулся: - Не все же тебе заниматься игрой в солдатики и обстановкой домов. Чумной был совсем не против ни того, ни другого, если это предполагало нахождение в непосредственной близости от Миклоша, но только согласно склонил голову: - Разрешите идти? - Иди. На пороге собственной комнаты ландскнехт растерянно оглянулся: собирать ему было особенно нечего, за годы службы он так и не оброс вещами. Все, что могло потребоваться, выдавал квартирмейстер, все, что не было уже нужно, сдавалось ему же. Убрав в дорожный мешок смену одежды и проверив готовность оружия, Йохан опустился на лавку: сборы заняли до обидного мало времени, и он не мог придумать, что же еще могло понадобиться. Как можно подготовиться к тому, о чем не имеешь представления? В кармане тихо звякнуло серебро медальона. Поколебавшись, Йохан положил его к смене одежды. Дверь комнаты открылась, нахттотер вошел без стука. Чумной удивленно воззрился на него: за все время господин Бальза побывал в комнате ученика отсилы пять или шесть раз. Прикрыв дверь за собой, нахттотер остановился напротив вскочившего Йохана. - Вчера ты дважды спас мне жизнь. - Нахттотер? - что он должен был ответить? “Ну что вы?” “Я знаю?” “И что теперь?” “Можно я тогда не поеду в Котор?” - Я как-то об этом не… - Ты можешь попросить о двух вещах. Если это будет в моих силах, я постараюсь удовлетворить твои просьбы. “Я хочу остаться. Можно, я не поеду?” - Разрешите мне ехать завтра - выдохнул Йохан. - Я хотел бы больше знать о том, что там происходит. - Хорошо, - кивнул нахттотер, как показалось Йохану, с облегчением. - Я постараюсь рассказать тебе все, что может быть полезным. Но советую не торопиться со следующей просьбой. Я даю такие обещания не каждый день. - Я подумаю, нахттотер, - серьезно кивнул Чумной, силясь отогнать видения белого горла, открытого его клыкам, и мягких губ, раскрывающихся под поцелуями. - Разрешите прийти к вам после ужина? Часа через два? - Кровавой охоты, - равнодушно пожелал господин Бальза, и Йохан снова остался один. ...Маленькая светловолосая фэйри была рада видеть своего тхорнисха - и Чумной с удивлением понял, что ему будет не хватать ее. Он был измучен - а с ней было так просто. Можно было целовать, можно было повалить на белые простыни, можно было, смеясь, пить кровь из одного кубка и шутливо отбиваться от ее проворных рук. Кажется, она действительно расстроилась, когда Йохан сказал, что уезжает надолго… как же ее все-таки звали? - Охота удалась? - голубые глаза смотрели насмешливо. Йохан развел руками: запах духов, которыми пользовалась его фэйри, чувствовал даже он, что уж говорить о нахттотере. - Вполне, нахттотер. - Тогда спрашивай. - Что это такое? - Чумной показал пальцем на выжженый на дереве геометрический рисунок, непоправимо испортивший поверхность зачем-то поднятого в кабинет нахттотера кухонного стола. - Любопытство тебя погубит, - несмотря на строгость тона, выглядел господин Бальза скорее довольным. - Пока тебя не было, я попытался все-таки выяснить, чем кончилась вчерашняя экспедиция для Риннон. Я поставил у входа в храм пару следящих рун, но фон там такой, что просто так до них не достучаться. А идти туда лично… сегодня я не настолько любопытен. - И что удалось выяснить? - Немного, - вздохнул Миклош. - Ее не убивали прямо там и у входа точно произошло два всплеска ледяной магии. Остальное глушит местный фон. Возможно, на днях я все-таки туда прогуляюсь. Не люблю оставлять дела незаконченными. - Как ставятся следящие руны? - спросил Йохан, стараясь не выдать мучительную вспышку ревности. Собственное будущее вдали от нахттотера представлялось ему чистым листом пергамента, на котором не было пока ни строчки. А учитель уже строил планы на время, когда он будет в Которе. - Ты хочешь научиться этому или узнать что-нибудь о Которе? - И того, и другого, - покаянно вздохнул Йохан. - Ладно. Посмотрим, сколько способна вместить твоя голова за ночь. …Хранья отправилась в Котор с двадцатью двумя своими сторонниками под конвоем из сильных магов. Сейчас при ней осталось всего девятнадцать тхорнисхов: двое погибли, попытавшись сбежать, еще на пути в Котор, а с полгода назад наблюдатели сообщили о гибели Альгерта, ее ученика. Он по глупости напоролся на асиман, охранявших зашедший в порт корабль Всьесчи, и превратился в горстку пепла. За отступниками наблюдало два десятка солдат. Опытными магами были не все, но таких хватало. Группами руководили десятники, кроме них в Которе был ее начальник стражи. Работали группы посменно. В их задачу входило наблюдение за перемещениями отступников, пресечение их контактов с заезжающими в Котор кровными братьями и возможных попыток создать слуг или обратить кого-нибудь из смертных. - Я наложил, конечно, ограничительные печати, - поморщился господин Бальза. - Но больше чем уверен, что рано или поздно Хранья их взломает. Поэтому проверка печатей тоже входит в обязанности наблюдателей. К утру голова Йохана гудела от сведений и имен, как потревоженный улей, а пальцы сводило судорогами: следящая руна требовала чертовски сложных движений. Но так было намного легче: занятый делом, он забывал жалеть себя. - Можешь взять это с собой, - нахттотер кивнул на стопку книг на столе. - Два тома дневников Луция и выдержки из хроник. - Я буду обращаться с ними бережно, нахттотер. - Да уж надеюсь. И еще это, - господин Бальза вытащил из ящика стола небольшой мешок. - Набор основных эликсиров. Как пользоваться, знаешь. - Спасибо, нахттотер, - Йохан взвесил мешок в руке - и понял, что знает, на что потратить второе желание. - Нахттотер, я определился со второй просьбой. - Уже? - господин Бальза насмешливо приподнял брови. - Ты хорошо подумал? - Да, - на самом деле Йохан не думал вовсе. Но разве не так у него получались самые правильные вещи? - Ну что же. Чего ты хочешь? Подаренная Лаурой тетрадь лежала на столе. Чумной молча добавил ее к стопке книг. - Я хочу, чтобы во время поездки это было у меня. И чтобы вы пообещали не экспериментировать с “эликсиром баньши”, пока я не вернусь. - Это две просьбы, - поджал губы Миклош. - И обе глупые. Йохан не ответил, продолжая молча смотреть ему в глаза. Господин Бальза махнул рукой: - Ладно. Я обещаю не экспериментировать без тебя с “эликсиром баньши” и ты можешь взять с собой тетрадь. Изучи, что ли, на досуге. - Хорошо, нахттотер. Спасибо. Следующий вечер выдался дождливым: удушливое лето наконец разродилось тяжелыми тучами. В сотне миль ландскнехта ждала оседланная мертвая лошадь, а пока он сидел в карете нахттотера и слушал приглушенный топот копыт и стук дождя по крыше. Медальон висел у него на шее: Йохан вытащил его из мешка почти сразу. Носить его в Которе, конечно, нельзя, но прямо сейчас он не видел причин отказывать себе в небольшом удовольствии. Время от времени он запускал руку в мешок, наощупь проводя пальцами по обложке тетради. “Я обещаю не экспериментировать без тебя”. Йохан улыбнулся. Будущее все еще было пустым пергаментом - но где-то в самом низу листа появилась строчка, говорящая о возвращении домой. К Миклошу и его дьявольским лунам.

Конец первой части