Гувернёр

Зачем Скорпиус Малфой поступил в магловский университет, не знал никто, даже сам Скорпиус. Возможно, во всех штампах драматического героя, решил отправиться в далекие-дали, дабы найти себя и познать истину бытия. А возможно, что вероятнее, насмотревшись сериалов и устав переживать за отношения Чака и Блэр из «Сплетницы», запутавшись в любовном треугольнике из «Дневников вампира» и смирившись с тем, что никогда не станет таким крутым, как братья из «Сверхъестественного», принял выбор жить жизнью обычного, пусть и несколько волшебного, парня из современного мира. Драко был, собственно, не против учебы в Йеле, несмотря на то, что ранее называл бы его «притоном грязнокровок», аргументируя свое разрешение известной пословицей: чем бы дитя ни тешилось, абы только по мужикам не ходило, кокаин не нюхало, трамваи не угоняло и т.д. Вопрос номер два: почему именно прикладная математика? Что такое прикладная математика, Скорпиус представлял себе довольно туманно вплоть до момента получения диплома. Однако, видя в сложных формулах, цифрах и алгоритмах какую-то свою романтику, будущий гувернер, решив произвести впечатление очаровательного ботаника, выбрал именно эту специальность и, поставив себе условие, во что бы то ни стало овладеть таинствами мудреных цифр, отправился в путь, грызть гранит и другие минералы науки. Однако учеба оказалась далеко не такой легкой и романтичной, как на экранах телевизоров. А особенно если математические познания первого в истории благородного рода Малфоев гриффиндорца ограничивались уровнем младших классов и двумя уроками нумерологии в Хогвартсе. — Что за хрень? — С этой фразой Скорпиус Малфой точно оценил всю ситуацию после двух минут первой лекции по дискретной математике. Но, принципиально доучившись, на спор с отцом, все-таки получил диплом, во многом благодаря своим способностям виртуозного лжеца и Луи, который, тоже закончив магловский университет, но по направлению медицины, в письмах объяснял как лучше сдружиться с преподавателями, а иногда и писал за друга курсовые работы, потому как дружба и желание помочь были куда сильнее того факта, что оборотень ничего не понимал в прикладной математике. И несмотря на диплом и горы конспектов, Скорпиус был и остался на веки вечные типичным гуманитарием на всю голову. Но кто бы знал, что цифры и формулы ему все же пригодятся в жизни? А никто не знал, даже сам Скорпиус. Но после того, как рассчитал пропорцию Фламеля, подгоняя ее под испорченное зелье, гувернер на всю свою вечную жизнь запомнил одно простое правило — «Бесполезных знаний не бывает». «На каждую каплю воды — примерно по три слезы феникса. Сколько долить воды и слез, если в котле, по старой пропорции, уже кипит семь капель слез феникса и двадцать две капли воды?» Условие задачи глубоко засело в голове у Скорпиуса и словно барабанной дробью билось где-то в районе висков. Гувернер сидел на полу, облокотившись на диван, в окружении пепельницы, исписанных листов бумаги и дневника алхимика. Голова раскалывалась от боли, причем ни одна таблетка не помогала, а рука, выпачканная чернилами, отказывалась еще что-то писать. — Иди сюда, — поманил его рукой Альбус, сидевший на высоком табурете перед котелком с многострадальным зельем. Скорпиус обессилено поднялся на ватные ноги и потащился к котелку. — Смотри. В закопченной оловянной посудине действительно плескалось уже что-то похожее на зелье. Багряно-красное, красивое, словно переливающееся перламутром, оно уже было стянуто тончащей поблескивающей пленочкой, под которой побулькивал алый эликсир. — Похоже на истину, — одобрительно хмыкнул Ал. — По рецепту надо двадцать две слезы феникса и семь капель воды, — не унимался Скорпиус, впрочем, уже не так возмущено. — Мы в разы превысили показатели, но пропорцию сохранили. Это страшно? — Думаю, нет, — не очень уверено протянул Альбус. – Ну, сейчас оно выглядит так, как описано в дневнике. Скорпиуса затопила такая мощная волна облегчения, что даже смыла и не оставила и следа гордости за проделанные расчеты, которые отняли пару часов, пачку сигарет, восемь таблеток от головной боли и страшно представить сколько нервных клеток. Он рухнул на диван и, в томной полудреме, подтвердил, что математика — явно не его конек. Уж слишком он измотался. — Ал, а меня вскрывали? — вдруг спросил Скорпиус. Альбус, поставив на плиту чайник, немало удивился вопросу. — Конечно. А что? — Просто там сейчас над телом Луи извращаются всякими скальпелями, пинцетами и ножами. Вот он проснется, а у него, скажем, почки нет. Он будет ругаться. — Ну у тебя тоже не было, — пожал плечами Ал. — Ни почек, ни печени, ни сердца, ни мозга. Скорпиус аж вскочил. — Как так? — ахнул он. — Не волнуйся, все отросло, — рассмеялся Альбус. — Кроме мозга. С мозгом беда. Мозг не желал возвращаться в твою черепушку, поэтому пришлось пересадить тебе мозг улитки. Поэтому ты такой…умняш. — Эй, я гениальный математик! — поджал губы Скорпиус. — Ну, улитка была умной. Скорпиус прикрыл глаза и хотел было подремать хотя бы минутку и освободить голову от мелькающих перед глазами расчетов, как Ал снова заговорил: — Не думаешь, что пора бы уже исполнить последнюю волю Луи? — Какую? — Которая касается конкретно тебя. Малфой, поняв, о чем говорит Альбус, театрально закрыл глаза рукой. — Скорпиус, надо, — уперся Ал. — Ради Луи. Чайник закипел быстрее, чем ожидалось, но чаинки кипятком они так и не залили. Скорпиус так и заснул на диване, прижимая к себе дневник Фламеля, как невиданное сокровище, а Альбус, тихонечко, чтоб не разбудить его, открыл окна, дабы мерзкий сигаретный запах выветрился из насквозь пропахшей дымом и травами квартиры.

***

Последняя воля Луи, касавшаяся конкретно Скорпиуса, была для самого гувернера чем-то совершенно ненужным и постыдным. Эти ощущения не покидали парня и по дороге в назначенное место, и когда он уже сидел на твердом стуле в кругу незнакомых ему людей разных возрастов. — Меня зовут Скорпиус и я наркоман. — Здравствуй, Скорпиус, — прогудели люди. «Пиздец, дожили» — сокрушался гувернер. Анонимные наркоманы с интересом смотрели на него, ожидая услышать историю его зависимости или что-то в этом роде, и Скорпиус, понимая, что здесь не соврешь, ответил грубо, но честно. — Я сижу на кокаине уже десять лет, и мне норм. Если честно, я не считаю, что эти собрания лечат от зависимости, но я как-то пообещал своему другу, что схожу к анонимным наркоманам. И вот я здесь. — Это смелый поступок, Скорпиус, — одобрил куратор группы. — Ну да, — хмыкнул Скорпиус. — Я обещал сходить, а не бросить кокаин. — К нам приходят для того, чтоб бросить. — Не в моем случае. — Почему? — мирно спросил куратор. Скорпиус мило улыбнулся. — Потому что если вы поживете моей жизнью хоть неделю, то сами будете требовать принести вам трубку для крэка. — Да он под кайфом сейчас! — крикнул темнокожий мужчина из его группы, обвиняющее тыкнув в нового «анонимного наркомана» пальцем. — Нет, я просто так выгляжу, — протянул Скорпиус. – Так, что я должен говорить? — Когда вы в последний раз принимали наркотики? Скорпиус задумался. — Анаша это наркотик? — Безусловно. — Пятнадцать минут назад. Поняв, что новый член группы не очень-то похож на раскаявшегося торчка, куратор кивнул сидящей недалеко от Малфоя молодой особе. — Меня зовут Элл и я наркоманка, — тягучим голосом протянула девушка. — Здравствуй, Элл. — Я тоже нюхаю кокаин, чтоб вырваться из бренного круга похоти и разврата. — Ага, то есть кокаин резко сделает тебя повторной девственницей? Куратор метнул в Скорпиуса недобрый взгляд, но гувернер, скрестив руки на груди, не замолкал: — Не, погодьте, раз уж я пришел, то хочу ж разобраться в истории каждого, — сказал Скорпиус. – Элл, давай дальше. — Мне семнадцать и я… — Сколькооо? — опешил Скорпиус. — Скорпиус, мы не осуждаем людей за их зависимость не смотря на их возраст, — напомнил куратор. — Да срать на зависимость, как в семнадцать лет можно устать от похоти и разврата? — не унимался Скорпиус. — Мне двадцать семь и я не то, что не устал, я жду, когда меня возьмут за руку и затащат в этот бренный круг похоти и разврата. — Продолжай, Элл, — перекричав буйного парня, сказал куратор. — Сначала я подсела на мет, — начала девушка, но снова не договорила. — Это что ж надо делать, чтоб в семнадцать устать от похоти и разврата? Разве что тебя драли всем Лондоном, включая эмигрантов, туристов и иностранных студентов… — СКОРПИУС! — Вы не подумайте, что это зависть, — заверил Скорпиус. — Хотя, хрен с ним, да, это зависть. Но как? Как в семнадцать лет можно успеть стать наркоманкой со стажем и «жертвой похоти и разврата»? У тебя было время делать уроки, ребенок? Все взгляды испепеляли гувернера, а тот, не зная значения слова «толерантность», на каждую реплику Элл реагировал фразами типа: «пиздец, товарищи», «что за поколение?», «а в мои годы такого не было». Кажется, он пробыл здесь пару минут, а его уже все дружно ненавидели.

***

— Скорпиус, ну как так можно! — сокрушался Ал. Скорпиус обижено уселся на диван и, потягивая из чашки чай, гневно смотрел в сторону соседа. — Тебя выгнали из «анонимных наркоманов»! — Я сам ушел, — произнес Скорпиус. — Нет, тебя выгнали! — Будто я хотел там сидеть! Альбус покачал головой и сел на высокий табурет. — Я рассказывал тебе про «бренный круг похоти и разврата»? — спросил Скорпиус. — Трижды. И каждый раз с завистью. Гувернер вздохнул и невесело заключил: — Ал, мне кажется, я обретаю девственность. Подавившись чаем, Альбус закашлялся. — Ты понял, что сказал? — хрипло поинтересовался он. Скорбно кивнув, Скорпиус уставился в окно. — Идиот, — покачал головой Альбус и снял с котелка крышку. То, что он увидел в закопченной посудине, мигом затмило и его раздражительность, и снисходительность по отношению к Скорпиусу. Кажется, даже дар речи куда-то пропал, поэтому Ал лишь поманил своего «обретающего девственность вследствие длительного отсутствия половых отношений» созельевара. Наклонившись над котлом, Скорпиус, убрав с глаз светлую прядь волос, всмотрелся в его содержимое и почувствовал, как подкосились ноги. Если это был не философский камень, то тогда уже судьба просто придиралась. Да, он вышел куда больше, чем в рецепте Фламеля, видимо, всему виной превышенное количество слез феникса и родниковой воды, но пропорция сохранилась и вылилась в определенный результат. Размером с небольшой кирпич (вот уж раздуло!), он блестел, как самый настоящий рубин, а плескавшаяся на дне жидкость, отдававшая таким же насыщено-красным цветом, кажется, излучала неземное сияние. Осторожно выудив камень, оказавшийся на удивление легким, но горячим, Скорпиус благоговейно погладил пальцами грубые, словно вытесанные срубы по его бокам, а Ал, дабы точно удостовериться в правильности результата, сдернул с портрета Фламеля бархатную ткань. Один взгляд алхимика и вид его рта, раскрывшегося в изумлении при виде огромного горячего артефакта, все подтвердил. И слов не надо было.

***

Мерзкая смесь не пойми-каких медицинских запахов сбилась в единую палитру отвращения, и морг казался ужаснее не только благодаря своему мрачному назначению, но и благодаря этому «благоуханию». Патологоанатом, рассеянный и до горя сонный мужчина, был закрыт в секционной, и, благодаря Оглушающему заклятию, не должен был помешать. Лаборанты и целители, которых постигла та же участь, были растасканы по разным кабинетам, а сами двери морга, похожие чем-то на гаражные, были плотно подперты тяжелым столом. Тело Луи нашли сразу, его запуганный Скорпиусом исследовательский отдел далеко не прятал. А судя по валяющимся на рабочем столе серебряным пулям, видимо, всерьез восприняли байку. Поднять белую простыню, которой был накрыт труп, ни у Скорпиуса, ни у Альбуса духу не хватило. — Хорошо, и что делать? — спросил Ал. Скорпиус выудил из сумки обмотанный плотной тканью философский камень и, повертев его в руке, пожал плечами. — Давай, камень! — приказал он, направив «магический кирпич» на тело. Ничего. — Ты еще «Пикачу, я выбираю тебя» скажи, — буркнул Ал. — Пикачу, я выбираю тебя! — Придурок! Создать-то создали, а как пользоваться не понимали. Скорпиус устроил вокруг камня и тела под простыней подобие танцев с бубнами: махал камнем, благо тот был легким, шептал какие-то мудреные фразы, возводил глаза к потолку, даже пробовал очерчивать камнем круг и читать «Отче наш». — По-моему, мы опять налажали, — тихо сказал Ал, спустя почти полчаса бесплодных попыток. Слова Ала окончательно забили последний гвоздь в гроб с надеждой на воскрешение друга и Скорпиус, швырнув камень прямо на труп, не сдержался и пнул стол патологоанатома так, что выбил один из ящиков, а боли в ноге даже не почувствовал. — Просто это уже закон, — горько усмехнулся гувернер. — Все через жопу. — Попытаться стоило, — произнес Ал и подошел к нему. — Может, что-то просто пошло не так. — Просто пошло не так? Ал, я за этот камень дрожал больше, чем за свою жизнь, — вспыхнул Скорпиус. — Я просто хотел вернуть Доминик, я разве многого прошу? Не нужны мне ни слава крутого алхимика, ни сам факт создания чего-то легендарного. — Я верю. — Тогда почему нихрена не получается? Потому что это изначально был дурацкий план? — Да, я говорил так в течение всего года, — кивнул Ал. — Но никогда не думал так всерьез. Не получилось — плохо. Но мы не знали, что так все выйдет. Фламель был алхимиком, а не студентом-недоучкой, как мы. Скорпиус не ответил, лишь отвернулся. Что происходит в его голове, страшно было представить, и Ал так и не знал методом каких логических цепочек горечь от провала привела гувернера к следующей мысли. — Прости меня, — тихо сказал Скорпиус. — И ты прости, — кивнул Альбус, облегченно вздохнув, когда понял, что не ему первому произносить тяжелое слово извинений, несмотря на то, что оно рвалось из груди вот уже пару месяцев как. Как-то слишком быстро он это сказал, не уточняя «за что прости?», но Скорпиус, все поняв без разъяснений, кивнул. — Я не хочу терять еще и тебя, Ал. Хорошо, что никто не видит эту прорвавшую плотину сдерживаемой дружбы. Именно эти мысли посетили голову Альбуса, когда тот, прижав к себе друга так крепко, словно того сейчас кто-то насильно оттащит, горько усмехнулся. — Какой ты ванильный, Скорпиус, — буркнул он, а Скорпиус, ткнув его под ребра, опустил голову и уткнулся лбом в его плечо. — Ну точно педик. — Да иди ты нахрен. — Не прижимайся ко мне, — чувствуя, как в глазах защипали слезы, сказал Альбус. — Я не из таких. — Мы помирились минуту назад, а ты меня уже бесишь, — прошипел Скорпиус. — Даун. — Белобрысый дрыщ. — Какие вы оба идиоты, — протянул позади друзей знакомый усталый голос, доносившийся из-под накрахмаленной белой простыни.