Признаться честно, навещать детей не планировал. Не было ни малейшего желания ни видеть Краша, ни присутствовать в маленьком тесном доме, съезжать из которого они не собирались, ни оповещать дочь о скорой свадьбе с человеком, которого она, возможно, хорошо знает, но никогда не рассматривала в качестве жениха. Но побывать в Америке и не увидеться с ними я не имел права.
А впрочем… враньё.
Мне не составило труда выяснить, в какой школе учится Келли. И вот, неторопливо подъехав к огороженной металлической сеткой территории, два чёрных «Роллс Ройса» терпеливо ждут окончания последнего урока. Я не придираюсь к тому, что здание, похоже, не ремонтировалось со времён гражданской войны; стараюсь не обращать внимания на разноцветные турники, понатыканные, кажется, в каждом углу; игнорирую давно потрескавшуюся плитку, вьющуюся от главного входа до ворот и обрывающуюся сразу за ограждением. За территорией припаркованы обшарпанные пикапы. Один подъехал только что – также медленно, не торопясь, но не вальяжно, подобно мне, а будто бы с опаской – и остановился совсем близко. За рулём пожилая женщина. Она не стесняется вглядываться в тонированные стёкла «Ройсов», но уже стесняется того, что встала рядом. И вправду – снова заводит двигатель, сдаёт назад, паркуется поодаль.
Обычная бюджетная школа, коих в Америке тысячи. Но почему-то именно эта мне не нравится больше всех.
Звонок.
Из дверей, словно струя крови из открывшейся раны, прыснули дети. Одни разбрелись по территории, облепив турники и качели, другие – вышли за ограждение. Но ни один не упустил из виду подозрительно дорогие автомобили. Ещё бы! Они же стоя́т не просто так. Их хозяин приехал либо на встречу с директором, либо к одному из учеников. И хотя второй вариант им кажется менее правдоподобным, не верить в него они отказываются.
А Келли до сих пор не видно.
Она появляется лишь тогда, когда часть ребятни, так и не дождавшись моего выхода, разбрелась по домам. Другой "части" повезло больше.
Конечно, не заметить автомобили дочь не могла. Однако, то ли стесняясь одноклассников, то ли не желая меня видеть, она сходит с тропинки из битой плитки и, не сбавляя шаг, идёт дальше. И хотя я планировал не покидать салон, а просто приоткрыть окно, она вынуждает меня выйти.
— Келли!
Остановилась, но не оборачивается. Думает, можно ли раскрыть друзьям маленькую семейную тайну.
— Зачем ты приехал? — очевидно, можно.
— У меня к тебе разговор. Но не при них, — киваю в сторону бесцеремонно пялящихся школьников. — Пройдём в салон? Подвезу.
— Краш запретил с тобой разговаривать, — по-прежнему стоит спиной. Приходится подойти вплотную и, положив руки на маленькие хрупкие плечи, развернуть к себе:
— Разве я не доказал, что не причиню тебе вреда?
Она не хочет встречаться взглядом даже тогда, когда я аккуратно поддеваю её за подбородок и заставляю поднять голову. Смотрит куда-то в сторону, хмурится и молчит. Хочет верить и мне, и Крашу. Только так не получится.
— Что вам от неё надо?
Обращаю внимание на мальчишку равного с Келли возраста. Он стоит у меня за спиной – напряжённый, словно собранная пружина – исподлобья, как-то по-волчьи, смотрит в глаза. Одет аккуратно, но дёшево. Зачёсанные набок чёрные волосы выдают в нём начинающего стилягу, а яркий, кричащих цветов, скейтборд под ногой – уличного спортсмена.
— Поговорить, — пожимаю плечами и иронично добавляю: — Разрешаешь?
— Только при мне.
Несмешная шутка.
Жестом приглашаю в салон и его. К моему удивлению, от приглашения парень не отказывается: он уверенно цепляет Келли за руку и тянет в сторону «Роллс Ройсов», а она – повинуется.
Неудобно, но мы всё-таки умещаемся на заднем сиденье, усадив в центре "виновницу", и небольшой кортеж почти незаметно трогается с места. По глазам мальчишки вижу – он не ожидал, что спереди помимо водителя будет сидеть кто-то ещё. Широкоплечий, начисто выстриженный, угрюмый "кто-то ещё". Благодаря ему, смелости у волчонка поубавилось. Но он храбрится:
— Я правильно понял, что вы отец Келли?
— Правильно.
— И вы просто решили подвезти её до дома, верно?
— Нет.
На секунду замолкает, затем выдавливает:
— А зачем тогда?
Келли по-прежнему молчит. Мне не хочется тревожить её шаткий покой; не хочется насильно вклиниваться в серую размеренную жизнь, дёргать с места, вырывать с корнем и сажать в другую землю – другую жизнь. Но у меня нет выбора! Зато есть оправдание – всему виной Мэтью и его чёртово пари.
— Я хочу поговорить с ней о будущем, — отвечаю мальчишке. — О том, чтобы они с братом переехали в Лондон. Келли пойдёт в престижную школу, затем – поступит в Кембридж. Краш будет обучаться тонкостям «Фостер Индастриз». У них будет всё: дом, машины, гаджеты, прислуга… Животные, если это важно. Отдых в лучших уголках мира. Они ни в чём не будут нуждаться. Они – Фостеры. И я сожалею о том, что мои дети это забыли.
Не собираюсь говорить, что вот так сразу ни Краша, ни Келли в Британию не заберу. Причина кроется в Ачиле, который со дня на день может открыть на меня охоту. Не собираюсь говорить про Рональда Грейсона и остальных потенциальных женихов – по крайней мере, этому мальчишке. Он и так узнал лишнее.
— Краш не согласится, — наконец, подаёт голос дочь, не поднимая глаз. — Он считает, что из-за тебя убили маму. Говорит, что, если бы мы не сбежали в Америку, убили бы и нас. А ещё… — тянет почти интригующую паузу, но так как меня она не интригует, а парень, видимо, проглотил язык, ей приходится закончить предложение без уговоров: — А ещё, что ты спасал свою шкуру, прикрываясь нами.
Ну, и зачем начинать этот разговор при посторонних? Ещё пара неосторожных слов – и он невольный свидетель. И тогда уж извини, малец, но твоя подруга подпишет тебе смертный приговор.
«Я уехал, чтобы Норма не пошла за соучастие», — нет, так нельзя говорить при нём.
«Я уехал, чтобы скрыться от врагов», — а так нельзя говорить при ней!
«Я уехал, чтобы… Чтобы остаться живым и свободным, чёрт побери!»
— Я надеялся, что конкуренты будут мстить мне, а не моей семье. Ведь, как говорится, «за двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь». Вот я и хотел разделиться, отвести след. Никто же не знал, что они погонятся не за тем зайцем.
— А я её уже почти не помню… — бормочет Келли, наверное, имея в виду Норму. — Помню интонацию, с которой она говорила, руки… А лицо только по фотографии. Хотя мне было то ли пять, то ли шесть, когда мамы не стало. Но я не была на похоронах. Помню лишь, как Краш сказал, что её больше нет, и уже через неделю – может, раньше – мы плыли на корабле. Лет сто плыли! Ну, мне так казалось. Не в каюте, а как будто на складе – среди коробок и ящиков. А уже здесь, в Нью-Йорке, некоторое время жили у чужих людей – правда, совсем недолго. Потом – на квартире, которую предоставил друг Краша. И вот, только недавно, перебрались в собственный дом. Может, поэтому он для нас так дорог…
Она не помнит даже Норму! Что уж говорить про меня.
* * *
Со смерти Алекс прошло четыре года.
Со смерти отца – год.
Уже год, как я "обручился" с работой, временами заставляя ревновать к ней жену. Хотя, признаться честно, ещё с самого первого дня новой семейной жизни я предпочитал Норме «Фостер Индастриз».
— Ты знаешь, сколько времени? — встречала она с порога в первом часу ночи, но я не считал нужным оправдываться. — Почти час, — не дождавшись ответа, оповестила жена. — И если бы я не знала, что ты сидишь на работе, то подумала бы на любовницу.
А если бы она знала про секретаршу Томпсона, которая в благодарность за простую, но высокооплачиваемую должность была не прочь оральных ласк, то на работу и не подумала бы.
— Мы это уже обсуждали. К тому же, ты знала, за кого выходишь замуж, — скидывая верхнюю одежду в руки дворецкого, отмахнулся я, но не успел дойти до лестницы, как почувствовал прикосновение ласковых рук на своих плечах.
— У меня для тебя сюрприз, — горячо дыхнула на ухо. — Ты это любишь. А я никогда этого не делала – считала низким и грязным… Но мне очень хочется сделать приятно моему мужчине, — и когда я повернулся к ней лицом и прижал к себе, Норма тут же оттолкнулась: — Только теперь ты этого не дождёшься! Поезд ушёл. Финита ля комедия.
Но я не стал её уговаривать, ведь секретарша Томпсона такие "сюрпризы" устраивала по первому зову.
— Ну, и не надо! — кричала жена вслед. — Мне же лучше! В следующий раз, если захочешь "сюрприз", придёшь с работы вовремя!
Не помню, чтобы я хоть раз пришёл вовремя.
* * *
— Ты знаешь, я же до самой встречи с тобой думала, что мы однофамильцы. Когда я в шутку говорила Крашу: «А вдруг нет? Вдруг мы родственники?», он смеялся, мол, разве
тем Фостерам пришлось бы жить в трущобах и воровать, чтобы выжить? Те Фостеры, говорил он, живут где-нибудь на островах, в огромном особняке, гребут деньги лопатой и ни в чём себе не отказывают. А мы? — она интуитивно поворачивается, смотрит в глаза, но я не удостаиваю её взглядом и вижу лишь боковым зрением. — Хотя, знаешь… — после паузы продолжает Келли. — Я помню сон, в котором у меня была огромная комната, напичканная игрушками. А ещё там был пони. И старик с добрыми глазами – он держал пони за узду. И… и всё. А теперь я и не знаю – сон ли это был?
— Старика звали Мартин. Он стал нашим личным врачом с тех пор, как погибла мать Краша.
— Мать Краша?.. Разве она у нас не одна?
И я на мгновение теряюсь.
— Босс, мы на месте.
А за окном уже низкий одноэтажный домик, у подножия которого цветут посаженные дочерью фиалки. Она не торопится покидать салон, обескураженная новостью, о которой не могла и помыслить, а я не тороплюсь отвечать на вопрос, который в ответе и не нуждается. И так как больше некому, затянувшуюся паузу прерывает внезапно обрекший голос мальчишка:
— Рад был познакомиться, мистер Фостер, — тянет открытую ладонь для рукопожатия. Инициативу воспринимаю скептично, но ради разыгранного перед дочерью спектакля протягиваю руку ему в ответ. — Извините, что усомнился в вас… — продолжает. — Просто, понимаете, не хочу, чтобы Келли что-то угрожало. Не поймите меня неправильно, но мы давно знаем друг друга. И когда рядом нет Краша – есть я. Да, замена так себе, но… Но всё же лучше, чем никто, правильно?
Обмен любезностями с человеком, который ничего собой не представляет, порядком раздражает, и я спешу ретироваться:
— Келли, возьми это, — протягиваю кредитку; пусть и несмело, но карточка перекочевала из моей руки в руку дочери. — Тут лимит в десять миллионов долларов, — уже жалею, что сказал это при нём. — Я буду знать обо всех списаниях и, в случае чего, пополню счёт. Но есть одно условие, — вижу, что дочь готова бросить её мне в лицо, если условие не совпадёт с её принципами, поэтому я осторожничаю: — Поговори с Крашем. Начни издалека – спроси, какое будущее вас ждёт. Подготовь его ко встрече со мной, чтобы в следующий раз, когда я вас навещу, он не выдворил меня за дверь, а хотя бы выслушал.
— Я попробую…
Первым из салона выходит мальчишка, за ним – Келли. Но не успела она захлопнуть дверь, как я зову его обратно.
Секунду мнётся, секунду убеждает подругу, что всё в порядке, и, вот, он снова внутри – волк в окружении охотников.
— Она тебе доверяет, — на этот раз смотрю прямо в чёрные глаза, подобно удаву, медленно сдавливающему щенка в кольцах своего тела. — Не хочу, чтобы ты её разочаровал. И, чтобы отбить такую мысль, скажу прямо: если деньги попадут не в те руки, пеняй на себя.
— Вы мне угрожаете?
— Предупреждаю.
Отводит взгляд.
— Зря вы так. Я бы никогда…
— Вот и хорошо, — перебиваю. — Значит, будешь жить долго и счастливо. А, и ещё: даже не надейся, что вы когда-нибудь будете вместе. Любовь, конечно, стирает границы, но не в этом случае, — и с издёвкой передразниваю: — Правильно?
Уверен, малец уже думает, что поторопился с признанием о том, что рад со мной познакомиться – он не хочет не то, что отвечать, но и смотреть в глаза. Однако, будто сделав последний рывок перед финишем, напоследок выдыхает:
— Я могу идти?
— Пожалуй, можешь, мистер… Мистер как там тебя?
— Дамико… Вито Дамико.
Чувствую, как кривится рот в ухмылке. И теперь уже сам тяну ладонь для крепкого рукопожатия.
— Рад был познакомиться, мистер Дамико.
* * *
Новость о смерти пятилетнего Вито не крутили по телевидению и не трепали в газетах. Об этом узнал ограниченный круг людей, в который, на правах старого знакомого, входил и я. Убитый горем папаша, растивший сына в одиночку, не любил рассказывать о его матери, но в день похорон, изрядно набравшись, поведал мне будто бы по секрету:
— Её зовут Габриэллой. Спроси, где мы познакомились, и я отвечу тебе – в борделе. В моём собственном борделе, в котором работает и по сей день. Но ты не думай о ней плохо – ребёнка она отдавать не собиралась. Я забрал его силой. Скажешь, зачем мне нужен шлюхин сын? А я тебе отвечу – какой-никакой, но это мой сын. Мой, Уилл, понимаешь? И вот… теперь он ничей…
В маленьком ореховом гробу, накрытый по пояс белым материалом, лежал курчавый малыш. Я никогда не видел его прежде, как не видел и девушку, дольше других задержавшуюся над мёртвым телом.
— Это она? — кивнув в их сторону, осторожно поинтересовался у Ачиля, который, вжившись в роль, её и не заметил. Зато заметил я, как боль и скорбь на лице бывшего однокурсника сменились отчаянным страхом.
Внезапно протрезвев, Ачи в два шага подскочил к Габриэлле, схватил её за плечи и прижал к себе так, чтобы её лицо уткнулось ему в плечо. С моего места не было слышно, о чём они говорили. Вероятно, не было слышно и с любого другого. Но только теперь мне стало ясно, что именно эти слова заставили девушку играть по его правилам. Только теперь я понимаю, что смерть волчонка была тщательно обдумана, подстроена и обыграна.
Только теперь…
