Невыносимость отсутствия созидания

Немного бесполезным себя чувствуешь, когда только и можешь – что пальцами над клавиатурой порхать, сооружая еще один бесполезный, изворотливый сюжет не своей жизни. С легкостью описывая чужое, в абсолют искусственное бытие, своего не обретешь. Можно расписать попытаться соответствовать своему герою, вырывая его из переплетений своего разума – бестолкового, метущегося, издевающегося и смеющегося над тобой, бесполезным ребенком, заплутавшим в идиотских метафорах, словно в глухом лесу, утонувшем в себе самом, будто ты – самое глубокое море, которое только может существовать в этом огрызке вселенной. Самое светлое, что в тебе осталось – даже этого ты себе не оставляешь, прекрасно осознавая, что потом там кроме гнили, смешанной с серой пылью, ничего и не найдется. А потом наступает тянущееся ожидание чего-то особенного, а ничего особенного и не происходит; одна ерунда, право слово. А дальше все становится еще печальней. Не видя источника ни в себе самом, ни в окружающем мире, тебе остается только тосковать о чем-то хорошем и светлом, что в тебе было. Внутри только воет и царапает хтоническое чудовище, а ты не спасаешься от всей этой дряни даже в самом глубоком из снов. Ты пытаешься – можешь, перебираешь антидепрессанты, может, начинаешь пробовать алкоголь или наркотики – что позволяет совесть или финансы. В итоге ты теряешь себя, и заблудившимся котом на холодных улицах воешь. В этом же чертовом итоге, тебе даже не поддаются слова, которые раньше вязал, как мог, как только хотелось, хоть морским узлом, хоть тонким шелком. Это ощущение бесполезности не отпускает практически никогда. Ты начинаешь забывать даже то, что умел, в итоге старухой с разбитым корытом оставаясь, будучи полностью заточенным в собственной бесполезной глупости. И ты глух ко всему окружающему миру, и мир глух к тебе, а если и пытается докричаться – случайными надписями на стенах, малознакомыми людьми, перешептывающимися в автобусах – ты его не слышишь. И не хочешь. Мы же помним, что у тебя внутри? Верно, пыль и грязь. Страх, страсть, гнев, ненависть – ничто уже не задевает тебя, ты чужд ко всему происходящему вовне и в себе самом. Потому что бездарно потерян, думая только о том, что, возможно, сегодня-завтра тебя собьет трамвай. Я нехотя оторвался от рабочего места, решив, что на сегодня со страданиями покончено. Нет, конечно, они преследуют меня перманентно – сколько себя помню, да и еще столько же сверху. В такие моменты мне только и оставалось, что размышлять над тем, насколько глупа жизнь, схожая с моей. Язык до сих пор не поворачивался называть свою бесполезной, но тем не менее, так и выходило. Растворимый кофе, у которого ни вкус, ни запах не были хороши, послужил скудным завтраком. Я не работаю, не учусь. Мне двадцать – и я абсолютно выпал из социума: заезженная история, верно? Я один из этих… Бестолковых. Меня всегда, по крайней мере, таким называли. Дома ли, в школе. Мне не была интересна дурная толкотня и злые шутки, которыми полнятся учебные заведения – если честно, я школу прогуливал даже слишком часто, предпочитая шумный город доске и парте. Катаясь то на автобусах, то на трамваях, я только и делал, что считал лица прохожих – одинаково пустые, и все думал, что никогда, ни за что не стану таким, как они. Они – глупые, тратят свою жизнь на удовлетворение потребительских интересов, интересуясь только тем, что диктует цветной ящик у них в квартирах-клетках. Теперь я сам стал узником подобной. После смерти бабушки, любезно отписавшей мне этот небольшой скворечник на окраине, я собрал свой небольшой скарб и позорно бежал в эту одинокую, глупую жизнь. Это произошло два года назад и за эти два года ничего не изменилось – разве что щетина и смешные усики над губой стали гуще и обрели некоторый царственный вид. Впрочем, это никогда не исправит мой пустой взгляд, ежедневно наблюдаемый в мутноватом зеркале в ванной комнате. Я перестал гулять по городу. Да и из дома выхожу только ночью, собираясь туда, как будто мне предстоит бой с Медузой Горгоной. Я не беру наушники, чтобы лучше слышать это тихое шипение улиц, где за каждым углом – новая опасность. Злые взгляды – самое дурное, что только может быть, особенно беспричинные, ибо ножами проникают под кожу и проворачиваются до тех пор, пока я не прохожу мимо. Только одна вещь, верно, не изменилась – я все еще не хочу им уподобляться.