Сказки дедушки Мадары

Итачи всегда выключает будильник с первого раза. Саске же его никогда не слышит. Пока он еще крепко спит, зарывшись в ворох одеяла, Итачи привстает на локтях и щурится: шторы на окнах открыты, солнечный свет бьет прямо в комнату и отражается в зеркале напротив. Еще только шесть утра, но Итачи ощущает себя бодрым и выспавшимся настолько, что уже через полминуты его глаза окончательно раскрываются, находя взглядом Саске. Саске все еще спит, хотя на работу ему нужно раньше, чем Итачи. Он ворочается под боком брата, у самой его груди, и Итачи только сейчас замечает, что Саске всю ночь провел, уткнувшись носом в его шею. Это берет за сердце так сильно, что Итачи не сдерживается и с улыбкой убирает пальцами волосы с его лба и глаз. Лицо Саске спокойное и расслабленное, дыхание ровное и глубокое. Он сжат в комок и прижат к брату совсем как маленький, Итачи смотрит на него, держа пальцами прядь его волос. Саске уже двадцать четыре, но он по-прежнему во сне весь прижимается к чужой груди. От этой мысли у Итачи на секунду перехватывает дыхание. — Вставай, — будит он Саске. Тот начинает сонно ворочаться, зарываясь лицом еще глубже в одеяло под локтем брата. — Опять, — наконец-то хрипло ворчит Саске — он так не любит вставать по утрам, — а Итачи поднимается с постели, натыкаясь ногами на ворох из одежды, что они оставили вчера ночью на полу. В свои двадцать четыре Саске уже способен оставлять не один такой ворох из их одежды, но он до сих пор как ребенок ворчит каждый раз, когда его будят на работу по утрам. С этой забавляющей его мыслью Итачи одевается и выходит из комнаты, попутно бросив: — Вставай, а то опоздаешь. Саске снова раздраженно ворочается. Он догоняет Итачи уже в ванной, когда заходит туда с одеждой в руках, и где с непроснувшимся видом потирает левой ступней правую ногу. Итачи уже принял душ, причесался и почистил зубы, теперь он отодвигается, уступая дорогу брату, а тот небрежно кидает одежду — ту самую, в которой пойдет на работу, — прямо на ведро с их грязным бельем и полотенцами. — Испачкаешь, — замечает Итачи, пока Саске залезает в душ. Он обнаженный и ничуть не стыдится своей наготы и того, что его плечо алеет от поцелуя, который ему оставили глубокой ночью. Но ему нечего стыдиться. Итачи тоже не стыдится того, что этим утром из-за Саске ему едва дались первые шаги. Все-таки его брату и правда двадцать четыре, раз он достаточно взрослый, чтобы причинять Итачи такие смешные неприятности. — Да и черт с ней, — все еще раздраженно и полусонно выдыхает Саске, включая прохладную воду. Итачи только качает головой, все-таки перекладывает одежду брата на шкафчик подальше от душа и уходит готовить завтрак. Они оба уже давно самостоятельные, но завтрак до сих пор готовит только Итачи. Он варит им обоим кофе с мускатным орехом, изредка поглядывая на время — Саске на работу к восьми, ему самому к девяти, а уже почти семь. Он жарит омлет с приправами и зеленым горошком и разогревает вчерашнее мясо, одновременно с тем бегло просматривая новости в телефоне. Он делает им обоим сэндвичи на обед, потому что они сегодня не успеют перекусить в кафетерии. Он включает радио, пытаясь другой рукой перевернуть омлет на шипящей сковороде, и ищет ту самую волну, которую любит его брат. И наконец-то чужие руки обнимают его со спины, а чужое лицо все так же сонно зарывается ему в плечо, пытаясь прямо так, стоя, доспать лишние две минуты. Итачи снова не сдерживает улыбку, чувствуя глубокое дыхание Саске на своей шее и его прохладный нос. Брат уже давно взрослый, но его привычка прижиматься к Итачи со спины и затихать, стоя так с закрытыми глазами и спрятавшись лицом в плечо, которое уже чуть ниже его собственного, все та же, детская. У Саске все еще так много трогательных детских привычек: это объятие со спины, попытка прижаться головой к груди Итачи во сне, потирание макушкой о чужую ладонь, чтобы она погладила его по волосам, нежелание вставать по утрам, просьбы приготовить ему что-то с собой на обед, любовь послушать рассказы брата перед сном. Итачи разливает им кофе и раскладывает омлет с отварным мясом, ходит туда-сюда по кухне все в том же кольце чужих рук, что следуют за ним и сопят ему в шею, не отпуская. Итачи почему-то хочется рассмеяться, когда он представляет эту картину, и обернуться, рукой отодвигая от себя Саске как ребенка, но он только в который раз качает головой и говорит: — Садись есть. Саске тут же без разговоров берет свой завтрак и садится напротив брата. Все-таки он еще такой ребенок, ласково думает Итачи, искоса и тайно наблюдая за тем, как Саске медленно ест омлет, подперев щеку рукой. Он все еще не в духе по утрам — совсем как в детстве. Он ест так же лениво и нехотя, как в детстве. Он послушно идет за стол и не возражает, как в детстве. Он одевается по утрам до завтрака так же не совсем опрятно, как в детстве. Он подавляет широкие зевки так же, как в детстве. Он слушает за завтраком радио, как в детстве. Он небрежно шлепает босыми ногами от комнаты к душевой и по кухне, как в детстве, а Итачи как и раньше прислушивается к его шагам и успокаивается от их шороха. И при этом всем тот человек, что сидит сейчас напротив него с таким видом, что ему не хватает только школьной сумки при всей его непоправимо зрелой внешности, оставляет по ночам ворох из их одежды, жадно и глубоко целует Итачи, хрипло шепчет ему, вплетает пальцы в его распущенные волосы и низко стонет, когда сжимает цепкими пальцами ноги старшего брата и вбивает его в их постель, сбивая рукой все подушки, что им мешают. Все-таки Саске уже взрослый. И от того его детские привычки еще более милы, трогательны и до безумия и боли дороги Итачи. Саске съедает свой завтрак первым, делает радио громче и уходит собираться. Солнце заливает кухню своим сиянием, из приоткрытого окна доносится мягкий шум с улицы, похожий на морской прибой. Итачи все еще пьет кофе с омлетом, продолжает просматривать новости, сидя на стуле, отвечает на сообщения коллег и начальства, заказывает такси на половину девятого утра, в то время как Саске шуршит в глубине квартиры и тенью мелькает в коридоре. Его ноги больше не шлепают: он наконец-то надел носки, и теперь звук его шагов более глухой. Итачи нравится слушать, как Саске собирается. Сквозь радио и чтение новостей, сквозь запах кофе с мускатным орехом и вкус омлета он невольно прислушивается к каждому шороху, который издает его брат. И каждый шорох вызывает в нем дорогое и спокойное тепло. Наконец-то Саске приходит за своим обедом. Он уже полностью собран и готов к выходу, рубашка строго заправлена в брюки, на плече сумка с ноутбуком, в руке новый телефон. — Я заберу тебя сегодня в шесть, да? — спрашивает Саске, доставая из кармана ключи от машины. Впрочем, это не вопрос, а призрачное уточнение без вариантов ответа. Итачи поднимает на брата глаза, хотя ему нужно срочно ответить на сообщение службы заказа такси. Саске выглядит на пороге кухни слишком взрослым, высоким, крепким, деловым и важным — мужчиной. Совсем не тем мальчишкой, что полчаса назад ел завтрак. Он даже уже побрызгался своим парфюмом — чуть горьковатым, свежим, слегка цитрусовым. А у Итачи чешется в груди от этого родного запаха. И он больше не удивляется тому, что Саске каждый день готов ждать его целый час вечером, только чтобы забрать домой. Ведь его взрослый-двадцатичетырехлетний-мальчик, все еще имеющий бесценные и важные для Итачи детские привычки, уже самостоятельный, ответственный и иногда слишком заботливый. Но это у них семейное, впрочем. — Да, — кивает Итачи. — И причешись. Ты еще не причесался. Саске цокает языком и небрежно взъерошивает волосы. Пусть так, но это уже лучше, считает Итачи. — Тогда до вечера, — прощается Саске и наконец-то впервые за утро улыбается. — До вечера, — прощается Итачи, ощущая в руке вибрацию от телефона: служба заказа такси настойчиво просит его ответа, а любимое радио Саске продолжает играть песню за песней. Но Итачи все не отвечает, потому что даже такая мелочь как щелчок замка, который издает Саске своим ключом, для него в сотни раз важнее, чем вызов такси на работу. Ведь этот двойной щелчок — сам замок и странная проверка, закрыт ли он, — тоже детская привычка его взрослого Саске. Итачи никогда не пропускает их. Саске же их даже не замечает.