ИКРА

      Ноющее плечо и работающий телевизор вперемешку с голосами, доносящимися из-за межкомнатной двери, не помешали мне впасть в дрёму. Мне снился давно умерший дед, лицо которого, как мне казалось, я позабыл. Он был разозлён чем-то. Я хотел поговорить с ним, но каждый раз, когда пытался приблизиться, между нами молниеносно возникало непреодолимое расстояние. Проснулся я от того, что мой полосатый кот запрыгнул на диван и, аккуратно пройдясь по груди, ступая толстыми лапами, ткнулся вибриссами мне в лицо. Проволочные усишки щекотнули меня по коже, я улыбнулся, медленно открывая глаза. Кот настойчиво смотрел на меня, я успел почуять его особое кошачье дыхание, едва уловимое и тёплое.       — Найди Профита…       Незнакомый убаюкивающий голос донёсся до меня. Я не шевелился, глядя в кошачью морду в нескольких сантиметрах от моего лица.       — Непременно навести деда, ты нужен ему.       Со мной говорил кот. Я отчётливо осознал это, внимательно рассматривая двигающийся кошачий рот. Я не мог оторвать глаз, пытаясь понять, как он рождает человеческие звуки. Казалось, они зарождались где-то между нёбом и глоткой, пасть приоткрывалась, демонстрируя розовые дёсны и шершавый язык, и снова закрывалась.       — Кот… — неловко процедил я, лёжа на спине и осторожно протягивая руку к его голове.       — Найди Профита. Иди за словами на стенах… — таинственно произнёс он, лёг на грудь, подвернув передние лапы под себя, и мелодично заурчал. Чувствуя его мягкий шелковистый мех и вибрирующее урчание, волнами расходящееся по больному плечу, я снова уснул.       Когда я проснулся на следующий день, плечо почти не болело, но кошачьи слова я помнил более чем отчётливо. День предстоял неопределённый и непредсказуемый, но смутная уверенность, что мне предстоит столкнуться с чем-то, не покидала меня. Снегопад не прекращался, городские службы явно не справлялись, хотя, скорее всего, не сильно-то и хотели. Улицы замело за ночь, коммунальщики расчищали, но ветра и циклоны добавляли всё новые и новые сантиметры осадков, упорно бросая их с силой в понурые лица.       Я помнил, что мне снился дед и помнил своё негласное обещание навестить его. Погода не способствовала прогулкам по кладбищу, но меня уже ничем нельзя было смутить. Не встретилось мне ни одного человека, пока я шёл по главной кладбищенской аллее. Летящий снег застилал глаза, виднелись лишь колья оград и чёрные стволы старых деревьев, уходящих далеко ввысь. У входа я, тем не менее, купил красных гвоздик. Гвоздики идеально подходили для визита к деду. Ярый коммунист-атеист, лётчик-испытатель, прошедший войну, суровый глава семьи, не терпящий возражений. Мне исполнилось три года, когда он умер. Помню лишь вязаные шерстяные носки и плитку шоколада, которые он как-то вручил мне своей грубой рабочей рукой. Хоронили его с маршем: с оркестром, с красными гвоздиками. Так мне рассказывали, по крайней мере. Я обычно навещаю его ранней весной, до Пасхи. Потому что во время Пасхи мои безумные родственники любят прийти сюда, прибраться, посидеть, выпить водочки и поколоть крашеные яйца. Странная традиция.       И сейчас, когда я с трудом добрёл, едва различив под горами снега огороженный закуток, серый покосившийся крест на его могиле вызвал на моём лице искривлённую саркастическую ухмылку. Не хотел он этого! Не желал он лежать под крестом, но поставили. Заботливые родственники-христиане! Негодовал дед в своём гробу так, что крест этот подкосило, он завалился на ограду, но простоял до сегодняшнего дня. Смахнув рукавицей шапку снега с плиты и протоптав тропинку, я водрузил гвоздики красным пятном на белоснежный покров его могилы. Стоя молча под тихо сыплющим сверху снегом и медитируя на красное пятно на белом, такое заманчиво богатое, контрастное, минорное и безысходно красивое, я уловил отдалённое рычание. В миг, когда мои уши зафиксировали этот звук, который не тонул в безмолвии зимы и этого места, небесные своды резко обрушились на меня своим глубоким цветом индиго, засасывая в непомерно далёкую высь зелёные хлопья снега, как пылесосом. Я сощурился, когда поток воздуха понёсся, хлестнув меня по скулам, чуть не сорвав шапку в тон здешнему снежному цвету. Пурпурные кладбищенские ограды изогнуло, осыпавшаяся краска ошмётками взлетела вверх, оставшись плавать где-то поверх моей головы, деревья стали ещё выше, кроны их я так и не смог разглядеть в темноте неба. Инстинктивно, словно бы мне не хватало воздуха, я слегка расстегнул молнию на вороте куртки и не спеша повернул лицо в сторону доносящегося утробного рычания.       — Знаешь, что больше всего не даёт твоему деду покоя? — спросил грубый лающий голос.       Огромная сивая псина с пятью головами глядела на меня пятью парами бездонно тёмных глаз, в черноте которых тоненьким фитильком горело пурпурное пламя. Говорила средняя голова, она была крупнее остальных. Через удлинённый волчеподобный нос шёл глубокий шрам. Ноги громадины утопали в зелёной субстанции, размеренно, хлопьями взлетающей в небо.       Цербер ждал ответа, но, так и не дождавшись, гавкнул:       — ГНЕВ!       Когда последняя буква докатилась до моего слуха, он прыгнул, преодолев несколько метров расстояния между нами, опрокинул надгробные плиты, погнул скукоженные колья оград. Тварь рушила всё вокруг своим массивным телом и крупными когтистыми лапами, крошащими камень, я прыгнул вверх, примостившись на одну из возвышающихся плит. Тварь зарычала, оскалив ближайшие ко мне пасти. Очередной прыжок, пурпурные скорлупки взмыли в воздух. Прыгнул и я, ощущая лёгкость гравитации. Цербер начал новый разбег, подскакивая, порушил плиту, на которой я только что стоял. Снова прыжок, снова… Сейчас я заметил, что псина покрыта пластинами, как чешуёй. Мысль о неуязвимости Цербера засела в мозгу, когда я вновь отпрыгивал, уходя от удара мощных лап. Но бесценные секунды я растерял на лишние мысли. Одна из голов вёртко выгнулась, скользнув челюстями по ноге чуть выше колена. Жгучая боль прокатилась по клеткам, я упал, покатившись, чудом не напоровшись на острые решётки, торчащие кое-где из земли. Я беспомощно поднялся на четвереньки, отплёвываясь от вездесущего зелёного пуха, когда пять голов тяжело дышащего пластинчатой грудью Цербера уставились на меня.       — Дрянь… — процедил я, поднимая голову, — ты порвал мои любимые панковские джинсы.       Лицо моё исказила злорадная ухмылка. Я протянул руку к низу живота, нащупывая кожаный ремень. Он как-то легко расстегнулся, сам выскользнул змеёй, попав мне в руку. Ремень оказался совсем не похож на мой собственный. Я узнал в нём армейский ремень моего деда — потёртый, но крепкий, с золотистой увесистой пряжкой со звездой, в центре серп и молот. Это им он порол попки непослушных сыновей. Рука метнулась, ремень взмыл и плёткой хлестко стеганул псину по груди, ударив советской пряжкой по пластинам. Тварь зарычала и отпрыгнула. Пластины её повело коррозией, они тлели и осыпались пеплом. Воспользовавшись моментом, я поднялся. Тварь бросалась из стороны в сторону, беспорядочно носясь, разрушая оставшиеся плиты, я уворачивался от её бессистемных прыжков и скалящихся голов. Покосившийся крест, знаково красный, всё ещё опирался на ограду. Я ринулся к нему, с силой выдернул его из земли, рыча от натуги. Когда Цербер на миг остановился, я прицелился, замахнувшись, и запустил в него крестом. Крест вонзился в псину, пробив незащищённую грудь, глубоко вошёл в ткани. Тварь качнуло, сильные ноги потеряли равновесие, одна подогнулась, и массивное тело упало, уронив четыре головы. Средняя держалась, пронзительно сверля меня потухающими глазами.       — Он… покарает тебя… — пробулькал Цербер, исторгнув чёрную кровь из пасти.       Голова мотнулась и опала. Чёрная вязкая ниточка крови всё ещё стекала с его брылей, на земле моментально превращаясь в скорлупки, скорлупки трескались, рассыпаясь в порошок. Такая же трансформация постигла тело Цербера, от него отслаивались чешуйки, левитируя к небесным сводам, как листки сгоревшей бумаги над костром, улетающие с движением дыма.       Снова сыпал привычный белый снег и редко каркали вороны. Небо просветлело, и даже снегопад утихомирился, открыв блёклые влажные стены домов и шершавые бетонные заборы. Я, прихрамывая, двигался прочь. В голове крутились напутствия кота: «Иди за словами». Я судорожно искал глазами подсказки, но внимание обманывали обычные цветные рекламы. Взгляд бегал по плакатам и стендам, но тщетно. Никакого Профита не существовало. Но я упорно брёл куда-то. Я не знаю, сколько я бесцельно бродил, когда, зло сплюнув в снег, стрельнул сигарету у недоросля-школьника, остановился и закурил, сосредотачиваясь. Опухшее серостью небо вырабатывало мелкий снежок. Я сделал несколько крепких затяжек и выбросил сигарету в сугроб. Моё внимание привлекла приоткрытая железная дверь. На ней яркой синей краской было написано одно лишь слово: «Я». Огромная буква во всю дверь, покрытая хитрым орнаментом. Я медленно подошёл, разглядывая рисунок, и заметил внизу едва видную, заляпанную грязью быструю надпись — подпись художника, как понял я. Prophet. Правый уголок рта довольно приподнялся при мысли, что я вышел на верный след. Приоткрыв скрипящую тяжёлую дверь с граффити, я заглянул во двор, в который она вела. Обычный, ничем не примечательный двор. Я вошёл под своды арки, разглядывая ободранные стены. Двинулся дальше, во дворе заметил пару тэгов этого самого Профита. Завернул за угол, прошёл двор насквозь, попал в следующую подворотню, которая вывела меня на узкую улочку. Надписи упорно манили меня куда-то. Этот Профит метил мусорные баки, столбы и стены, как уличный кот. Он коверкал свой ник, специально записывая слово с ошибками или трансформируя его до неузнаваемости, как это делали чернокожие из гарлема. Профит, Proph_eat, ProFFit, PROfeat — его имя. Воображение нарисовало примерный портрет человека, оставляющего цветные надписи. Мне представился увлечённый граффитчик в удобных свободных штанах с обилием карманов, в кенгурушке, скрывающей капюшоном его лицо, бандана, закрывающая нижнюю часть лица, и замызганный рюкзак, забитый баллонами с краской. Пока я составлял его внешний и внутренний портрет, под ботинки мне бросилась надпись на асфальте: «ВИЖУ». Интуитивно оглядевшись, я пошёл дальше, понимая, что окончательно заблудился. Нога болела, а через рваную дыру в штанину задувал ветер. Постоянно сворачивая и пробираясь дворами, ведомый нанесёнными неизвестно кем закорючками, я, утомлённый и бессмысленно уставший, наконец, попал в тупик. Со всех сторон на меня давили блёклые стены с тёмными окнами, в которых, казалось, никто не жил. Я остановился посреди каменного колодца.       — Я ВИЖУ…       Слова раздались неизвестно откуда, отталкиваясь от стен, резонируя, прыгая резиновым мячом. Шум ударил в уши. Я невольно зажал их ладонями. Термоядерные краски расплескались по поверхностям, вокруг меня закружили зелёные пушинки. На глухой стене передо мной возникла надпись во всевозможных оттенках синего: «Я ВИЖУ!». Я оглянулся. В глубине тёмной арки вырисовывался тощий силуэт. Заметив, что его обнаружили, обладатель силуэта вышел на свет — тщедушный невысокий парень, ноги его были затянуты узкими чёрными джинсами, ступни умело обмотаны чёрным тряпьём, закреплявшимся на голени. Похожее я видел на картинках с изображением японских ниндзя. Чёрный свитер с продольными синими полосками и совершенно чёрные волосы. Длинная косая чёлка полностью закрывала его глаза. Он исчез и внезапно материализовался возле моего левого плеча. Он неспешно обошёл меня кругом, разглядывая со всех сторон, пока не остановился, вопрошающе глядя и приподняв голову. Вернее, я лишь догадывался, что он смотрит. Чёлка скрывала половину его лица. Мне стало неловко от ощущения пронзительности, словно от него ничего нельзя утаить. Он видел меня насквозь. Чтобы скрыть эту неловкость, я спросил:       — Ты Профит?       — Я, — ответил он. — Я знал, что ты обязательно появишься.       — Пророк? — спросил я.       Он кивнул:       — Пророк, провидец, проводник… видящий…       — Видящий… — хмыкнул с иронией я, разглядывая хрупкую сутулую фигуру, с завешанным волосами лицом. — Проводник, говоришь? Тебе бы следовало самому внимательно под ноги смотреть, чтобы не пораниться. Тут вечно какая-то арматура из-под тротуара торчит.       Он засмеялся и поднял длинную чёлку вверх. По спине моей прошлась предательская дрожь. Такого я, пожалуй, не видел в своей жизни никогда. У парня отсутствовали глаза. Вообще. Не было ни век, ни впадин, ни пустых глазниц — ничего, где должны располагаться глаза. Лишь гладкая поверхность кожи, не имеющая даже бровей, а посреди лица из переносицы, как у всех обычных людей, начинался прямой нос.       Профит опустил волосы, словно бы всей кожей чувствуя мою конфузность, смешанную со смятением.       — Мне не нужны глаза в классическом их понимании.       — Сурово… — ёжась, повёл плечами я.       — Тебя ранил Гнев. Слюна его ядовита, ты ещё толком ничего не почувствовал, но это нельзя так оставлять.       Он присел на корточки, ощупывая рваную рану. Затем достал из заднего кармана джинсов маленькую жестяную баночку, снял плотную крышку. Красно-оранжевые мелкие гранулы он аккуратно взял на палец и поднёс к ране.       — Что это? — подозрительно спросил я.       — Наркотик, — невозмутимо ответил он, — его делают из икры Святой Камбалы, но он проявляет чудесные исцеляющие свойства при лечении подобных метафизических ран.       Тонкие пальцы Профита с гранулированным порошком коснулись истерзанной плоти. Первой волной по телу прокатилась судорога, а потом волна эйфории. Я невольно прикрыл глаза, закусив нижнюю губу. Он обработал рану и, глянув на меня несуществующими глазами, запустил пальцы с остатками порошка себе в рот. Губы его сомкнулись. Он на секунду замер, распробывая вкус порошка, перемешанного с моей кровью.       — Прав был дух… Ты пришёл… — загадочно проговорил Профит, высказав мысли вслух и поднялся с колен. — Но ты не можешь расхаживать здесь просто так. Тебе необходимо свидетельство о рождении. Вот, здесь тебе помогут. — Он протянул мне глянцевый флаер.       Я убрал флаер в карман куртки.       — Но… как я найду тебя?       — Я отыщу тебя сам, когда придёт время…