ИКРА

      Проснувшись днём, я пообедал под неустанным сверлящим взглядом матери и отправился пройтись, дабы выветрить болезненные сновидения. Всё тело отчего-то ломило, в груди прокатывалась неопознанного характера тревога, я старался глубоко дышать и, когда тревога достигала апогея, сжимал пальцы до хруста, останавливая дыхание. Солнце грело темечко под шапкой, я остановился и стянул шапку с головы, ожидая, что прохладный весенний воздух остудит мысли. Изъяв жестяную баночку из кармана, я долго смотрел на изображение рыбы на крышке. И, решившись, положил на язык несколько гранул.       Аккуратно ступая, с лёгкостью перепрыгивая лужи, я быстро двигался, когда в переулке возле метро ко мне обратился человек среднего возраста. Он налетел на меня и, подняв взгляд из-под прозрачных овальных стёкол очков, проговорил:       — Прости… Ты ведь Лука?       — Откуда вы знаете меня? — спросил я, изучая его лицо, ища в нём знакомые черты. Но либо я совершенно не помнил этого человека, либо он слишком изменился с нашей последней встречи.       Губы его превратились в ниточку от улыбки.       — Тебя все знают. Ты нынче суперзвезда… — загадочно добавил он.       Я продолжал изучать его — сутулый, худощавый, горбатый нос, очки, блестящая лысина, обрамлённая тёмными волосами, влажные белёсые глаза. Вид и энергетика выдавала в нём представителя скорее технической интеллигенции, нежели творческой.       — Посмотри… — хитро сказал он, поведя в сторону одними лишь слезящимися глазами.       Проследив за его взглядом, я увидел, как у покосившейся низкой ограды, шелушащейся краской, жмутся друг к другу пучеглазые низкорослые существа с изогнутыми когтями на босых ногах.       — Мелкие бесы панически тебя боятся, — ответил он, — после того, как ты убил четверых моих собратьев.       Возможно, глаза мои метнули молнии, потому что мелкие бесы бросились наутёк, а на месте, где они только что жались, едва справляясь с дрожью, натекли индиговые лужи, в которые падала пурпурная краска с искорёженной ограды. Я отвернулся, не скрывая брезгливости во взгляде. Вместо представителя технической интеллигенции рядом со мной стояла косматая тварь с мелкими рогами. Его выпуклые креветочные глаза уставились на меня из-под пушистых шевелящихся бровей. Я оглядел его сверху донизу: рубаха с бродячим декольте, короткие штаны, к поясу которых привязана тыквенная фляжка, и косматые босые ноги, обутые в сабо, ногти на пальцах загибались вовнутрь.       — Ты знаешь, зачем я пришёл к тебе? — вкрадчиво вопросил он.       — Чтобы убить меня… — прошептал я.       — Нет, — ответствовал он, — я не такой кровожадный, как мои собратья. Но, как ни крути, ты убил их, и я требую сатисфакции. Но не торопись доставать из-за спины очередной режущий инструмент.       — А что ты предлагаешь?       — Выпить со мной. — Брови от предвкушения зашевелились быстрее. — Всё крайне просто. Мы пьём. Кто кого перепьёт, тот и победил.       Я неуверенно кивнул. Он уныло повёл меня к ближайшей рюмочной. Внутри было накурено, у столиков почти недвижимо стояли существа, когда-то бывшие людьми. Языки их, похожие на змеиные, опущенные в странную зелёную жидкость, ритмично шевелили раздвоенными концами. Глаза остекленели, лица припухли и покрылись синевой.       — Они поддались мне… — пояснил мой креветочноокий приятель. — Какая печа-а-аль, — протянул он, приглашая меня за стол у стены, махнул когтистой лапой, подозвав разносчика.       — Ты так ловко разделался с моими собратьями, что я впервые за несколько веков вышел из уныния, что мне совсем не свойственно. Ты понимаешь… — он играл словами.       А между тем на стол встали две высокие стеклянные колбы с зелёной жидкостью.       — И, как принято, первый тост — за знакомство! — он схватил лапищей колбу и осушил её до дна.       Я последовал его примеру. Иного не оставалось.       Между тем он начал углубляться в разговоры: будучи любителем развести демагогию, он болтал и философствовал, критиковал, жаловался, придумывал теории и сам же их опровергал. Выпив пять колб с зелёным пойлом, отвратительным на вкус, я, к своему удивлению, заметил, что не пьянею. Должно быть, причиной тому была икра Святой Камбалы, которой я так удачно причастился заранее.       — Вот как жить в такой стране? Вот тебе как?       Я молчал, внимательно сверля его взглядом, сосредотачиваясь на деталях и окружении, не давая ему затащить меня в рутину размышлений. Я чувствовал, что в его словах спрятаны капканы, которые, прищемив палец, отхватят руку.       — Валить отсюда надо. Только куда? — Он пытался вовлечь меня в рассуждения. — Нас нигде не ждут. Разве что… в Австралии — осваивать необъятные просторы пустынь, разводить страусов. Но мы-то с тобой знаем, что это не вариант. Там ведь депрессивные кенгуру сами бросаются под колёса проезжающих фур. В ночи, когда их одолевает уныние, они понимают, что выхода нет, от себя не убежишь. Так вот они, влекомые инстинктом, находят одинокие трассы посреди пустыни, прыгают под колёса. И… хрысть! — он издал хлюпающий звук. — Их внутренности разбрасывает по капоту. А главное — всем всё равно. Людям плевать. Люди — они по природе своей злые. Знаешь, вот тебя любят сейчас, обожают, возносят! — лапищи его артистично поднялись, демонстрируя помпезность. — Ты, считай, Святой! Или нет? — он хитро пробуравил меня круглым глазом. — А завтра они узнают тебя получше, возненавидят и, глядишь, прибьют к позорному кресту. — Он сплюнул на кафельный пол, слюна зашипела, разъев в месте плевка воронку, как от упавшего снаряда. — Но не переживай, потом они снова возведут тебя в ранг Мессии, потому что на Руси любят великомучеников. Только ты с этого ничего не получишь.       Он причмокнул и осушил колбу — какую по счёту, я уже не мог сказать. Мне пришлось последовать его примеру.       — У нас тут неспокойно стало в последние годы. Тут из-за банды феминисток-рецидивисток такой сыр-бор разгорелся. Шлялись без свидетельств. А это не порядок. Это не по уставу. Так и не знают до сих пор, что с ними делать. Поймали их в храме этом вашем пафосном, — он снова с омерзением сплюнул на пол, — назвали содеянное «непотребством». А бабёнки в цветных масках ноги позадирали — баловство малолетское. Так вот, повязали их — а они без свидетельств. У нас непотребства творить, как и чудеса, можно только засвидетельствованным Самими. Вариантов-то немного. Два. Вот у тебя что в графе "отец" написано?       — Не вижу связи между моей графой и твоими феминистками, — съязвил я.       — А я расскажу…       Я достал свидетельство, раскрыв на листке, где были вписаны родители. Рогатый постучал когтем по столу.       — Какая связь, говоришь? А такая. В графе «отец» — пусто.       Я посмотрел на лист. В графе матери неизменно значилась Дева Камбала с вклеенной фотографией, но моё карандашное хулиганство про «святого духа» пропало, не оставив и следа.       — Вот, — подытожил пучеглазый, — не по уставу потому что. Не канон. Отца никто никогда в глаза не видел, и запрет есть на изображения его и упоминание всуе. — Он прохрипел, давясь, но продолжил:        — А в храме том, где девки бесчинствовали, Его фейс во весь купол забабахали. Выводы сам делай…       — Ваш Бог не прошёл фейс-контроль… — устало рассмеялся я, взбалтывая в колбе гнусную жижу.       Рогач поперхнулся, закашлялся. Он долго и мучительно кряхтел, стуча кулаком по торчащей из-под рубахи волосатой груди, и прохрипел:       — Это вашшш… — и он зашёлся исступлённым кашлем. — Наш… Лукавый… но он… не обрёл ещё истинную силу… — задыхаясь, исповедовался он.       Я понимал, что он взболтнул лишнее. Что-то важное сейчас в словах душило его, бурля. Он продолжал натужно кашлять, схватившись за горло и уменьшаясь на глазах. Он проиграл эту дуэль. Выйдя из прокуренной рюмочной, я вдохнул полной грудью. На город спустился вечер. Рюмочная закрывалась. Я побрёл к дому, лишь сейчас ощущая тяжесть в голове, спутанность в языке и вялость в ногах.