ИКРА

      Когда я проснулся, Профит сидел на крае моей кровати и гладил кота. Почувствовав спиной моё пробуждение, он повернулся и проговорил:       — Я дежурил, чтобы тебя не беспокоили. Вый зол и ищет тебя. Он силён, я боялся — он ворвётся в твои сновидения. Вчера ты погубил пятого его слугу. И этот пьяница ляпнул больше, чем имел на это право.       — Кто этот Вый? — спросил я, приподнявшись на локте и продирая глаза.       — Он седьмой. И он — нечто большее, чем просто седьмой. Он невоплощённый…       Профит как всегда говорил загадками, ответы на которые я должен найти сам.       — И? — я нахмурил брови, снимая влажную потную майку.       — Тебе не уйти от него. Он прислал метку.       Я проследил за движением его головы, ища, где она может располагаться. Но Профит приподнялся, видя мою растерянность, подошёл ближе и положил руку мне на шею.       — Здесь, — приглушённо сказал он. — И он был здесь. Я почувствовал и пришёл.       Окончательно проснувшись и протрезвев, я стал рыться в тумбочке, нашёл небольшое зеркало. В отражении маячил чёрный перевёрнутый крест.       — Что теперь? — спросил я, ощупывая татуировку, появившуюся на моей коже в одночасье.       — Мне придётся отвести тебя к нему, — печально ответил Профит.       — Мне придётся убить его! — с твёрдым убеждением проговорил я.       — У него есть единственная слабость, — вкрадчиво начал Профит, — он боится поражения. Он знает, что проиграть нельзя, потому что на кон поставлено слишком многое. Он не готов к смерти.       Я хмыкнул.       — Не слишком-то это обнадёживает.       — Выверенное безрассудство спасёт тебя… — пролепетал Профит и, отвернувшись, снова стал наглаживать кота. — Одевайся. Нам пора.       Мы незаметно вышли из подъезда на улицу, индиговые лужи на ярком жёлтом песке неприветливо расходились кругами. Колючий ветер веял в лицо, песчинками забиваясь в ресницах, бровях, спутанных волосах. Ботинки в брызгах от мартовской грязи сейчас ступали по песчаным насыпям. Редкие фигуры закутанных в ткани бедуинов без лиц проплывали мимо. Я едва различал знакомые здания. Они потонули в песке почти наполовину, некоторые покосились, как Пизанские башни. Фиолетовые верблюжьи колючки торчали из песка. Профит отломил одну иссушенную солнцем колючку и отправил в рот. Он с хрустом надкусил её, расплывшись в улыбке, и тут же прядь его иссиня-чёрных волос окрасилась фиолетовым. Его расслабленность слегка подбодрила меня. Немного уверенности в себе мне не помешало бы. Я последовал его шальному примеру, сорвав колючку и сунув в рот. Приторный сок растёкся по языку. Профит рассмеялся, показывая пальцем мне на волосы. Фиолетовая прядь свисала на глаза.       Мы преодолевали барханы цвета ацтекского золота и вскоре спустились вниз на уходящую к горизонту улицу, поднимающуюся в гору. Песок не засыпал её. Лишь индиговые лужи разливались по асфальту. Мы долго шли в гору по ней, но, увидев на бетонной стене нарисованный пурпурной краской перевёрнутый крест, свернули во двор. Там оказался ничем не примечательный тупик с сетчатым забором. Профит вскинул указательный палец. Я поднял голову. Погнутая пожарная лестница вела вверх.       — Ты уверен? — спросил я, не имея никакого желания лезть ввысь. С детства не слишком-то люблю высоту.       Он кивнул. Я ухватился, подтянулся, забравшись на первую перекладину.       — Ты… — посмотрев на Профита, стоящего внизу, я отчего-то понял, что дальше он не пойдёт со мной. Это не его война. Я не знал, куда иду и что будет со мной, но уже сейчас испытал ноющую тоску по этому существу в чёрном свитере с синими полосками.       — Мне нельзя… — печально проговорил он.       Но я уже знал это.       — Я вернусь, — уверенно сказал я, сильнее сжав руками ржавую перекладину.       Я поднимался вверх. Долго. Бесконечно долго. Мне уже начало казаться, что в реальном мире сменилось несколько поколений, а я всё лезу ввысь. Край крыши неожиданно вырос перед моим носом. Ступив на плоскую поверхность, местами покрытую вездесущими лужами, я посмотрел вниз, но, как ни вглядывался, земли не разглядел. Оглядев крышу, которая по размеру походила на гигантскую парковку, заметил далёкую фигуру. Она ожидала меня, обдуваемая песчаным суховеем. Твёрдым шагом я направился к ней.       Фигура, не дожидаясь моего приближения, тоже пошла мне навстречу. Она делала уверенные быстрые шаги. В такт, в ритм, нога в ногу с моими.       — Ты Вый? — крикнул я. Песчаный ветер словно проглатывал звуки.       Остановившись напротив, фигура откинула капюшон пурпурного плаща… Это… это был я!       — Удивлён? — спросил Он, лукаво подняв бровь.       — Это не твоё лицо, — проговорил я, выдавливая каждое слово.       — Как и не твоё, — язвил Он. — Так чьё же оно? Ты ворвался в мой мир, посеял смуту. Все кричат: «Мессия пришёл!» — Он театрально развёл руки в стороны. — Поубивал моих подопечных. Возгордился собой, не так ли? Нравится? — хитро улыбаясь уголком рта, Он ожидал от меня чего-то.       — Зачем я тебе? Зачем метка?       В этот миг шея зачесалась, покалывая, напоминая о перевёрнутом кресте.       — Я скажу тебе, но потом… если будет «потом». Не начинай, если не уверен, что готов дойти до конца. Кое-кто ещё хочет свести счёты с тобой. — Он рассмеялся и отступил назад в непроглядное облако золотистой пыли.       Как только пола плаща Выя скрылась в пылевой завесе, ко мне вышло нечто уродливое, кособокое, скрюченное, кифозно-сколиозное: на двух тонких длинных ногах держалось обнажённое женское тело с проступающими рёбрами, три пары костистых длинных рук, тонкая шея, оканчивающаяся головой в форме разностороннего треугольника, пара неодинаковых глаз под углом в сорок пять градусов. Ассиметричное лицо, искажённое… Я искал в мыслях, чем же оно может быть искажено, и вдруг осознал.       — Зависть… — процедил я себе под нос.       — Не могу понять… твоя к нему или его к тебе, — хихикнула она, прихрамывая и надвигаясь.       Она долила масла в огонь, разожжённый Выем. Я готов был порубить всех местных уродов на куски. Но начать сегодня стоило с неё.       — Мой крестовый поход ещё не окончен! — заорал я.       Искривлённая тварь издала вопль баньши и метнулась, выбросив вперёд руки, стремясь ухватить меня за шею. Я отклонился назад, избегая её взвившихся плетьми рук. Ладонь почувствовала тепло самурайского меча. Позолоченная цуба с изображением карпа блеснула, когда я молниеносно выхватил катану из ножен. Всю свою праведную ярость я направил на остриё клинка. Тварь выводила пируэты, вращая руками в безумном танце. Я наступал. Но руки-крылья били, яростно свистя в воздухе. Когти её рассекли мне губу. Я ощутил медный привкус крови во рту, а смерч из рук вновь двигался на меня. Клинок рассёк воздушное пространство перед собой, и первая рука баньши отлетела в сторону. Из раны хлынула зелёная кровь, попала мне в лицо, защипала кожу. Зависть вопила, сотрясая крышу. Звук её голоса резонировал в барабанных перепонках, готовый разорвать их. Я мучительно сжал уши, отступая, на минуту оглохнув. И она бросилась, ожесточённо лупя руками, прорезая воздух. Я с холодным расчётом двигался вокруг неё. Настал момент, и я вновь рубанул. Вторая рука покатилась в сторону. Тварь орала и, как мельница, крутила «лопастями». Я отскакивал, прогибался, высекал искры из бетонного покрытия, промахиваясь, когда она вёртко угрём уходила от удара. Я начинал понимать её нехитрую стратегию, вернее, отсутствие таковой. Очередной пируэт, обманный бросок и неожиданный выпад принесли мне сразу два трофея. Две руки отвалились, орошая крышу зелёной жидкостью. Теперь тварь выглядела совсем не страшной, скорее убогой. Обычная, двурукая, горбатая, измученная. Мне стало жаль её, когда она издала истошный вопль, столь пронзительный, полный печали и тоски, что на закалённого в боях воина должна была напасть глубинная и непреодолимая слабость. Но я снова рубанул. Пятая рука упала в лужу, забрызгав густой мутной жижей мои потрёпанные джинсы. Тварь повалилась на спину, поджав ноги, истекая зеленью. Сил, чтобы кричать, у неё не осталось. Она лишь поскуливала, попискивала… душераздирающе, мучительно, страшно. Минутная слабость породила довод о бессмысленности содеянного. Подозрения и догадки обрушились на меня… Пока не появился Он. Аплодируя, подошёл, остановившись возле меня, сокрушённо стоящего над изуродованным телом, которое было ещё живо…