ИКРА

      Забыв о цели, я брёл по осеннему городу. Яркие листья падали под ноги, стремясь быть растоптанными, впечатанными в дорожное покрытие, стать колоритными принтами на тёмно-сером влажном асфальте. В воздухе пахло лесными клопами, арбузами и сырой землёй. Мне вспомнился покосившийся деревенский сортир, поросший вокруг кустами с малиной. Перед мысленным взором тут же возник малолетний и худосочный я, тянущий руки к ягодам. Шипы кололи кожу на руках, глаза жадно шарили по листве. Я выхватывал ягоды, порой не замечая лесного клопа. Он лопался под нечаянным нажатием моих пальцев, обдавая едким и одновременно бодрящим запахом. И сейчас этот осенний аромат клопов в воздухе остро напомнил о лесе и свежести. Я глубоко вдохнул, выпустив ртом тёплый пар. Я огляделся по сторонам, прикинув, сколько времени.       Хотелось есть, а дома наверняка мать готовит обед. Я потёр холодные руки, спешно сунув их в карманы куртки. Бряцнула мелочь в карманах. Вынув несколько шершавых бумажек, я лениво пересчитал деньги, вырученные в комиссионке за пару зарубежных дисков, которые я сдал пару недель назад и о которых, казалось, благополучно позабыл. Так, не желая гулять под накрапывающим дождиком, который внезапно припустил, я решил спуститься в метро. Сырой и прохладный воздух сменился душным и ватным. Гнилостное подземелье отражалось в пустых глазницах толпы, которая, толкаясь, медленно просачивалась на эскалатор. Я замедлил внутренние процессы, стараясь меньше и тише дышать, чтобы социальный тлен не проник в лёгкие. Пусть он осядет в носу, запутавшись в мелких волосках. Его потом легко вымыть струёй из-под крана.       Расфокусировав взор и словно бы впав в кратковременный анабиоз, я съехал вниз на эскалаторе, прошёл на платформу, вошёл в раскрывшиеся передо мной двери подошедшего поезда. Яркий свет в вагоне нарушил мою внутреннюю медитацию. У противоположных дверей стоял крупный лесной клоп ростом с высокого человека. Клоп смешно скрестил две ноги, как балерина, готовая взмыть в прыжке, средняя пара ног безвольно болталась вдоль крупного туловища, а верхние конечности он скрестил на груди. Поезд тронулся, меня шатнуло прямо на клопа. Верхняя пара его конечностей ловко остановила моё дальнейшее падение.       — Аккуратней… — проскрипел он, опираясь щитом ярко-зелёной спины о поручень.       — Спасибо, — процедил я, разглядывая его хитиновый панцирь, испещрённый рытвинами. — Вот почему пахнет лесной осенью… — задумчиво проговорил я себе под нос.       Но клоп расслышал мои слова и мистически проскрежетал, шевельнув усиками:       — Это всё альдегиды в секрете… они близки к феромонам… — он коснулся конечностью своего нагрудного щитка.       Я разглядел на его членистоногой конечности жидкость. И пока я размышлял над его словами, он шустро обмазал ею мою куртку, добавив лишь:       — Тебе пригодится сегодня…       — Феромоны… — загипнотизировано произнёс я, глядя в своё отражение в мутном стекле вагона.       Когда я очнулся от пространных размышлений, клоп уже вышел, а поезд начинал набирать скорость, входя в тоннель. Сердце замерло, обдав внутренности кипятком. Я почувствовал лёгкое волнение и уставился на маячащую перед глазами надпись «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ». В темноте тоннеля за стеклом неслись мимо гусеницы проводов. От их мелькания начинала кружиться голова, и я сосредоточился на своём отражении. Лицо тонуло в тени от кепки, поверх которой был надвинут капюшон. Лицо казалось бледным из-за холодного света ламп.       Поезд начал тормозить, а я предвкушал появление платформы, желая быстрее выйти на свет, выдохнуть ватный воздух подземки, вдохнуть полной грудью. Толпа услужливо вынесла меня из вагона, потащила наверх, навстречу осеннему небу. Я достиг турникетов, когда сочное рыжее пятно кольнуло моё боковое зрение. Я невольно остановился, устремив взгляд к той, чью голову одарил поцелуй Иуды. Кто-то толкнул меня, выругавшись, но я замер, игнорируя скользяще-подталкивающие прикосновения.       Она сидела на подоконнике возле широкого стекла и растерянно смотрела в толпу, поджав ноги к подбородку и обхватив руками колени. На ней были свободные джинсы, зауженные книзу, и сиреневые гетры, слегка прикрывающие красные кеды; рыжие волосы лёгкими волнами падали на цветную куртку, лицо щедро обсыпали веснушки цвета октябрьских листьев и опавших каштанов. Аккуратный острый подбородок она опустила на колени и отвернулась к окну.       Кто-то сильнее подтолкнул меня, я прошёл через турникет, выйдя на улицу. Уйти? Так просто уйти? Нет. Я не мог, мне слишком сильно хотелось разглядеть её лицо. Я остановился у окна, силясь не смотреть прямиком на неё. Порывшись в карманах, выудил пачку сигарет, едва не выронив её на влажный асфальт: руки тряслись. Холодные неловкие пальцы с трудом вытянули сигарету из пачки. Ветер, бросающий в глаза мелкую дождевую взвесь, заглушал пламя зажигалки. Я заслонился капюшоном, наконец прикурив. Но, когда я вновь посмотрел в окно, рыжая незнакомка пропала. Внутри что-то начало вскипать, заходясь пеной разочарования и волнения. Я вглядывался внутрь вестибюля, ища яркое пятно, буйную «Джинджер». Но тщетно. Я резко развернулся, готовый искать её среди потока выходящих из метро, но я не был готов увидеть её прямо перед собой. Она стояла передо мной, подняв взгляд шоколадно-коричневых глаз на меня. Плавным движением она вытянула провод с наушниками цвета лесного клопа из-под пышных волос.       — Прости, можно мне… сигарету? — неуверенно спросила она.       Я кивнул, протянув ей пачку. Тонкие девичьи пальчики вынули сигарету. Зажигалка в моих руках напрочь отказывалась воспламеняться. Я лишь бессильно щёлкал ею, она искрила, но не разгоралась.       — Чёрт… по-видимому, сдохла, — просипел я, зажав зубами тлеющую сигарету. — Прикури от моей, — хитро улыбнулся я, наклоняясь. Она не испугалась, не отпрянула в неловкости, последовав моему предложению.       Затем мы оба выпрямились, выпуская дым в серое небо.       — Надеюсь, твой парень этого не видел, — усмехнулся я.       — Парень? — переспросила она, сведя брови на переносице.       — Я бы не стал опаздывать на его месте.       Она рассмеялась.       — Я никого не жду, если ты об этом. Просто… — она задумалась, — иногда где угодно лучше, чем дома…       — Бывает, — невнятно ответил я, разглядывая морщины на ботинках.       Она уйдёт. Докурит и уйдёт. Отправится в свой холодный дом. И я больше никогда её не увижу.       — Может… — начал я, — пойдём пожрём куда-нибудь? — я посмотрел ей в лицо.       Она молчала. Наверняка сомневалась, раздумывая над предложением.       — Просто, если честно, я дико жрать хочу. Вообще я живу здесь неподалёку… — слова вырвались, и я подумал, что она тотчас откажется, — но можно посидеть ещё где-нибудь, если хочешь.       Она игриво искоса осмотрела меня, заглядывая под капюшон.       — Почему ты прячешь лицо? — вдруг спросила она.       — Не прячу. Просто холодно, — поведя плечами, ответил я, но, ощущая её колебания, скинул капюшон, явив печальным улицам крашеные синие волосы, выбивающиеся из-под кепки. Потом импульсивно снял и кепку, тряхнув головой. — Пожалуй, так тебе будет проще составить фоторобот.       — Как мне тебя звать? — улыбнулась она.       — Лука, — ответил я, водрузив кепку обратно на голову. — Моя мама готовит мировые супы.       — Ты считаешь, я могу довериться тебе? — лицо её на миг стало очень серьёзным.       — Ты можешь рассчитывать на мировой суп наверняка.       Я намеренно ушёл от скользкого вопроса, дав скользкий ответ. Я успел было пожалеть, что язык мой не выдал уверенный положительный ответ, но она согласилась.       — Хорошо, — сказала она, поправив лямку рюкзака на плече.       Мы перешли через дорогу, завернули на узкую улицу и прошли в тихий двор, где на кусте возле подъезда громко вопили всклокоченные воробьи.       Требовательный звонок. Мать открыла дверь, с интересом разглядывая незнакомку, которую я протолкнул в дверь перед собой.       — Привет, мам.       — Здравствуйте, — скромно проговорила моя рыжеволосая спутница.       И тут-то я и вспомнил, что так и не узнал её имени, не спросил, как мне её называть. В квартире царил привычный дурдом. Из комнаты доносился гомон телевизора. Племянник катался по коридору на трёхколёсном велосипеде, громко изображая гоночную машину. Вкусно пахло едой и базиликом. Мать молча достала из шкафа тапочки для гостьи и удалилась в комнату, бросив через плечо:       — Суп на плите. Горячий ещё.       Она устала… Как же она устала. Я ощутил её утомление: оно слышалась в голосе, читалось в движениях. Я утомил её. Колючая досада проскребла по внутренностям. Но сейчас не время было впадать в меланхолию. Я провёл свою знакомую на кухню.       — Твоё имя. Ты не сказала мне… — промямлил я, орудуя половником.       — Зови меня Соррел.       — Ник? — переспросил я. — Какая-то героиня или персонаж?       — Щавель, — с улыбкой ответила она. — Мне так больше нравится, чем просто Рыжая.       — Ммм… недурственно, — хмыкнул я.       — Я… не думала, что у тебя большая семья… — заговорщицки произнесла она, дуя на ложку с супом.       Полосатый кот по-хозяйски зашёл на кухню и прыгнул на колени Соррел, тем самым спас меня от разговоров про семью. Она гладила его, искрясь от удовольствия, а кот меж тем уставился на меня. Он что-то безмолвно повторял вельветовым ртом, но я не умею читать по губам, тем более кошачьим. Кот получил дозу ласки от её рук и убежал, как свойственно котам.       — А ты… — начал я, — не ладишь с родителями? Я правильно понял?       Она перестала жевать, понуро уставившись в тарелку с супом.       — Я с отчимом не лажу. Но сейчас должно стать лучше. Я собираюсь переехать и жить одна. Но это не слишком приятно… когда тебя никто не ждёт.       Тоска, исходящая от неё, просочилась мне под свитер, щипнула холодом. Я поёжился, инстинктивно обхватив себя руками. За окном раскачивались ветви. Я вздохнул, вспоминая про клопа в метро и феромоны, которые мне сегодня вряд ли помогли. Я положил голову на стол, ковыряя пальцем край плёнки, отклеившийся от ДСП’шной столешницы. «Щавелевая» девушка легко коснулась моей руки. Тонкие бархатистые пальцы её медленно двигались от запястья к косточкам моих пальцев.       — У тебя такие ледяные руки, — произнесла она.       — Зато горячее сердце, — ответил я, оторвав взор от созерцания испорченной столешницы.       Импульсивно перехватив её руку, я сжал её, не желая выпускать из холодной ладони. Она дёрнулась, но стерпела эту грубость с моей стороны.       — Оставайся, — требовательно проговорил я.       Она отвернула голову к окну, задумчиво глядя на колышущиеся деревья, покрытые изморосью.       — Не сегодня, — печально прошептала она.       Глухо тикали часы, за стеной бубнили персонажи мультфильмов, а кухня медленно погружалась в сумерки. Темнело. Я уже не различал её бешено ярких волос, их обволокла сизо-синяя мгла. Она краской стекла с моих волос, растворилась в тёплом воздухе, затопила глаза.       — Мне пора… — наконец произнесла она, нарушив долгое молчание.       — Я провожу, — прохрипел я, чувствуя, что сумеречная краска затекла мне в голосовые связки.       Она поднялась. Я за ней. Сумеречная квартира, свет от телевизора пляшет на стене. Эхо в подъезде от хлопка двери. Промозглая влага беспрерывно сыплется сверху. Теперь она ведёт меня, как пса на поводке. Мы садимся в трамвай. Приникаем к заднему стеклу. На запотевшем окне она рисует закорючки. Скрипучий голос объявляет остановки. Названия их неразличимы. Выходим, следуя по остывшим следам, смытым дождём. В хмуром дворе, освещённом фонарём, я смотрю на неё, поражаясь, как она красива. Утомлённо-куртуазная дерзость дрожью пробегает по ногам, мурашками царапает голени, альпинистом карабкается вверх, достигая затылка.       Скромное «Спасибо, что проводил…» терзает, как щипцы.       — Одним «спасибо» ты не отделаешься, — говорю я, сжав холодными пальцами её плечо.       Так тяжело отпустить её. Женщины приходят, женщины уходят, но от этого ещё сложнее дать ей уйти. И, видя, как она замерла в нерешительности, я рискнул попробовать вкус её губ. Она не из тех сладких девочек с приторным привкусом. Вкус её был пряным, как корица. Меня не насытило лёгкое прикосновение, и я решительно выдвинул язык на освоение вкусовых пространств её нёба и языка. Я ощутил, как напряглись мышцы на её теле, как участился пульс, покрывая щёки алыми отсветами. Но она взяла себя в руки, оторвав нежный рот от грубости моих обветренных губ.       — Прости, мне, правда, пора… — она искала что-то в моих глазах. — Мы ведь…увидимся завтра?       Я кивнул, разжимая пальцы, судорожно вцепившиеся в её куртку. Я ещё чувствовал запах жасмина от её волос, ещё ощущал шероховатость её куртки на подушечках пальцев, но она уже не принадлежала мне, скрывшись за толстой кирпичной стеной.       Я понуро плюхнулся на холодное сиденье в полупустом трамвае, достал жестяную баночку из внутреннего кармана куртки — ярко оранжевые гранулы порошка напомнили мне о ней, о щавелевой деве, припудренной солнцем. Икра Святой Камбалы почти закончилась. Я высыпал несколько гранул на ладонь и отправил в рот, желая заглушить вкус корицы, так будоражащий меня.       «Ты ведь не ангел, спустившийся с небес»…