ИКРА

      В комнате царили тусклость и серость, я никак не мог понять, сколько времени. Выбравшись из-под тёплого одеяла, я, ёжась, подошёл к окну. По-видимому, было раннее утро. Дворники мели непослушные жёлтые листья.       — Не время для влюблённости… — раздался знакомый мелодичный голос. Я обернулся. Полосатый кот сидел на ещё тёплом одеяле и, щурясь, смотрел на меня.       — Она странная. Что-то с ней не так, — добавил он, разжёвывая слова плюшевой пастью.       — А я… не странный? Со мной всё ТАК?! — с вызовом спросил я.       — Ты — другое дело, — спорил кот.       Я хмыкнул с презрением:       — Ну, конечно… Я уже не Мессия. Всё, что мог, я сделал.       — Звучит как оправдание, — усмехнулся кот. — И, позволь напомнить, — ты отмечен. — Он сверкнул глазами цвета осени и стал вылизывать свою пушистую холку. Намёк я понял, дотронувшись до шеи, где напоминанием служила татуировка с перевёрнутым крестом.       — Ты давно не навещал Мать, — добавил кот, спрыгивая с дивана и направляясь к неплотно закрытой двери, с трудом лапой он приоткрыл её, проскользнул гибким телом в коридор.       — Мать… — хмыкнул я, тряхнув нечёсаными синими волосами.       Но, тем не менее, собравшись, я вышел из дома. Навещать Святую Камбалу — дело непростое. К этой встрече я не мог не подготовиться. На лестничной площадке между этажами я вдохнул горстку Её икры и выкурил у подъезда сигарету.       Подошвы кед немного прилипали к индиговому асфальту, словно бы его кто-то густо намазал гудроном. Тени людских сороконожек на бешеной скорости проносились мимо. В лазурно-синее небо на горизонте стреляли острые трубы, выпуская в воздух нежно-розовый дым. Листья несло вверх, под облака.       Профит встретил меня в арке одной из подворотен. В синей темноте он стоял, прислонившись к стене, почувствовал моё приближение и вышел вперёд.       — Мы так давно не виделись, — произнёс он.       Я кивнул, зная, что он всё понимает без глупых слов. Он порывисто обнял меня. И я понял, что, пожалуй, чертовски соскучился. Стоило мысли о чертях проскользнуть в голову, как мелкие бесы моментально материализовались, прыгая по стенам и пискливо хохоча.       — Брысь! — прикрикнул я.       Они россыпью бросились в стороны, прячась в тенях. Лишь белоснежные белки глаз их светились в темноте.       — Мне кажется, без цветов не обойтись, — вслух подумал я, твёрдо решив зайти в цветочный киоск.       По пути мы наткнулись на небольшую стеклянную лавку, где хозяин-бедуин в чалме и с обширными чёрными усами радостно приветствовал нас.       — Цветы для особы? — спросил он с акцентом.       — Для канонизированной особы, — ответил я, усмехнувшись.       — Тогда одними цветами не обойтись, — заметил продавец.       — Розы и сельди, — встрял Профит. — Непременно розы и сельди.       Я, недоумевая, воззрился на него, но, не желая впадать в тонкую полемику касательно символики и атрибутики, промолчал. Пораскинув мозгами, пока бедуин суетливо бегал по лавке и упаковывал букет, я счёл, что розы и сельди — это самое уместное сочетание.       Профит кинул на прилавок пару монет с агнцем и забрал букет из роз и сельдей.       — Она переехала, — проговорил Профит, ведя меня подворотнями. — Хочет спокойной жизни.       — Вполне логично, — прикинул я, — всё время торчать в баре — так и спиться можно.       — Ты всё так же циничен и остр на язык.       — А ты всё так же самурайски предан? — хохотнул я.       — Тебе — да, — не задумываясь, ответил он.       Проскрипев ржавой железной дверью, тронутой глубокой коррозией, мы вошли в маленький узкий двор, похожий на колодец. На балконах сушилась одежда, а из окон доносились фортепианные гаммы.       — Мы пришли, — коротко сказал Профит.       Дом дышал вековой старостью и, распахнув хоть и потрескавшуюся, но плотную дубовую дверь цвета сочной лазури, приглашал внутрь. Подъезд изнутри был окрашен изумрудной краской, местами осыпающейся. Лифт отсутствовал. По лестнице мы поднялись на третий этаж. Профит уверенно свернул к обшарпанной двери с нарисованным детской рукой голубем. В том месте, где положено голубю иметь бусину-глаз, располагался дверной глазок. Я нажал на кнопку звонка, тот вместо звона издал членораздельную речь: «Входите, не заперто».       Звуки фортепиано разносились именно из этой квартиры. Толкнув дверь, мы прошли в коридор. Лакированный паркетный пол и «провансовые» обои с цветочками изрядно пожелтели. Мелодия громко неслась из открытых дверей большой комнаты, она завихрялась, сворачивая в коридор, выбрасывая потоком воздуха цветастых амадин. Они беспомощно хлопали крыльями, выравнивая полёт, с трудом входили в поворот, летя нам навстречу. Я рефлекторно заслонил ладонью лицо, чувствуя, как амадины пролетают над головой, касаясь крыльями моих волос. Выписывая сложные пируэты, птицы проносились мимо, вылетая из распахнутого кухонного окна. На ощупь, преодолевая коридорные метры и поток ошеломлённых птиц, стремящихся обрести свободу, мы достигли большой комнаты. Шикарная люстра на потолке вращала гранями хрусталя по принципу диско-шара, от неё отражался уличный свет, распуская солнечных зайцев, которые весело скакали по комнате.       Святая Дева Камбала самозабвенно играла на рояле цвета лазурного неба, в тон её чешуе, в тон моих крашеных волос. Руки её порхали подобно красочным амадинам. С полузакрытыми глазами она исполняла «Сонату-Фантазию» Скрябина. В углу комнаты возле широкого окна на танкетке с изогнутыми ножками сидел… сидел, вжавшись в угол, сам… Скрябин, насколько я мог судить по залихватским усам и бородёнке, торчащей с острого подбородка. Одной рукой он заслонял лицо, второй ковырял обои с цветочками, кроша ими на паркетный пол. Он плакал. Я явственно видел его изумрудные слёзы, которые скатывались по скулам, застревали в усах, в бородке. Редкие капли падали на пол, застывая круглыми брызгами краски.       Думаю, Святая Камбала почувствовала жалость, тщательно сдерживаемую мной, но просочившуюся сквозь поры кожи и туманной струйкой поползшей к Скрябину. Дева тут же остановилась. Рояль смолк, и она обратила свой холодный взгляд на меня.       — Так вот как ты любишь свою Мать, — с укором сказала она. — Так на пенсию быстрее выйдешь, чем дождёшься от тебя визита вежливости.       Убрав рыбий хвост с педали рояля, она протянула мне свою голубоватую и холодную кисть руки — я неумело поцеловал её тыльную сторону, коснулся гладкой и красивой чешуи. Профит же суетливо протянул мне купленный букет, а я незамедлительно вручил его Святой Камбале. Губы её приняли улыбку, которой позавидовала бы Джоконда Леонардо.       — Я прощаю тебя, — пропела она и повернулась на крутящемся стульчике. — Милый, я не просто так хотела увидеть тебя. Вчера ты встретил девушку, отмеченную поцелуем Иуды. И хотела бы предостеречь тебя.       — Что вы всё время хотите от меня?! — не выдержал я, перебив её. — Я не Мессия больше. Я не давал обета безбрачия и плевать хотел на ваши долбаные Заветы и доктрины. Я лишь делаю, что считаю нужным.       Она положила букет на рояль и подняла тонкие руки, желая унять моё раздражение.       — Я ничего не навязываю тебе. Ты всё решаешь сам. Я лишь предупреждаю тебя об опасности, исходящей от неё.       — Отлично, — я мотнул головой. — Я понял.       — Ну что ж… — она развела руками и поднялась.       Мать протянула ко мне левую руку, плавно, словно выполняла какое-то сложное сакральное и оттого мистическое па, она перевернула кисть внутренней стороной и поднесла палец к моим губам. Крупная ярко-оранжевая икринка цвета волос «щавелевой девы» оказалась у меня на кончике языка. Я, не сомневаясь, отправил её в рот. Она лопнула на зубах, обдав язык пряным соком с привкусом гвоздики и корицы.       — Она твоя… твой… крест… — рассмеялась она и села обратно за рояль, вознеся кисти над клавишами.       Я понял, что визит окончен, и вышел в коридор. В спину уже начали биться быстрые амадины, подталкивая меня к двери. Я поспешно вышел вон, сбежав по ступенькам в колодец двора. Почувствовав на себе чужой взгляд, я обернулся. Профит стоял в дверном проёме. Вся его фигура сквозила печалью. Зная, что при отсутствии глаз как таковых, он всё равно прекрасно видит, я помахал ему, желая приободрить, и направился прочь.       Погода улучшилась по сравнению с утром. Вылезло солнце, прогрев и высушив асфальт. Подошвы кед подбрасывали сухие листья, измеряя метраж тротуаров. Я зашёл в заполненный людьми «фастфудовый» ресторан. Взял раскалённый чёрный чай и «трёхкотлетный бургер». Я собирался зайти сегодня к Соррел, а если её не окажется дома, то обязательно дождаться.       Середина дня. Город спешит на всех скоростях, стараясь нагнать время, потраченное на обеденный перерыв. Машины уже выстроились в пробки, гудят на перекрёстке. Вопль сирен. Сизые выхлопы в воздух. Я решаю идти пешком. Здесь не так уж и далеко. Ноги и глаза помнят маршрут. Жму на мелкие кнопки в сотовом телефоне, набираю ей сообщение. Путаю буквы, зло исправляю на нужные. Отправляю, не надеясь на скорый ответ, убирая телефон в карман куртки. Но он вибрирует, страшным голосом извещая: «Теперь я убью больше!» Кто-то из спешащих прохожих одаривает меня испуганно-осуждающим взглядом. Я криво улыбаюсь. На это и было рассчитано. Чтобы вы смотрели на меня по-взрослому, укоризненно или пугались в тишине, вздрагивали в пустых трамваях. А это всего лишь я на заднем сиденье и грамотный антисоциальный сигнал о полученных сообщениях.       Пишет, чтобы заходил. Дома. А я и не надеялся на такое везение. Серый дом из бетона, холодный подъезд с запахом гнилых грибов, лужа мочи под лестницей, рекламные листки разбросаны по плиткам пола, выжженная кнопка вызова лифта, скрежещущий тросами «телепортатор» открывает исписанную утробу, внутри — заляпанное зеркало и нацарапанный крестик на кнопке 6-го этажа. Лифт запирает меня в своих недрах и, потрясывая, везёт вверх. На этаже по трафарету выведена красной краской цифра «6». Кто-то рядом нетвёрдой рукой дорисовал ещё две шестёрки. Смеюсь одними губами. В приоткрытое пространство двери выглядывает рыжая голова.       — Я не ожидала… — растерянно произнесла она, не скрывая довольной улыбки.       Я всё ещё ощущаю трепет амадиновых крыльев за спиной, они толкают меня под лопатки вперёд, к ней, и я не могу сопротивляться этому природному порыву, не вдохнуть запах жасмина от её волос. Я заключаю её в объятья, едва касаясь губами нежной шеи. Дыхание моё легко дотрагивается до кожи на поверхности уха, нижней челюсти, подбородке. Оно согревает и щекочет мельчайшие волоски. Веки её полузакрыты, пушистые ресницы трепещут, как птахи за моей спиной. Она едва дышит, робко, слегка приоткрыв рот. Она кажется невесомой, схватившейся за расстёгнутые края моей куртки, словно за верёвочные качели, девчонкой. Она раскачивается на волнах моих чувств и смеётся во весь голос. Она отклоняется назад, прогибая спину, чтобы вновь с силой наклониться вперёд, хватая губами губы. Окрылённые, мы летим куда-то, теряя одежду, словно осыпающиеся перья. И вот она уже лежит на спине. Скомканное белоснежное одеяло под ней напоминает раковину, из которой только что вышла обнажённая Венера с рыжими волнистыми волосами, падающими на нежно-розовые соски, которые съёжились от желания, холода и испуга неловкости, на лице её — лёгкое стеснение и одновременно самолюбование, как и в застывшей фигуре. Она невинно приглашает смотреть на неё и восхищаться. И я не спешу, проводя пальцами по её коже. Миллиметр за миллиметром. Она раскрывается мне навстречу подобно цветку, жаждущему опыления, колыхая лепестками. Но как только я перехожу к непосредственной активности в её сторону, с ней резко происходят перемены. Я вижу, как она неподдельно хочет того же, что и я, но тело её не согласно, оно сопротивляется. Как если бы наступала ночь, цветок закрывался в бутон, запрещая пиршество сладострастия. Аккуратная тонкая бровь Соррел изогнулась в мимике боли. Она тихонечко застонала. Я склонился к её уху и послал в него шёлковый шёпот.       — Ты девственница?       — Да… — ответили её губы.       Я не прекратил, но ей становилось всё больней, да и я не ощущал, что хоть сколько-нибудь двигаюсь в правильном направлении к овладению цветком. Что-то определённо шло не так. Мысль сомнения закралась мне в голову, но я стремительно отмёл её, не желая сдаваться. Ощущая себя жонглёром цирка-шапито, я крутил Соррел во все стороны, менял ракурсы и позиции, но по сути ничего не менялось. Скованной она определённо не была, но, чёрт побери, всё шло не так. А проще выражаясь — никак… И, упав уставшим обнажённым телом рядом с ней, я рассмеялся. Конечно, я смеялся не над ней, да и, пожалуй, не над собой, а над неким сложным мистическо-кармическим смыслом этой насмешливой ситуации. Когда я повернул голову к ней, Соррел была готова разрыдаться.       — Это… — прошептала она, заставляя бусины слёз держаться на поверхности глаз, — всё…       — Что всё? — с улыбкой спросил я, приподнявшись на локте.       — Я такая тебе не нужна. Ты не будешь со мной возиться.       — Ну, я, как любитель сложных испытаний, вряд ли тебя обрадую скорым отказом. Ты так просто от меня не избавишься.       Я запустил руки в её пушистые волосы, продолжая целовать. Мягкими и невесомыми движениями она гладила мне затылок. Это расслабляло. Я потянул мятое одеяло, спутанное в пододеяльнике, и накрыл нас. Она легко убаюкала меня. Я не знаю, сколько времени я дремал, скорее всего, недолго. Звук мучительного стона разбудил меня. Сердце моё бешено заколотилось. Я распахнул глаза и увидел, что Соррел стонет во сне. Она стонала всё громче, вжавшись в кровать, я дотронулся до её разгорячённого тела, но она не просыпалась. Я приподнялся и увидел отвратительную тварь, которая что-то делала у неё между ног.       — Бля-ать! — вырвалось у меня.       Тварь услышала мою взволнованную ругань и оторвалась от того, чем занималась. В этот момент я увидел скользкий длинный змеиный язык, торчавший изо рта, человеческого рта. Голова твари — человеческая голова, но от того не менее омерзительная. Лысоватая физиономия в очках, покрытая оспинами, крепилась к длинному червеобразному телу, похожему на дождевого червя и змея одновременно. Мразь посмотрела на меня и, изогнувшись, приподнялась над кроватью. Я невольно попятился, но, нащупав локтём подушку, молниеносно метнул её в червяка. Подушка попала ему точно между глаз. Стеклянные очки соскочили, повиснув на одном ухе существа.       — Тебя здесь быть не должно! — не скрывая удивления, сказал червь.       Он явно не заметил меня под одеялом. По-видимому, он здесь не впервой, смекнул я.       — Тебя здесь быть не должно! — первичная беспомощность проходила.       Я рванул одеяло, пытаясь накинуть его на червяка, но он оказался шустр. Мне удалось слегка запеленать его, но он ожесточённо сопротивлялся, извивался, кряхтел. Я крепко держал его сквозь одеяло. Мне казалось, что ему не выскользнуть, но он выкинул финт. Каким-то образом он выскользнул из хватки и в мгновение ока очутился в коридоре. Я в чём мать родила бросился за ним, но он метнулся к дырке в вентиляционную шахту. Я успел лишь увидеть конец его хвоста. Ошеломлённый, я вернулся в комнату и нашёл на полу под одеялом слинялую кожу червяка, дотронулся до неё указательным пальцам, и она распалась во прах.       Соррел всё ещё лежала на кровати и не двигалась. Я забеспокоился, дивясь, как она не проснулась из-за грохота и возни. Но она мерно дышала. Я тихонько коснулся её руки. Посмотрел на бледное лицо, усеянное веснушками, и решил разбудить её.       — Проснись… — как можно спокойнее произнёс я, однако волнение в голосе не проходило. — Проснись, — настойчиво повторил я, ощутимее взяв её за плечо.       Она открыла глаза и, сощурив их, спросила:       — Сколько времени?.. Голова почему-то кружится…       — Надо одеться, — не найдя лучшего довода, сказал я, — ты замёрзла. Одеяло…сползло.       Врать я научился. Естественно, говорить ей про червя-переростка в комнате, который делал болезненный акт языком в её вагине, не стоило. Эту историю я приберегу для более подготовленных знатоков бестиария.       Она оделась и села на край кровати, растерянно смотря перед собой. Рядом я. Мы, как два подобных треугольника, застыли в беспомощных позах. Я потирал руки, пытаясь найти правильные слова. Она же, бедняга, наверняка винила себя, считая, что я впал в меланхолический неадекват из-за того, что она «закомплексованная девственница».       — Прости… — проговорила она.       — Тебе просто надо расслабиться, — я произнёс шаблонную фразу. Ничего лучше на ум не пришло.       — Скоро отчим придёт с работы.       — Насрать на него, — ответил я. Сейчас какой-то там отчим, злой родитель или недородитель волновал меня меньше всего.       Она пододвинулась ко мне и уткнулась мне в живот, опустив голову мне на колени. Я гладил её по волосам, изучая родинки на её плече, которое пикантно торчало из-под растянутой кофты.       — Ты не представляешь… я ждала именно тебя… — произнесла она.       И, несмотря на время и то, что быстро темнело, я не смог заставить себя встать и уйти. Отчим почему-то так и не пришёл. И я даже знал причину. Я был уверен, что он не придёт, пока я здесь…