ИКРА

      — Ты слишком сильно изменился, — заметил Анубис, сидевший напротив меня. — Она изменила тебя. Где твоя холодная трезвость и рассудительность? Где лёд во взгляде? Ты уже не тот айсберг. Твоя льдина попала в аномальную климатическую зону. Подверглась парниковому эффекту…       Я усмехнулся, но кивнул. Анубис отпил свой компот из стакана. Сейчас он был в своём естественном человеческом обличье — высокий, накачанный, с аккуратной испанской бородкой и длинными чёрными прямыми волосами, собранными в конский хвост, в мотоциклетном белом костюме с красными вставками. Он ему чертовски шёл, должен заметить. Его по-собачьи преданные тёмные глаза внимательно разглядывали меня.       — Где твои синие волосы? — спросил он.       — Смылись? — пожал плечами я. — Отросли?       — Жаль, они напоминали мне море, — Анубис печально вздохнул и отпил из стакана большой глоток. — Ты вообще… страшный стал какой-то, — он тут же замахал руками, протестуя, — не в том смысле, что урод, — рассмеялся он, — тёмный какой-то. Энергетика у тебя чёрная.       Он был прав насчёт моих изменений. Спорить я бы не стал, лишь хмыкнул и уставился на плакат «Советской столовой», где мы сидели, коротая поздние вечерние часы. Брежнев лобзал взасос какого-то политического деятеля.       — Не Хрущёв ли? — зачем-то спросил я. — На Хруща похож.       Анубис проигнорировал мой вопрос, продолжая гнуть свою линию.       — Непременно рассмотри себя в зеркале. Твои изменения уже перешли на глубинную стадию, с внутренних — на внешние. Ты меня пугаешь, дорогуша. Вот не зря я всегда считал, что выбор женщины — это опрометчивый выбор. Нелепый. Они — наши антагонисты.       — Ты просто старый шовинист и сплетник, — рассмеялся я. Получилось как-то зло и саркастично. — Всякий раз, заметь, когда мы встречаемся, мы только и делаем, что пьём, жрём и обсуждаем мою личную жизнь. Вернее… ты этим занимаешься, заставляя меня слушать твои нескончаемые потуги в области психоанализа, господин Зигмунд Фрейд.       — А я бы не отказался от скромной платы, — расхохотался он, показав всей забегаловке свои педантично отбеленные алебастровые зубы. — Признайся. Ты сидишь здесь и строишь вид, что ничего не случилось, усмехаешься кривой ухмылкой только потому, что вы с ней поругались. В очередной раз, — Анубис добавил своему взгляду пронзительности, сделав сосредоточенный серьёзный вид, положил руки на стол, демонстрируя тем самым, что готов выслушать, готов слушать меня долго и внимательно, как настоящий друг.       Я перевёл взгляд с его рук на стакан, в котором на дне плавали разваренные сухофрукты, со стакана — на витрины, за которыми копошились официантки в белоснежных передниках, и, наконец, уставился в окно. Летний вечер за стеклом превращался в ночь. Было ещё светло. Подвыпившие бабёнки навеселе неспешной, шаткой походкой направлялись через пустынный перекрёсток к бару «Старая лошадь». Одна оступилась, смеясь. Потом они начали фотографироваться, нарушая смехом постзакатную тишину.       — Сегодня было как-то слишком, — сказал я, будто бы самому себе, — я сорвался, я уже готов был врезать ей. Серьёзно, — после паузы добавил я. — Поэтому свалил. Просто ушёл, куда подальше. Я уже не могу сдержать ярость, она накатывает на меня, как цунами. Я… кажется, с трудом себя контролирую, — выпалил я.       — Я бы сказал, что это патология, если бы не знал тебя и всей предыстории. И чего же конкретно она хочет от тебя? Как все бабы? Действий? — нахмурился Анубис. — Они же обычно чего-то хотят… кардинально диаметрального.       — Говорит, мы слишком разные, — улыбнулся я краем рта, — знакомая песня, правда? Мы вдруг стали слишком неподходящими друг другу. Плюс… Я ни к чему не стремлюсь, никуда не двигаюсь, я — диванный воин, живущий в ирреальности, и не могу предложить ей ничего, кроме «прожжённой души, опьянённого мозга и неумелой куртуазности». — Я забарабанил пальцами по столу, улыбаясь разбухшим сухофруктам в стакане. — Самое смешное, полагаю, — это то, что она права.       — Неумелая куртуазность — это уже слишком, это всё равно, что обвинить парня в длине члена, — нахмурился Анубис и резко поднялся.       Бросил на стол несколько купюр и мелочь. Повёл крепкой рукой по моему костистому плечу, предлагая выйти на воздух. Я отодвинул стул, надев чёрный капюшон и запахнув полы куртки-мантии, нечаянно задел стол, на котором звякнули стаканы с чайными ложками, и прошёл следом за Анубисом в стеклянные двери и дальше… по пустынной улице. Он махнул рукой, как заговорщик, требуя следовать за ним в подворотню. Анубис огляделся в поисках видеокамер. Это сейчас редкость для центра Москвы, но нигде возле этих обшарпанных стен камер не наблюдалось. Он присел на раздолбанный каменный парапет, выудил из потайного кармана высоких ботинок самокрутку. Он раскурил её, наполняя гнилой закоулок запахом нижнего белья Марии Ивановны, и протянул мне для затяжки.       — Наркотики предлагаешь? — съязвил я, ухмыльнувшись, и протянул руку навстречу приветливо теплящемуся косяку.       — Конопля — это не наркотик, это природный антибиотик, — на полном серьёзе ответил он, — но в твоём случае — успокоительное. Как твой лечащий психотерапевт настоятельно рекомендую.       Мы выкурили самокрутку на двоих и прошли двором в старый переулок в историческом центре. Я не развеселился, а наоборот почувствовал, что нечто накрывает меня плотным тяжёлым одеялом, растворяя мои проблемы, как, казалось, растворялись мои зубы во рту, становясь мягкими, как мармелад. Я сам превращался в мармеладного медведя, который приклеивался ступнями к мостовой, которого нещадно клонило из стороны в сторону. Как же она была права! Я беспомощен. Я, чёрт возьми, совершенно беспомощен! Бесы снова захихикали и запрыгали, как котята в темноте, топорща длинные хвосты.       — Она уехала в Питер, — промямлил я, боясь, что зубы вывалятся изо рта, рассыпятся по мостовой, а черти подхватят их и растащат, а кому я нужен без зубов? — Она сейчас туда уезжает, — печально улыбнулся я, а я… блядь… мы… знаешь кто? — осоловело выпучив глаза из-под тёмной чёлки, спросил я безукоризненно адекватного Анубиса.       — Кто? — вежливо поинтересовался он, слегка согнувшись, чтобы сократить расстояние между нами.       — Домосеки и гомоседы, — ответил я, почувствовал, что что-то напутал, и рассмеялся.       — Поверить не могу, что тебя так зажевало после компота и пары затяжек, — покачал головой Анубис. — Думаю, тебе надо проспаться, — он приобнял меня за плечо, вселяя в меня свой оптимизм и уверенность, что я всё делаю правильно.       Когда я открыл свой левый глаз, солнце врывалось через немытое окно, лучи его скользнули по лицу, смеясь надо мной. Как может мир быть настолько прекрасен, когда я настолько отвратителен? Осмотревшись, я догадался, что нахожусь в квартире Анубиса, в его холостяцком гнезде, и лежу на том самом диване, на котором он, помнится, пребывал в состоянии психической улитки, зато теперь я мог впасть здесь в долгую затяжную депрессию, но этого не случится, меня никто не будет бить по щекам, чтобы привести в чувство. С кухни доносился аромат жарящейся яичницы, она стрекотала на газу, подобно сверчкам в луговой траве. Есть хотелось неимоверно. Остро ощутимый голод моментально поставил меня на ноги. Я поднялся с дивана, уронив плед, поправил сползшие с зада джинсы, подошёл к зеркалу, наслаждаясь чернильно-чёрным человеком в отражении. «Не такой уж и пугающий вид», — подумал я, учитывая, что физиономия, шея и руки успели загореть под городским солнцем. Татуировка на шее в форме перевёрнутого креста слегка потеряла контрастность на фоне загорелой кожи. Я вновь облачился в свой ассасинский капюшон и побрёл на кухню, ведомый аппетитным запахом. Сел за стол, наблюдал, как Анубис сгружает раскалённую яичницу на большую круглую тарелку. Я взял вилку в тот миг, когда ниппер прыгнул мне на колени, угодив своим длинным хвостом мне в рот. Я отплевался от меха и спихнул его с колен вниз. Он недовольно и обиженно запищал, бросившись наутёк.       — Ты злой опять, — подметил Анубис. — Твоя Соррел тебя не удовлетворяет, что ли? — съязвил он, разрезая яичницу.       — Некому уже… удовлетворять… Не-ко-му, — по слогам ответил я, — как помнишь, она уехала.       — В Питер. Помню. Когда назад?       — Никогда, полагаю, — ответил я и запихнул кусок яичницы в рот, — у неё там какой-то хрен собачий. — Анубиса передёрнуло от очередного «собачьего хамства».— Говнюк какой-то дредастый. К нему и сбежала.       — И?       — Да я хуй знаю! — заорал я, едва прожевав и злясь, что он вытянул из меня больше, чем следовало. Да и вообще завёл эту тему вновь. Я не хотел ничего слышать ни о ней, ни обо мне. Откровенно — я рассчитывал пойти куда-нибудь и развлечься. Возможно, выпить или, как взаимоисключающее, курнуть, закинуться горсткой икры, забыться и не ворошить мысли.       — Что ты за друг такой, зануда?! Ты как баба, блин, напрягаешь своими бесконечными напоминаниями о том, что я должен решить какие-то проблемы. А я не хочу ничего решать!       — Да, — перебил меня Анубис, — ты хочешь снова надраться, прийти спать на моём диване, чтобы завтра вновь впасть в свой алкотрэш наркотрип.       — Мама, мать твою. Ты как мама… — я направил на него вилку, продолжая метать яростные взгляды и недовольство, и потрясал ею в воздухе маленькой квартирки.       — Я бы тоже от тебя ушёл, — обиженно подметил он, вытирая руки о фартук.       Я скривил бровь, молча смотря на него и представляя, как бы выглядели наши отношения. В уме ничего не родилось, ничто не всколыхнулось, кроме самоиронии.       — У тебя вроде другой предмет обожания, — колко подметил я и стал тщательно жевать, решив, что лучше занять свой рот едой. Прожевав кусок, я решился: — Я поеду за ней. Я найду её там и верну.       Спина Анубиса, колдующего у плиты, безмолвствовала, демонстрируя скептицизм.       — Неужели? — наконец проговорил он. — Похвально. Главное, к вечеру не забудь об этом.       Я доел яичницу и ушёл, не попрощавшись. С каких это пор он стал обо мне такого мнения? Или… дуальность моего мира окончательно надломила меня пополам? Как же мир без мечты? Мой мир без мечты? Без Героя? Как жив ещё этот мир без Мессии? И в чём же его миссия? Что, если она невыполнима? Что, если здесь нет места для меня, как нет места мечтам? Здесь нет места героизму. Это всё ирреально, и меня самого, возможно, не существует. Я уже никогда не стану прежним. Каждую секунду я меняюсь, исчезая в истории. Всё, что было, уже не имеет никакого значения, никакого смысла. Лишь Икра Святой Камбалы, опиум для народа, разрушающий разум, волю и чужие жизни, трансформирующий сознание, будет безмятежно плавать в космическом пространстве, беспрерывно дрейфовать в мировом океане, пробуждая новых Героев, служащих неведомому. Цели не ясны, жертвы оправданы. И я среди тех, кто купился на эту «мечту», как ассасин под гашишем не знает боли, не чувствует страха, не видит опасности, бросается в неизведанное, готовый пожертвовать собой ради мифических райских кущ. Я подписал контракт, не узнав подробности, не прочитав до конца, как безграмотный, оставил душу в заклад, расписался кровью. Не выяснил. Я даже не помню эту Мечту, ради которой всё затевалось. Я бесповоротно запутался. Заблудился в пространствах, измерениях, реальностях, мыслях. И эта безумная страсть, эта дикая любовь сожгла меня изнутри. Я стал чистым пламенем, неконтролируемым, разрушительным и опасным для себя самого. Я приемлю лишь очистительное пламя. Я предпочитаю его холоду воды, её мутной успокаивающей энергии. Святая Мать, твоя икра уже не спасает мою душу. Она не поможет мне слезть с перевёрнутого креста. Твоё усыновление лишь отсрочило тот день, когда глаз Люцифера прорежет дыру в моём лбу. Как теперь ты спасёшь меня, Мать, если пламя проснулось во мне, когда оно бушует, рвётся на свободу? Огненная дева вошла в мою жизнь и пробудила его, растопила, расшвыряв угли в потушенном тобою костре. Святая Мать, ты погрузила меня в холодные воды своими безэмоциональными глазами, прописала мне пилюли, чтобы спасти меня от самого себя. Но я выработал иммунитет, толерантность к твоим «таблеткам». Тьма во мне кипит.       Я зашипел от боли, зажав перевёрнутый крест на шее. Он саднил и щипал. Я сплюнул на асфальт. Плевок плюхнулся, слюна зашипела, раскалив мостовую, густея и засыхая. Рано или поздно тёмное безумие должно было охватить меня. Началось, понял я…