ИКРА

      Пустая платформа быстро заполнялась людьми. Я спрятался в тень от металлической конструкции, ожидая возможности попасть в поезд. Двери «Невского экспресса» с шипением разошлись в стороны. Проводник в униформе принял из моих рук билет и документы. Развернув паспорт, он внимательно рассматривал фотографию нахмуренного человека с пирсингом на лице, прочитал все данные, долго перелистывал страницы, неизвестно что ожидая найти. Затем вернул мне документы и пожелал счастливого пути.       Перешагивая через пропасть между краем платформы и ступенькой поезда, я почувствовал, как сильнее раскрылась пропасть внутри меня самого. Там, в незримой глубине, отворялись врата в преисподнюю. Узкая щель приоткрылась, раскололась тектонической породой, являя Видящему, как на самом дне этой Марианской впадины плещется лава, где-то там, в глубине моего «ядра». Я встряхнул гривой чёрных волос, желая, чтобы морок отпустил, и вошёл в ещё не заполненный людьми вагон, пробрался через него насквозь по узкому коридору вдоль окон и нашёл своё место, указанное в билете, возле клозета. Место было в углу у окна.       Я закинул рюкзак на верхнюю полку, нашёл там беруши и тёмную повязку на глаза. Сначала подумал, что было бы занятно прорезать в повязке дырки для глаз. Отчётливо представил эту «маску героя», и невольно правый уголок рта пополз вверх. Я уселся в кресле и, опустив глаза, расстегнул джинсовую безрукавку. Края её от долгой и частой носки обмахрились, придавая ей панковский стиль. Когда же я вновь поднял глаза, передо мной сидел Профит. Он опёрся локтями о стол и, положив подбородок на сцепленные кисти рук, легко улыбнулся, пряча половину лица под ещё сильнее отросшей эмо-чёлкой.       — Ого! — выдохнул я. — Несмотря на то, что знаю твою непредсказуемую натуру, никак не могу привыкнуть к умению появляться вот так.       — Я поеду с тобой, — уверенно заявил он.       Возможно, некоторое облегчение, свойственное слабаку внутри меня, окрылило или же успокоило меня, однако пламя внутри вновь всколыхнулось, напоминая мне о сокрытой силе, в которую я не мог и не хотел верить. «Это гордость, — подумал я, — это… стыд, который произрастает из страха. Это страх, в котором я никогда не смогу признаться».       — Не стыдись, — прочитал мои мысли Профит. — Это моё желание — поехать с тобой. Я всегда был лишь тенью, сохранял нейтралитет. Я был помощником, который появлялся лишь при необходимости. Такова моя суть, но я не хочу больше идти на поводу у Создателя. Мне хочется делать что-то по своей воле. Этому я учусь у тебя.       — Ну вот, разве это не лучшее доказательство? Пагубное разрушение затрагивает всех, к кому я прикасаюсь.       На последнем слове Профит вдруг покраснел, нагнув голову, будто бы у него были глаза, которые хотелось бы спрятать, будто бы у него были веки, кои можно стыдливо опустить. Я не успел более ничего добавить, потому что в купе стал прибывать народ: отец с сыном-дошкольником и пожилой курильщик со щербатым лицом. Вывод о том, что он курильщик, я сделал по его хрипловатому дыханию и кашлю. Он почти сразу ушёл в коридор и уставился в окно. На уровне эмоций я остро ощутил, как сильно он хочет курить. Дошкольник тут же влип в свой планшет, возюкая быстрыми маленькими пальчиками по экрану.       — И что там у тебя? — спросил я от скуки. Поезд ещё не тронулся, а мне захотелось перебить тихую возню и копошение в купе, наполнить его человеческим голосом, громким, чётким, однозначным.       Парнишка поднял на меня светлые доверчивые глаза и столь же громко, как я спросил, объяснил:       — Халк и Капитан Америка.       — Мстители, — с пониманием дела кивнул я.       — Нет. Только Халк и Капитан Америка, — поправил меня малец.       — Тони как всегда занят, — не мог уняться я, — ты разве не знал? Там Черепашки-Ниндзя не справляются.       Кажется, парень поверил и вновь уткнулся всем своим детским вниманием в плоский экран с отпечатками его пальцев. «Всё, чего мы касаемся, носит наши отпечатки», — подумал я.       Поезд двинулся, качнув меня взад-вперёд. Колёса зашумели по рельсам. Граффити на заборах заёрзали, запрыгали. Очередной толчок поезда и первое «буханье» за окном ознаменовали низкий старт. Граффити бросились наперегонки, перескакивая друг через друга, с забора на забор, со стены на столб, со столба на скучающие вагоны. Сердце моё забилось быстрее, наблюдая этот легкоатлетический бег. Огонь облил сердце кипятком, обжёг внутренности. Ощущение скорости будоражило, чайной ложкой размешивая кубики огня в стакане моего нутра. Пожалуй, стоило было увеличить дозу психотропа. Слишком быстро я стал вскипать, слишком часто я не мог контролировать свои эмоции, не мог успокоить дымящиеся нервишки.       Извиняясь, я протолкнулся, выбравшись из своего укромного угла. Меня пошатнуло, я задел стол, задел едва начавшего дремать отца мальчишки, которой сейчас громко болтал с трёхмерным Халком в планшете, и прошёл в коридор мимо курильщика, которого, по-видимому, так же, как и меня, мучил внутренний дым. Я зашёл в сортир, его ещё никто не успел занять. В маленьком узком пространстве помещения, в котором даже такой тощий ублюдок, как я, едва размещался, я выудил из внутреннего кармана чёрной джинсовки жестяную баночку с выгравированной рыбиной на крышке. Крышка никак не поддавалась. Я даже побоялся, что рассыплю ценные остатки моего успокоительного, но цепкий рефлекс помог мне справиться. Ярко-алые гранулы лежали в банке, бликуя на свету. Я взял пальцами самую крупную и яркую икринку и отправил её в рот. Она была тугая, но лопнула под нажатием зуба. Затем я положил в рот ещё две, раскусил, смакуя их специфический вкус, обволакивающий рот и горло целебным снадобьем. По крайней мере, как плацебо оно ещё работало. Действие наступило мгновенно, но надолго ли? Я выдохнул и услышал, как кто-то ломится в клозет, настойчиво дёргает ручку двери. Я поспешно сунул банку подальше в куртку, поправил волосы, взлохматившиеся от нарастающего волнения, и открыл дверь. Пожилая плотная дама одарила меня недоброжелательностью и раздражённостью, протиснулась мимо меня в узкое помещение. Пожалуй, квест «Я победила клаустрофобию» она с достоинством прошла бы.        Я вернулся в купе, пробрался к окну, за которым во все стороны разливалось Московское море. Время сыграло со мной странную шутку. Мне казалось, мы едва отъехали от мегаполиса. Вода достигала рельсов и простиралась на всю ширину, куда хватало глаз. И сколько бы я ни всматривался в горизонт, я так и не нашёл его заветную линию.       В купе вошёл проводник и услужливо спросил, кто будет чай. Проводником был крупный, толстый белый кот размером с дородного человека, одет он был в синюю униформу, которую уже не носят, а длинные вибрисы лукаво торчали в стороны. Я про себя прозвал его Кефиром. Так вот Кефир поправил кепочку с козырьком, которая примостилась у него между ушами, и посмотрел сквозь толстые стёкла очков.       — Может, чайку? — спросил он, заглянув мне в глаза.       Я кивнул, чувствуя, что на самом деле успел здорово проголодаться.       — Сухой паёк у вас над головой, молодой человек. На полке. Чай — двадцать пять рублей.       — Мне чай, — я посмотрел на притаившегося Профита, — два чая, — показал я на пальцах коту.       Тот кивнул и ловко развернулся на сто восемьдесят градусов, вышел, балансируя хвостом, и, легко вальсируя, направился дальше. Я снова уставился в окно, за которым всё так же недвижно простиралось лазурное море. В нём отражалось летнее небо, а маленькие юркие птицы стремительными кометами пикировали к воде, чтобы ракетами вновь взмыть к далёкому солнцу. Солнечный свет слепил глаза, отчего они быстро-быстро хлопали, путаясь ресницами, щурились, а потом пурпурные пятна заплывали под веки, разливаясь лужами, меняющими форму, как пятна Роршаха, являя чудеса светопреставления. Я прикрыл веки, чтобы ненадолго погрузиться в спасительную тьму, но цветовые пятна настигали меня, затапливали собой моё сознание. Я тонул в кровавом океане.       — Ваш чай, — промурлыкал кот-проводник. Он протянул пушистую лапу и поставил передо мной на стол серебряный подстаканник.       За гранёными стёклами испускала обжигающий пар жидкость цвета мокрого кирпича. Кот напряг брыли и улыбнулся. Усищи его шевельнулись.       — Деньги оставьте на столе, я позже подойду.       Я кивнул и попытался отхлебнуть обжигающий чай. Вкус его был горький и терпкий с ноткой гвоздики. Я высыпал в стакан аж четыре порции сахарного песка и, размешивая его чайной ложкой с изгибами орнамента на конце, разглядывал хитросплетения металла на подстаканнике. С противоположной стороны от ручки, за которую держались мои пальцы, на подстаканнике был выгравирован малолетний сатир. Он сидел посреди вазона с фруктами, пикантно сложив свои парнокопытные ноги. Он был совсем ещё ребёнок, но лицо его выражало ухмылку с элементами ироничной похоти. Кучерявые завитки волос на голове не скрывали маленьких, закрученных спиралью рогов. Я едва смог оторвать взгляд от лицезрения тонкой работы и отпил ещё один глоток.       — Почему не пьёшь чай? — спросил я, втягивая ноздрями пар, исходящий от стакана, поздно заметив, что Профит пьёт из картонной упаковки какой-то фиолетовый сок.       Химический цвет его был виден сквозь трубочку, а капли этой дикой смеси оказались у Профита на губах. Полагаю, он почувствовал, что я разглядываю его тонкие изящные губы, и намеренно слизнул капли розовым языком.       — Мне нельзя.       — Зато мне можно, — и я пододвинул к себе второй стакан. Достал из коробки с сухим пайком печенье и, нещадно кроша ими во все стороны, быстро смолотил.       От демонического чая, рассчитанного на юных сатиров, меня бросило в пот. Солнце продолжало нагревать оконное стекло, и я сравнивал себя с рептилией в террариуме. С каждым витком времени я и сам нагревался сильнее, мне стало всё сложнее усидеть на месте. Купе казалось душным, сиденья — подло жёсткими, жар от окна — нестерпимым. Ландшафт практически не менялся в своей монотонности и бесконечности. Я завис во временном континууме. И тогда мой внутренний Ранго взалкал притока свежего воздуха, движения и изменений. Приключения ждали меня на каждом шагу, тем более что моя рыжеволосая пластмассовая Барби бросила меня и сбежала.       Я вылез из-за стола, воспользовавшись моментом, когда курильщик, наконец, занял своё положенное место и освободил коридор. Высунув голову в окно, я задыхался, ловя ветер ртом и ноздрями. Поезд мчался по бескрайнему водному пространству. Редкие изуродованные жарой искореженные сухие деревца обрамляли лазурную гладь. Коридор вагона был пуст. Жара утомила всех. Даже мелкие неудержимые бесы стали вялыми. Парочка пряталась возле клозета. Они копошились в черно-бурой шерсти друг друга, явно ища паразитов. Заметив, что я смотрю на них, они вжали крошечные уши в топорщащийся мех и поскакали по стенам мимо меня. Я зашёл в сортир, чтобы избавиться от жидкости, которая не испарилась с потом, и, не успев расстегнуть ширинку, увидел в зеркале её лицо. Соррел смотрела на меня из зазеркалья.       — Соррел… — неслышно прошептали мои губы.       Она рассмеялась. Нехорошо. Зло. Смех её казался издевательским. Я протянул руку к зеркальной поверхности, где, распустив буйные рыжие волосы, смеялась она, я лишь желал коснуться её лица, почувствовать, что она реальна. Но она отпрянула и свела брови на переносице.       — Не ищи меня, — сурово проговорила она.       — Нет, я найду тебя. И верну.       Она затихла, но неожиданно резко и с силой ударила с той стороны. Зеркало содрогнулось, завибрировало, как кусок железа. Я заметил кровь на её руке.       — Нет! — яростно крикнула она. — Я убью тебя, если попытаешься!       Раздался шелест мощных крыльев, и сильные когтистые ноги ударили о зеркальную поверхность, пройдя её насквозь, оттолкнули меня. Поезд затормозил, меня швырнуло. Я вылетел спиной вперёд, придерживая ремень на джинсах, — он плёткой дрессировщика стегнул меня по бедру.       — Стерва, — процедил я сквозь зубы и, найдя потерянное равновесие, со злобой затянул кожаный ремень. — Значит, из принципа найду.       Я снова приник к спасительному окну, как зверь, запертый в клетке, алчно глотая потоки воздуха, щуря глаза, сдаваясь перед натиском атмосферы. Лёгкое чужое прикосновение к внешней стороне бедра заставило меня отвлечься от принятия воздушных оздоровительных коктейлей. Это был Профит. Он материализовался рядом, намеренно задев меня. Я в принципе не поверю, что это было случайностью.       — А ведь она сделает, что пообещала. Будь уверен, — заметил Профит. — Вся эта затея ничем хорошим не кончится. Она обрела силу, когда ты лишил её девственности. Она опасна.       — Вы с Анубисом сговорились, — рассмеялся я, потрепав Профита по длинным волосам.       Он терпеливо снёс это обращение, не выказав возмущения. Кто знает, может, он даже получил какое-то удовольствие? Если Анубис не наврал мне тогда о его слабости.       — Я лишь хочу понять, почему… — произнес я, следя за тем, как ползут нити проводов за окном.       — Ты ведь знаешь, кто она есть изначально. Ты лишь пробудил её.       — Надо же. Я думал наоборот, — усмехнулся я. — Кто-нибудь! Остановите этот чёртов поезд, я выйду прямо здесь. Посреди соснового леса!       Черти рассмеялись на моё предложение и запрыгали, как обезьяны, издавая оглушительные крики. Они скакали по стенам, прыгали вокруг, задиристо гогоча и нечленораздельно выкрикивая короткие слова, будто говорящие волнистые попугаи. Голоса их были скрипучими и резали ушные перепонки.       — Надо же! Надо! — кричали они, приплясывая, изогнув спины и хвосты, — Остановить! Поезд!       — Наоборот-наоборот! — вторили остальные в конце вагона.       Скорость поезда увеличилась, глаза уже не успевали выцеплять подробности проносящегося пейзажа. Взгляд мой спотыкался о столбы и мелькающие дома. Я отпрянул от окна, ощутив лёгкое головокружение. Кончики пальцев испачкались в бесовской саже. Я инстинктивно отёр руки о джинсы, но сажа глубоко въелась в подушечки пальцев.       — Хватит смеяться надо мной! — крикнул я и, кажется, разбудил весь вагон.       Черти бросились врассыпную, попискивая и оставляя за собой индиговые лужицы и сажу на стенах.       Профит обратил незримый взгляд на меня. Он умолял, чтобы я бросил эту затею, но сам знал ответ.       — Есть квартира в Питере. Там тебя непременно примут. У Матери есть свои люди в Чёрной Пальмире, — таинственно сказал Профит. — Я бы посоветовал тебе вздремнуть остаток пути, потому что этой ночью спать не предвидится.