ИКРА

      Я долго грелся в инопланетной душевой кабине, смывая горечи и обиды, густо ароматизированные питерской маргинальностью. Я мылся так, будто меня макнули в яму с нечистотами, будто сегодня отключали на месяц горячую воду, мылся «с запасом». Я мог отмыть тело, согреться чаем и пламенным гневом, но отмыть грязные следы от пяток сатанинской красавицы я не мог. Это малодушие, которое я демонстрировал, коробило стенки моего мозга, вызывало навязчивый привкус корицы во рту. Что я пытался выяснить? За чем я так опрометчиво бежал, опускаясь на самое дно? Неужели с такой необоримой страстью я мечтал услышать из её уст фразу «Я тебя больше не люблю»?       Когда я, разгорячённый душем, мыслями и воспоминаниями о сегодняшних похождениях, зашёл в отведённую мне комнату, Профита в ней не оказалось, а на опрятно застеленной кровати лежала жестяная баночка с рыбиной на крышке. Та самая, которую я столь вспыльчиво метнул в Профита по утру. Я заранее знал, что в ней. Решив проверить догадки, я раскрыл её и убедился, что она не пуста. Снова захлопнул и отставил на тумбочку, подумав, что верну её Профиту обратно.       В данный момент я был утомлён, опустошён, глаза мои слипались. Я устал от дневной жары и теперь, с наступлением прохлады, жадно вдыхал густой влажный воздух, проникавший в открытые окна. Я лёг в кровать, раскинув ноги и руки, как засушенная морская звезда в зоологическом музее. Возможно, кто-то и наблюдал за мной и рассматривал под незримой стеклянной витриной, изучал под лупой, внимательно осматривал, не имея возможности препарировать и досконально изучить изнутри. А табличка на моей витрине давала обо мне неполную, слишком скудную информацию, ограничивающуюся названием вида, ареалом обитания, вкусовыми пристрастиями и образом жизни. Объект ещё может удивить вас, Наблюдающие, подарить сюрпризы, поднять рейтинг. Если вы думаете, что я уже засушен или заспиртован, то глубоко ошибаетесь. Ошибаетесь настолько глубоко, насколько темна и непроглядна разрушительная сила во мне. Теперь она движется к поверхности и очень скоро, предчувствовал я, расколет оболочку, вырвавшись на свободу.       Вспомнив о морской звезде и зоомузее, я решил последовать совету песни, разносящейся по утробам подворотен. Свои поиски я непременно начну с музеев. Моя культурная столица диктовала мне условия и правила игры. Ослушиваться я не имел никакого права. С этой мыслью я провалился в сон. И лишь гул воды в водосточных трубах и звон жирных увесистых капель по крышам и карнизам заполняли мои уши, набивая их этими плотными звуками. Завеса воды коснулась моих век вместе с ресницами, увлекая под водопад полного бездействия, в сон без снов, пустой, как колодец двора.       Утро на сей раз стартовало в час дня, я бодро вскочил с кровати, тут же страстно скурил сигарету, не отходя от окна. Доза никотина зарядила оптимизмом и добавила целеустремлённости. Я, как Остап, — готов к великим комбинациям и авантюрам. Профит исчез из поля зрения, и я понятия не имел, куда он запропастился. Хотя меня не покидала уверенность, что именно после сцены на лестнице он ушёл и так и не появлялся. Зато Ля суетливо носилась по коридору из комнаты в комнату и искала что-то, параллельно причитая и неутомимо разговаривая сама с собою.       — Ищешь что-то? — поинтересовался я, ставя на плиту пузатый чайник со свистком. В зеркальном пузе его отражался умопомрачительно искажённый я, похожий на пса, сфотографированного с помощью объектива «рыбий глаз».       — Вилку, — выдохнула она, направив взгляд во Вселенную совершенно не прицельно, подметил я.       — На, — протянул я первую попавшуюся в ящике старого облезлого буфета.       — Не та, — коротко ответила Ля, даже не взглянув, тем самым заставив меня разглядывать оную вещь в тщетных попытках понять, что с ней не так — обычная советская вилка с надписью «НЕРЖ» на ручке и вполне себе чистая, может, только слегка запылившаяся.       Наконец-то Ля остановилась и обратилась ко мне:       — Вилка от часов потерялась, — заявила она и, видя по выражению моего лица, что я не догоняю ход её мыслей, разъяснила. — Особенная вилка… служит противовесом для часов. Она висит, покачивается — часы идут, — она показала на часы. — У неё изогнутые зубчики. — Ля скрючила два пальца на руке, дабы проиллюстрировать. — Такие часы уже не выпускают, а без вилки часы не ходят.       Я посмотрел стрелки, что застряли на без пяти минутах семь.       — Мы вчера остановили время… ну… — замялась она, — чтобы дать тебе побольше времени для общения со жрецами. Но сейчас всё необходимо вернуть на круги своя, — она воздела кисть к потолку, — иначе слишком большая фора. Не по правилам, — процедила она, вновь бросившись на поиски особенной вилки.       — Я уверен: это он её спёр, — скрипуче и ворчливо вставил Биня Свининов, не переставая нечто тщательно перемалывать зубами и шевеля коротенькими пышными усиками. — Шулер. Мошенник, — выплёвывал он ругательства в мой адрес. — Лжец, — добавил он и скрылся в картонном домике.       Я ему определённо не нравился. Хамство этой рыжей особи меня не сильно волновало. Рыжие в последнее время доставляли мне массу проблем. У них на меня имелся зуб, не знаю почему.       — Могу сделать тебе новую, — предложил я, игнорируя «свинские разговоры». Я снова выдвинул ящик буфета.       Он с грохотом подался вперёд. Из недр его пахнуло древесной старостью, похожей на запах пробок от бутылок с вином, смешанный с тонким ароматом лавровых листьев и базилика.       — Пассатижи есть? — спросил я.       Ля тут же убежала. Раздался душераздирающий звон тазов и стукающихся друг о друга трёхлитровых банок, задребезжали инструменты, и, кажется, звякнули спицы велосипеда. И вот передо мной уже стояла Ля, протягивая пассатижи на вытянутой руке, и улыбалась. Я согнул два зубца на вилке так, как она продемонстрировала пальцами. Теперь и эта простая вилка стала особенной. Было жаль лишь, что она, увы, не единственная в своём роде. Не первая. Ля забрала её и торжественно прицепила, деликатно подвесив к внутреннему механизму старых часов. Стрелки тут же двинулись, но, к моему удивлению, часы подводить Ля не стала, оставив всё как есть.       — Ты куда сегодня? — праздно поинтересовалась она.       — По музеям пройдусь.       — Ооо! — пропела она. — Непременно начни с Эрмитажа. Там такие милые дворовые кошки. Настоящие дворянки! — восхитилась она, всплеснув руками.       Биня тут же пфыкнул, не разделяя её восторгов, и с энтузиазмом зарылся в сухую травяную подстилку. Ля что-то вспомнила, вздёрнула указательный палец и скрылась в другой комнате. За пару дней я уже успел привыкнуть к повадкам и эксцентричным выходкам данной особы. Выключил свистящий чайник, наполнявший кухню влажным раскалённым паром. Налил чаю, нашёл в хлебнице мягкий нарезной батон и сел за стол, когда она вбежала в кухню и щёлкнула кнопкой фотоаппарата. Вспышка на миг ослепила мою жующую физиономию, а раритетный Polaroid выплюнул фотографию, где уже отчётливо проступала моя перекошенная рожа. Ля схватила огромные ножницы, какими стригут заросших овец кабардинские пастухи, и вырезала из фотографии мой прямоугольный портрет по грудь. Тут же ловко вклеила в какую-то книжечку и написала что-то, выудила из ящика обеденного стола печать, дунула на неё, плюнула и громко стукнула, оставив в неведомой книжечке фиолетовый след из букв.       — Готово! — довольная собой, она протянула мне корочку цвета индиго.       Зажав бутерброд зубами, я отряхнул руки о джинсы и раскрыл свой новый студенческий билет. В нём красовался мой сиюминутный снимок, моё имя, фамилия, а числился я студентом первого курса очного отделения на факультете зороастрийской прикладной магии в Санкт-петербургском университете мистических искусств имени Алистера Кроули. Я поперхнулся, но бутерброд из зубов не выпустил.       — У тебя будет льготный вход, — улыбнулась Ля, — совершенно бесплатный.       Потом она посмотрела на настенные часы, которые уже показывали семь с копейками, снова засуетилась, затараторила, что опаздывает на встречу с сестрой на вокзале.       После того, как Ля убежала по своим делам, я тоже неспешно спустился вниз по лестнице и широким прогулочным шагом отправился покорять культурные вершины. На мысли о вершинах меня навёл скульптурный орёл, громоздящийся над угловым балконом здания. Я всегда уделял внимание мелочам, следовал знакам, поэтому отправился к Исаакиевскому собору, собираясь воззреть на город с высоты птичьего полёта и выхватить зорким взглядом рыжее пятно волос в толпе туристов.       Солнце растекалось изумрудом по огромным статуям апостолов, резко законтрастировало фигуры на фронтонах. Я влился в людскую волну, спешащую подняться на колоннаду. Мелкими шажками проникнув внутрь, я начал активный подъём по винтовой лестнице. Она штопором входила в фундамент, и с каждым оборотом мне казалось, что своим продвижением я ввинчиваю её глубже в землю. Я шёл вверх, подмечая цифры на ступеньках, которые, скорее всего, начертали для клаустрофобов-параноиков. Что ж, быть может, цифры помогали им, но не мне. Номера скакали подобно чертям, вход которым сюда был воспрещён. Апостолы не пускали их, охраняя священную вотчину. Но это не мешало цифрам перераспределяться в произвольном порядке. Я подумал, что если не буду смотреть на них и прибавлю шаг, то быстрее достигну заветной вышины. Я перешёл на лёгкий бег, но сбил дыхание. Сердце стучало неугомонно, а лестница эскалатором ехала вниз, а не вверх. Я остановился, чтобы перевести дух, и, дабы не мешать остальным, отступил в нишу в стене, уставившись на постоянный поток людей. С понурыми отчуждёнными лицами они медленно и упорно поднимались, преодолевая пролёты. Возможно, так безгрешные движутся к далёкому Раю. С задумчивыми глазами коров они бредут, не зная усталости. Но мне высота не поддавалась, всячески отдаляя меня от цели. Я подумал об икре, которую не употреблял уже сутки. Неужели я не получил доступ из-за отсутствия терпкого вкуса во рту? Я отдышался и продолжил восхождение. Альпинист я неподготовленный: не было у меня ни специальной обуви — резиновые подошвы кед скользили по камню, опасно подталкивая к пропасти, — ни страховки, ни верёвки, ни креплений, ничего — лишь упорное желание подняться и орлиным зрением интуиции охватить город. Цифры на ступеньках посходили с ума. Каждый шаг вперёд лишь отшвыривал меня на предыдущий пролёт к уже намозолившей глаза нише в стене. Она взывала к моей трусости, моля остаться в ней, отдышаться, постоять, спрятаться. Я проигнорировал её намёки, решив больше не зацикливаться на ступеньках и их номерах. Я выбрал из группы людей одного уверенно поднимающегося бодрого широкоплечего мужика с потной лысиной и решил идти след в след за ним. Его широкая спина загораживала мне обзор. Я впялил взгляд в его спину, направил все мысли в одну точку — на пересечение полосок на его рубахе. Он скалой неосознанно защищал меня, таща неудачника-альпиниста, пристёгнутого к себе метафизической верёвкой. Я понял, что достигаю цели, когда попал в узкий тёмный лаз. Ещё немного… И ветер рванулся ко мне соскучившейся любовницей. Он раздирал в клочья мою растянутую панковскую майку с узкими лямками, желая сбросить их с худых плеч. Он высушивал проступивший пот, раскидывал волосы по лицу, шаловливо целуя в сухие губы. Я сощурился и подошёл к огороженному краю. Мне бы хотелось спрыгнуть на зелёную от дождей крышу, пока апостолы стоят спиной и не видят. Хотелось нашкодить, как в школе, сделать всё по своей прихоти. Я едва справился с этой сиюминутной блажью.       Впереди до самого горизонта простирался город моей мечты. Город такой, в котором мне хотелось остаться навсегда, разделить вместе с ним летние душные ночи, осеннюю меланхолию и слякоть, зимнюю сырость и морозы, весенний подъём уровня воды… или что там ещё может быть? Мне захотелось затеряться в его дворах, пройти через все его мосты, забраться на утомлённые крыши, проникнуться монументальным архитектурным эротизмом, сосчитать всех Афин в городе, зацеловать до смерти всех крашеных в сумасшедшие цвета питерчанок и познать на себе смысл фразы «In rain we trust».       Эйфория винтом вошла в меня, глубоко и плотно засев в межрёберном пространстве. Её не выдернешь, как гвоздь, не помогут даже плоскогубцы из квартиры Ля. Я медленно выдохнул, боясь выпустить из лёгких весь дурманящий воздух. Я был не против того, чтобы этот морок продолжался. Я двинулся по кругу внутри колоннады. Впереди маячил нефритовым цветом купол Казанского собора, красными и сиво-серыми пятнами крыш переливался городской пейзаж. Освещённая солнцем стена невдалеке сигнализировала надписью «БОГИ» и одновременно приглашала в Petro Palace Hotel. Вдалеке в порту склонили головы металлические жирафы. Я обязательно должен был увидеть море. Но это позже, а пока я подсчитывал иголки полосатых труб и наткнулся взглядом на стелу посреди Дворцовой площади. Вспомнил о напутствии Ля и решил отправиться отсюда прямиком в Зимний.       Во внутреннем дворе Зимнего дворца змеилась очередь. Я присоединился к ожидающим и за время получасового стояния успел заметить потомков котов-эрмитов, популярности их мог бы позавидовать любой мечтающий прославиться. Об этих котах ходят всевозможные слухи, их тиражируют на майках, кружках и значках, как достояние. Заметив, что я разглядываю его, один рыжий котяра хитро подмигнул мне. Подлец. Откуда-то из-за спины раздался знакомых смех, я обернулся, ища среди людей свою щавелевую деву. Очередная партия людей быстро проходила внутрь, и среди них — тонкая фигура в лёгком платье. Рыжие локоны скользнули и исчезли в дверном проёме в тот миг, когда я заметил её. Я порывисто шагнул на охранника, но он покачал головой, требуя, чтобы я дождался своей очереди. Кто-то позади тоже возмутился моей ретивости, бормоча недовольства под нос. Когда же следующая когорта посетителей, включая меня, была впущена, рыжеволосой девы в радиусе доступа не наблюдалось. Я выстоял ещё одну очередь, на сей раз в кассу. Получил бесплатный входной билет, как студиозус, и, сталкиваясь плечами, ногами и руками с жаждущей культурного катарсиса толпой, проник сквозь турникеты и металлоискатели на главную лестницу. Белое с золотом. «Алая дорожка специально для меня. Несомненно», — улыбнулся я уголком рта. Парадоксальное сочетание феерических помпезных красот с толчеёй и пропускной системой аэропорта сконфузили моё восприятие. Я двинулся к «началу просмотра», не теряя надежды найти скрывающуюся особу. Тут же попал в многолюдное общество, слился с китайской делегацией. Аккуратно лавируя между ними, прошёл дальше, пробежал временные экспозиции с особенно злыми и мнительными музейными надсмотрщицами. Я углублялся дальше по лабиринтам. Бесконечный коридор с гобеленами мильфлёр. Соррел смотрела на меня со шпалер, смеялась в обществе молодых охотников, играла с животными и убегала в цветущие кущи. Она вела, уводила меня всё дальше в лабиринт картин и интерьеров. Она смотрела на меня сверху вниз с потолочных росписей. Вот она в образе гарпии держит на хрупких плечах какой-то роскошный сосуд, вот она спряталась фарфоровой статуэткой за стеклом, вот она ест виноград из рук кучерявого пижона, вот она с обнажённой грудью сластолюбиво изогнула спину, направив легкомысленный взор на обнажённого юношу. Шлюшка. Вот она… томится в неге… одна, вьюны на голове её, смотрит в окно, раскинувшись на спине. И снова… распростёрлась на постели, запуталась в простынях, а мужская рука сдёргивает с неё алый покров, открывая посетителям наготу. Я узнавал её в скульптурах итальянского Возрождения. Вот двое обнажённых юношей несут её на плечах, запястья их касаются её коленей, руки — едва прикрытого бедра. Вот она с двумя юными девами, с нежностью обнимает их, подставляя лицо для робких поцелуев первой, откликается на лёгкие трепетные прикосновения второй. Что ты делаешь со мной, Соррел? What the hell are you doing? What the hell are you trying?       Головы сатиров надрывались от смеха, кто-то схватился за голову, юный пастух насмехался надо мной, намеренно демонстрируя наготу. Я бросился дальше по залам, распихивая народ, лабиринт комнат всё сильнее запутывался, закручивался морским узлом. Я бросил все попытки сориентироваться. Я быстро шёл, едва не переходя на бег. Голова моя шла кругом. Я зашёл в ярко-красный зал и остановился, мысленно моля, чтобы кто-нибудь знал, как мне отсюда выбраться. Найти какую-нибудь лестницу, сменить экспозицию. Но двум юношам, смотрящим на меня сверху, со стены, было всё равно. Один даже отвернулся спиной. Им не было дела до меня, ведь они упоённо обнимали друг друга за бёдра. Я продолжил свой фанатичный забег, боясь сойти с ума от вездесущего эротизма, путано перемещаясь по залам. Перед глазами на античных сосудах разворачивались гедонистические картины, страсть, войны, убийства, похоть, колесницы, обнажённые юноши подают вино старшим мужам, те играются с членами молодых и расправляют драпировки на одежде. Античная «обнажёнка» вела меня дальше по мраморным залам, пока моё внимание не приковал к себе… бюст Эрота. То, что это Эрот, я прочитал на табличке, потому что я увидел в нём Профита — античного, с более округлыми гладкими чертами лица и мускулатуры, которая, по сути, не выделялась на хрупком теле, волосы его закручены кольцами и не закрывали половину лица. Что ты делаешь со мной? Я ощутил всем телом, как жар от внутренних горнил стал разгораться и провоцировать химические реакции в организме. Очередной приступ паники охватил меня, когда я понял, что ещё сильнее заблудился. Я загнанным зверем бросился искать выход, но отчего-то снова таинственным образом попал в залы голландцев. Алая пелена застилала глаза, под черепной коробкой кипели мозги, распирая кости. Я быстро задышал, втягивая ноздрями воздух. Я собирался биться головой о расписную стену коридора, когда, растолкав очередную группу туристов, прорвался в следующий коридор и увидел выход на лестницу. Выход был перегорожен, и висела надпись «Прохода нет», но я наплевал на объявление. Нагнувшись, проскочил под натянутой верёвкой, спустился на несколько ступенек вниз так, чтобы меня не увидели, и сел на белый мрамор. Со мной определённо что-то происходило. Я ощущал паническую дрожь в теле. Сжал кулаки так, чтобы пальцы короткими ногтями впились в ладони. Боль не принесла облегчения. Казалось, все мои позвонки накалились докрасна. Вытянув руки перед собой, я обомлел. Кожа покраснела, на ней проступала чешуя. Не рыбья — чешуя плотная, как у какого-нибудь доисторического ящера. Я боязливо дотронулся до грубой пластины на локте и нащупал острый рог. Начал крутить рукой и обнаружил несколько острых выступов. Костяшки пальцев тоже покрылись более твёрдыми пластинами. Я решил отковырять одну, дёрнул её пальцем и порезался. Я закрыл ладонями лицо, потёр его, пытаясь прийти в себя, но ощутил, что и на лице образовались плотные пластины — на лбу, скулах и нижней челюсти. Я старался спокойнее дышать, нормализовать бешено колотящийся на шее пульс. Я закрыл глаза, плотнее прижав к ним ладони, чувствуя, как горячий пот стекает и пропитывает майку по бокам. Я согнулся пополам, зажав разгорячённую голову между ногами. Я готов был рыдать, биться о холодные ступени, но лишь тихо-тихо застонал. Сидя на белоснежной лестнице, сокрытый от чужих глаз, я слышал шум человеческого сообщества, до меня доносились обрывки фраз и дискуссий, рассказов экскурсоводов, шелест одежд, цоканье каблуков и топот детских ног, сам же я утопал в темноте, и лишь алые пятна пульсировали оптической иллюзией. Чьи-то ладони коснулись моей спины, я вздрогнул, готовый отразить возможное нападение. Но знакомый голос осадил меня.       — Тихо… тихо… это я, — прошептал Профит. Он обогнул меня и сел на корточки передо мной, участливо заглядывая мне в лицо. — Почему не взял с собой?       — Мне… не нужно… — выдавил я, презрительно морща нос, и проскрёб пальцами по ломящему болью лбу.       Одним глазом сквозь красный фотофильтр зрения я различил, что Профит копается в карманах, достаёт известную мне жестяную банку, выкатывает на ладонь несколько ярко алых икринок и протягивает мне.       — Нее-е-ет… — упрямлюсь я, слыша сиплый хрип в собственном голосе.       Не в силах больше что-либо говорить и терпеть жжение по всему телу и распирание в шее и голове, я откидываюсь назад, кладя голову на холодную ступеньку. Она, как льдинка, кажется, тает под моей раскалённой кожей. Острые края ступенек впиваются мне в позвоночник, протыкают меня, как булавки жука. Но мне отчего-то всё равно.       — Но… тебе необходимо, — доносится голос Профита, но звук этот глушит треск углей внутри меня. Я различаю, что он напуган. Я, кажется, улыбаюсь краем рта. Никогда не видел его таким испуганным. — Пожалуйста… — умоляет он, вставая на колени. Тонкие обтянутые чёрными узкими штанинами колени его касаются белоснежного мрамора. — Я сделаю… всё… что ты… скажешь мне… — он унижается, но у меня нет сил ответить, нет сил подняться, я лишь ощущаю что перевёрнутый крест горит на моей шее. Он уже дымится, а иначе… откуда же веет гарью? Питер в огне?       — Всё, что угодно… — повторяет Профит и кладёт себе в рот икринки со своей ладони.       Что они с ним сделают?       Но он наклоняется, касается губами моего приоткрытого рта и впихивает языком мне в рот знакомые на вкус икринки. Не останавливается на этом, ощупывая языком мои десна. Я чувствую, как икринки в моём рту начинают таять, как леденцы. И сок их попадает на слизистую. Профит нехотя убирает язык из моего рта, зажимает губами мою верхнюю губу, медленно соскальзывает и отстраняется. А я всё ещё лежу на ступеньках в неестественно изогнутой позе и смотрю в потолок. Он белый, как сахар. Такой же сладкий, как влага на его губах. Ступеньки впиваются в позвонки. И сейчас это первостепенно. Я попытался подняться и сел вертикально. В голове ещё шумело. Профит так и не встал с колен.       — Прости… — прошептали его губы.       — Ты слишком часто просишь у меня прощения, — ответил я и коснулся кончиками пальцев его приоткрытых губ.       — Я… — выдохнул он, — не безупречен.       Я прижал пальцы к его губам, не желая слушать его самобичеваний, и заметил, что роговые пластины на коже бесследно рассосались. Икра действовала. И эта оказалась забористей предыдущей партии. Или мне лишь почудилось. На то было несколько причин. И одна из них сейчас стояла на коленях, понуро опустив плечи.       — Ты пришёл… — я был тронут его искренностью. Я протянул руку, коснулся его скулы, прижал его голову к плечу и зарылся подбородком в его прямые жёсткие волосы. — Знал бы ты, как вовремя… — щипучая, подлая слеза скатилась из моего глаза по щеке и упала на его иссиня-чёрную шевелюру.