***
Ночь. В мрачноватой комнате, освещённой лишь несколькими свечами на большой кровати сидела хрупкая четырнадцатилетняя девчонка и плакала. в дверь постучали, она быстро утёрла слёзы и вымолвила: – Войдите. Вошёл черноволосый смуглый тридцатипятилетний мужчина и приблизился к ней. Девчонка мигом вскочила и срывающимся голосом заговорила: – Не смейте прикасаться ко мне даже пальцем – я вам запрещаю! Перед вами дочь Селима Первого, госпожа, султанша! – с этими словами несчастная невеста выбежала из покоев.***
– Да, – задумчиво промолвила Шах, – не думала я тогда, что случится такое чудо, – она погладила живот и улыбнулась. – Всё течёт, всё изменяется, милая – философски заметил великий визирь. Выхватив руку мужа из-под одеяла, Шах прижала её к своему животу: – Чувствуешь? – спросила она. – Толкается, – довольно ответил он. – Ну-ка, успокаивайся, – обратилась мать к маленькой жизни внутри неё и погасила свет. Поворочавшись несколько минут с боку на бок, Шах вновь обратилась к малышу: – Ну чего же тебе не хватает? Может колыбельную спеть, и ты уснёшь, а? – не унималась она. – Хорошая идея, – зевнул Лютфи, – может хоть я усну. И по комнате разнёсся ласковый голос, убаюкивающий двух самых родных и дорогих людей.***
А в покоях дочери султана в ту ночь тоже звучала песня, но совсем иного характера. Грустный, жалостливый, разрывающий душу голос пел о неразделённой любви, о том, как ужасно чувствовать себя бесконечно одиноким и покинутым в толпе людей, среди сотен чужих, где нет лишь одного – любимого. Это была Михримах. Она, словно одинокая волчица протяжно и заунывно выла на луну, слепящую ей глаза своим лживым светом, подарившим счастье сопернице. "Слёз уже нет – они выплаканы давно. Теперь чего уж... До последнего момента, за несколько мгновений до никяха я надеялась, но всё напрасно... Чуда не произошло... Теперь это не жизнь – я никого уже не полюблю, да и его не смогу... Ах, как же больно! Видеть их счастье и знать, что ничего не изменится. Да за какие же грехи я расплачиваюсь, за что?!" – султанша рухнула на колени и нещадно теребя свои растрёпанные волосы зарыдала. "О Аллах, и это в который раз за сегодняшний вечер?" – подумала наблюдавшая за страданиями хозяйки из своей комнатки Гюльнара. "Какой же грех я совершила, Господи! Как из за меня мучается госпожа! Ведь это я подбросила то фальшивое письмо в комнату Эсмахан Султан, не будь того случая, сейчас, возможно, Михримах бы счастлива была! Я помню с чего начались теперешние страдания: ничего не подозревающая об интриге госпожи Эсмахан, чистосердечно поделилась после помолвки, что всё началось с письма, написанного от её имени и подброшенного к ней же в комнату. Шах Султан, вместо того, чтобы обвинить во всём дочь, просто предложила Бали Паше, тогда ещё бею, стать её зятем. А чувства наречённых жениха и невесты оказались взаимными. Как же я виновата! Ведь эта идея с фальшивым письмом с самого начала не внушала мне доверия, но я не отговорила султаншу, что же я наделала?!" – Гюльнара проклинала себя и не хотела жить. Вдруг Михримах поднялась, выпрямилась, вздохнула отворила дверь и вышла в коридор. Это был шанс для Гюльнары. "Она покинула покои, значит, я могу незаметно выйти. Мне бы лишь до балкона добраться..." – голубые глаза сербки страшно блеснули. Она тихо выскользнула из комнаты и, минуя всех стражников, по самому короткому пути добралась до коридора, ведущего на балкон. Гюльнара вышла на залитое лунным светом пространство. Перед девушкой развернулось всё величие Стамбула: грозный и тёмный Босфор, шикарные мечети и дворцы по ту сторону пролива; внизу, под балконом, великолепный сад, весь заполненный экзотическими цветами, высокими деревьями и аккуратными кустарниками; на иссиня чёрном небе блистали яркие звёзды под предводительством ослепительной луны. Всё это подавляло несчастную своей значимостью, величавостью и она почувствовала себя жалкой, ненужной, виновной. Гюльнара решилась. Медленно-медленно подошла она к перилам, мысленно простилась со своей жизнью, но внезапно услышала шум приближающихся шагов. Испугавшись, служанка быстро спряталась в широкую тень, отбрасываемую массивной колонной. Через несколько мгновений на свет вышла хрупкая фигура в белом ночном платье. Волнистые от природы волосы были растрёпаны, под когда-то ясными счастливыми глазами виднелись тёмно-лиловые круги, взгляд был устремлён в никуда. Госпожа грусти и печали, как прозвали её всё замечавшие рабыни, неспешно подошла к ограждению, отделявшему её от земли на значительную высоту. "Мама, папа, простите меня..." – девушка вздохнула, немного задрала платье и перекинула ногу через парапет. – Ну вот и всё... – надрывающимся от слёз голосом прошептала она и приготовилась к своему последнему движению. – Нет, нет, не всё! – послышался крик и чьи-то руки крепко вцепились за талию юной самоубийцы. Михримах очень испугалась. От неожиданности она оцепенела и не вырывалась. Гюльнара, испытывая огромный страх, который и придал ей сил, вытащила хозяйку с перил и бережно опустила на пол. – Вы в порядке? – дрожащим голосом спросила она. Михримах промямлила что-то невнятное. – Слава Аллаху, он уберёг вас от большой беды! – Гюльнара молитвенно сложила руки. Несколько минут служанка молилась, а её госпожа понемногу возвращалась к жизни. Вдруг они обе замерли, услышав звук чьи-то шагов. И правда, через пару секунд перед девушками появилась Лале Кала, дежурившая в ту ночь в гареме. – Султанша, – поклонилась она, – Что вы здесь делаете в такое время? – встревоженно спросила калфа. – Госпожа в покоях нехорошо стало, она вышла подышать свежим воздухом на балкон, я её сопровождаю, а что такое? – невозмутимо поинтересовалась Гюльнара. – Ничего, только вот... Может вам что-нибудь нужно, султанша? – Михримах Султан хочет вернуться в свои покои: она устала. Нужно помочь госпоже дойти. Верно ведь? Султанская дочь лишь кивнула. Лале Кала сопроводила Гюльнару и Михримах до комнаты, осведомилась, не нужно ли чего, пожелала спокойной ночи и удалилась. Как только за ней закрылась дверь, Гюльнара вновь молитвенно сложила руки и заговорила: – О Аллах, я благодарю тебя, что успела спасти от страшного несчастья Михримах Султан. – Кстати, скажи-ка мне, - внезапно очнулась Михримах, - что ты там делала? – Стыдно и признаться, госпожа. – Ты узнала мою тайну, надеюсь что ты её не выдашь, теперь расскажи о своей. Ну же! – брови султанши всё больше хмурились. – Я хотела расстаться с жизнью, – еле слышно прошептала служанка. – Что? Не может быть! – её изумлённые глаза стали большими-большими. – Но что случилось, поведай мне! Девушка молчала. – Это останется между нами, – пообещала Михримах. – До сих пор не могу простить себе того, что из-за подкинутого мной письма, помните? – грустные глаза смотрели сквозь окружающее пространство. – Так вот, из-за него ваше сердце разбито и вы неимоверно страдаете. Да к тому же, чуть не совершили непоправимое. Нет мне прощения! – Гюльнара ударила себя кулаком в грудь, и её милое личико исказила гримаса мучения. – Нет, милая моя, нет! Не нужно плакать! – Михримах сжала её руку в своей влажной ладони. – Знаешь, сам Господь послал нас обоих в этот ужасный момент на балкон. Ты хотела покончить с собой, но я, своим появлением спасла тебя. А ты, в свою очередь вытащила меня, уже стоявшую одной ногой в пропасти. Это не просто так, не случайность. Это знак свыше. Пообещай мне, Гюльнара, что ты будешь жить, как бы плохо, паршиво, противно, ужасно, страшно, тягостно, угнетающе, невыносимо тебе не было жить. – Тогда и вы, Михримах Султан, поклянитесь в этом же. И столь различные по занимаемому в гареме положению девушки, глядя в друг другу в излучающие искренность глаза поклялись, что не сами никогда не лишать себя жизни, ведь это – прерогатива Смерти по решению Господа.