На пути к Совершенству

Первое, что я ощутил – боль. Помню, после сражения за Бункер я жаловался, что у меня болят пси-рецепторы? Так вот, это было сильное преувеличение, их просто немного «пощипывало». Сейчас они горели огнем, растворялись в кислоте, обзавелись кариесом и получили молотком вместо гвоздя, и все это – одновременно. В ответ на мой стон, беспомощный от неожиданности, слишком громкий, чтобы мне не было стыдно, раздался шорох и на лоб опустилась холодная, окованная металлом рука, почему-то не гладкая – шершавая, в царапинах и сколах. - Саша?.. – просила Салли. – Ты очнулся? - Не уверен… - прохрипел я, не открывая глаза. Стоило только приноровиться к агонии в рецепторах, как сразу стало понятно, что, кроме них, отвратительная, тянущая боль поселилась и внутри черепа. А еще почему-то жглись глаза, будто в них песка насыпали. - Болит что-то? – обеспокоенно спросила она. – Датчики брони считают, что у тебя критичное перенапряжение пси-рецепторов. Правда, меня смущает пометка с вероятностью в шестьдесят два процента… - Еще как болит… - Я уже приказала ввести обезболивающее, скоро должно подействовать, - торопливо сообщила мне она. – Даром тебе лучше не пользоваться пару дней. «Хорошо, мамочка…» - успел подумать я. - Что… - начал было я, но тут же осекся. Красный циферблат, три ноля и четверка. Предательство Менгска. Отдающее могильным холодом осознание, что когда отсчет дойдет до нуля – я просто умру, что спасения нет, что помощи не будет, что очень скоро от меня и той, кого я втянул во все это, останутся одни атомы. А может, даже их не будет. А дальше… - Я два раза воспользовался телепортацией, а затем врубил гексагональный щит, который выдержал атомный взрыв? - Да. Ты помнишь?.. - Я… Да, я помню, что я делал… но больше ничего. Ни «как», ни «почему», ни о чем думал в тот момент… «Кажется, мы поторопились…» - вспомнилось мне. – «Мы - #%&@&». Мне никто не сообщал ответа на вопрос: «Что это, нахрен, такое сейчас было?!», но все кусочки мозаики были у меня на руках. Тассадар рассказал мне, что Хранители – те, кто лучше всего понимает Кхалу. Может быть, дело в особенностях сознания, может быть – рецепторов (пропускной информационной способности, например), может быть – в чем-то еще… Сейчас неважно. Еще мой приемный отец рассказал историю о том, что чуть больше трехсот пятидесяти лет назад именно Хранители не дали протоссам совершить геноцид кахата, крайне агрессивного вида космических разбойников и рабовладельцев. Для понимания ситуации следует уточнить – никто не может придти к Конклаву, высшей власти на Аиуре и запретить им что-то делать. Никто. Кроме, очевидно, Хранителей Кхалы. Я сам в тот вечер рассказывал Тассадару, что дети протоссов очень быстро учатся ходить и разговаривать, вообще растут с какой-то феноменальной скоростью на начальных этапах, физически и духовно, - потому что эти простые и общие для всех вещи прививает им Кхала. Я тогда, поглощенный собственными переживаниями, так и не задал себе логичного вопроса: если Кхала может дистанционно научить детей простым вещам, то почему бы не быть возможности научить взрослых – сложным? Например, телепортации или гексагональному составному щиту, ставить который, не таская на собственном горбу здоровенный кристалл и гору эффекторов, было и навсегда останется уделом немногочисленных гениев. Возможно, дело в том, что сложным вещам можно научить только тех, кто в состоянии выдержать этот массив информации?.. А чья связь с Кхалой сильнее всего?.. - Она сказала возвращаться на Аиур? – спросил я, просто на всякий случай. - Да, - подтвердила подруга. – Она?.. Я не ответил. Все ответы ждут меня на Аиуре: что со мной происходит и чем это грозит, что хочет от меня существо вне понимания смертных, и что предпримет, если я пошлю его к черту. Дерьмо. Занятый этими мыслями, я едва не пропустил слова Салли: - Я связалась с Тассадаром, как мы договорились. - Армада уже в пути? Открывать глаза не хотелось. То, что мы оба до сих пор живы, вокруг не гремят разрывы и не стрекочут зерги, означает, что Салли смогла дотянуть нас обоих до земли. Насколько я помню инструкции, сейчас мы находимся в укрытии, защищенные толстыми стенами и спрятанные Даром. Можно позволить себе немного отдохнуть, уговаривая обезболивающее сработать побыстрее и не думать ни о чем. - Они уже здесь. Видно, не судьба. Открыть глаза все же пришлось. Селендис, мой единственный друг среди народа, который я должен был считать своим, сидела рядом, пристроив мою голову себе на колени и тихо гладила по лысому черепу. - Сколько я провалялся? - Всего полчаса. -…Рассказывай. И она рассказала. Я очень быстро понял, что ее голос не тихий – подавленный, ошеломленный, растерянный… почти сломленный. И с каждым произнесенным ею словом я все лучше понимал – почему. Тассадар, пославший Конклав к черту. Золотая Армада, расколовшаяся на два лагеря. Четыре корабля, поддержавшие моего приемного отца, совершившие высадку на планету, слишком малочисленные, чтобы всерьез рассчитывать отбить огромный мегалополис своими силами. Салли не рассказала о мотивах Тассадара, но я мог представить – Вершитель протоссов, один из самых прославленных воинов своего народа, рассчитывал сражаться вместе с людьми. Он думал, что они будут сражаться бок о бок, что человечество ухватится за шанс выжить и победить. Возможно, он думал, что имея на руках пример успешного сотрудничества, сможет убедить Конклав, переломить устоявшееся мнение о людех среди протоссов. Ох, как же он ошибался… Люди поступили… как люди. Отряд Тассадара получил удар в спину от солдат в черной матовой броне без опознавательных знаков, оснащенных и обученных как бы не лучше линейных частей… Мне не нужно было иных доказательств, чтобы опознать «Армию Мертвых». Хуже того – они знали, как надо воевать с протоссами, хотя ранее ни разу не встречались с ними в бою. Они знали возможности зилотов и Высших, их тактику действий и роль в бою, технические характеристики бронетехники, критичную уязвимость в момент телепортации… умели пробивать щиты и никогда, ни при каких обстоятельствах не сдавались в плен – несколько протоссов погибли, пытаясь залезть в мысли корхальцев, а те неизменно взрывались, стоило потерять сознание или зафиксировать системам брони вполне стандартную защитную реакцию мозга при ментальном вторжении. Тассадар оказался зажат между зергами и Сынами Корхала… и отступать уже было некуда: отступить на орбиту без победы, без достигнутых результатов значит попасть под трибунал. Наконец, поток плохих новостей закончился и Салли замолчала. Молчал и я, вновь закрыв глаза. Только один человек настолько хорошо знал протоссов, чтобы так организовать сражение с ними. И то, что эта информация оказалась в руках мятежников, значит, что Джим схвачен, ментально выпотрошен и убит – он бы не стал добровольно передавать эти данные Менгску. «Впрочем…» - неожиданно понял я. – «Только Менгску. Стоит войне между людьми и протоссами начаться всерьез, рассказанные мной секреты стали бы известны людским правителям в тот же миг». Когда я дернулся, чтобы встать, Салли, больше инстинктивно, чем осознанно, попыталась меня удержать, но я раздраженно дернул плечами, грубо сбрасывая ее руку. Она затащила меня в какое-то здание, судя по огромному залу с длинными белыми стеллажами, с коммуникаторами, компьютерами и прочей электроникой – какой-то крупный магазин. Оглядевшись по сторонам, я зашагал к виднеющемуся вдали здоровенному пролому в стене: изломанный, деформированный столкновением истребитель незнакомой мне модели застыл посередине торгового зала, пропахав широкую дорожку в стеллажах. Дождь уже кончился. Тяжелые черные тучи, застилавшие небо еще полчаса назад, растаяли, будто их и вовсе не было. Вообще удивительно, как дождь умудрился продлиться так долго – Геттисберг находился в степной зоне, и летние затяжные дожди ему были совсем несвойственны. Впрочем, лучше бы был дождь. Пожары, не сдерживаемые более льющимися сверху потоками воды, уничтожали город едва ли не с той же эффективностью, с какой это делали три разных цивилизации, сошедшиеся в смертельной схватке. Столбы дыма становились все гуще, превращаясь в сплошную, колыхающуюся черную стену, пополняемые все новыми и новыми точками возгорания, и не было сомнений: еще пара часов и солнце, сейчас ярко освещающее умирающую столицу, вновь скроется, на сей раз – за тяжелым удушающим дымом пополам с пеплом. Если ты бьешь, то получаешь удар в ответ. Ангус Менгск захотел независимости – удар Конфедерации стоил ему жизни. Арктур хотел мести – и его родной дом превратился в безжизненный ад. Он не смирился – и медленный, ядовитый газ революции заструился по межзвездной стране, проникая в каждый дом, каждую семью и организацию: взрывы, политические убийства, выведенные деньги и тысячи, десятки тысяч парней и девчонок, верящих и умирающих за свою веру… с обеих сторон. Заставлял ли кто-то конфедератов пытаться создать из странной органической формы жизни, встреченной, как они думали, случайно, новое оружие?.. Стоял ли за их плечом классический черт, нашептывая им идею отдать две планеты на растерзание монстрам? Приставил ли кто-то револьвер к виску Арктура, угрозой жизни вынуждая заключить сделку с дьяволом, избавившись от врагов чужими руками? Подначивал ли, уговаривал ли, соблазнял ли принести три миллиарда жизней на алтарь своей мести и жажды власти? Или, может, это не человек по имени Арктур Менгск отдал приказ атаковать протоссов, пытающихся помочь? Я много раз слышал фразу: «насилие порождает насилие». Человечество застряло в этом замкнутом круге, бесконечной эскалации, доходящей до пика – и останавливающейся только тогда, когда воевать было уже некому, не за что… нечем и не на что. Все стихало, утоливший свой вечный голод дух войны прятался обратно в человеческие души, таился по темным углам сознания, чтобы вновь напомнить о себе чуть позже – когда позабудутся ужасы прошлого. То, что я вижу сейчас перед собой: агонизирующий город, черный дым, текущий из зияющих красным ран, кровь и трупы на улицах, вспышки в небесах и тяжкий грохот ракетных разрывов, трассеры зенитных орудий – естественный, закономерный итог человеческой истории. Они приходили к этому результату снова и снова: когда штурмовали Трою; когда было произнесено историческое «Карфаген должен быть разрушен!»; когда варвары брали штурмом Рим, сжигая его дотла, убивая, грабя и насилуя, уничтожая искусство и культуру, отбрасывая свой вид на столетия назад... И много, много раз после: во времена Крестовых Походов, войн, длящихся столетия, сжигая самих себя в окопах Первой Мировой и концлагерях Второй. Таковы люди. Они умеют любить, но ненавидеть получается у них гораздо лучше. Они умеют быть верными, но предательств, обманов и подлостей у них почему-то припасено намного больше. Они умеют радоваться и ценить жизнь, но по какой-то причине большая часть того, что рождают их разум и руки, немедленно приспосабливается к убийству себе подобных и только потом, может быть, ему находят мирное применение. Я всегда это знал – но предпочитал не замечать, отворачиваться от неприглядной истины: видеть хорошее, отводить взгляд от плохого, надеяться на лучшее. Слишком долго. Не надо пытаться спасти человечество – они уже взрослые. Если ребенок сует пальцы в розетку, его надо спасти и дать по рукам, сделав суровый выговор. Но если малыш уже вырос, но все еще тянет руки куда не следует – ему нужно дать то, чего он хочет. Пусть его бьет электричеством, пусть! Может быть, если выживет, он, наконец, запомнит, что есть вещи, которые делать нельзя никогда и ни при каких обстоятельствах. Как говорил в таких случаях Джим, сажая очередного буйного подростка в карцер: «если не доходит через голову, дойдет через жопу». Если людям так нравится убивать друг друга, кто я такой, чтобы им мешать в этом деле? Уж точно не один из них… - Саша… – тихо сказала Салли, все это время простоявшая за моим плечом безмолвной преданной тенью. Иметь друга-телепата – одновременно хорошо и плохо. Хорошо – потому что не приходится ничего объяснять, потому что тебя поймут без неуклюжих человеческих слов, мимики и жестов. Плохо – потому что некоторые вещи не хочется показывать никому, даже лучшей подруге, почти сестре, самому близкому существу во Вселенной – в конце концов Салли была и навсегда останется единственной, кому я рассказал всю правду о себе совершенно добровольно. - Не надо, родная, - тихо, но твердо ответил я вслух на невысказанные слова. В последний раз в своей жизни – вслух. – Моя вера имеет пределы. У моего терпения есть границы. Мое желание помочь не столь велико, чтобы прощать бесконечно. И сегодня человечество превысило все пределы, нарушило все границы, натворило слишком много, чтобы я мог это простить. Я закрыл свои огромные, на пол-лица, глаза, сияющие изнутри ровным голубым светом. Сжал четыре пальца в правом кулаке с двумя противостоящими пальцами – изо всех сил, так, чтобы заскрипел, надсадно заскрежетал металл брони. Переступил с одной трехсуставчатой «как-у-кузнечика» ноги на другую. Наплевав на рекомендации медицинских систем доспеха, раскрылся миру, выпуская на свободу ровное сияние Дара, одновременно охватывая внимание больше тридцати трех тысяч кубических метров пространства, так полно и четко, как никогда не смогут люди. Мой народ (мой единственный народ!), называл это «зоной присутствия». Хотелось что-то сказать. Что-нибудь злое, обиженное, как-то выразить боль старой потери, которую я осознал только сейчас. Низко зашипеть, показывая свою ярость, ударить Даром по стенам, складывая здание внутрь, спрыгнуть вниз и броситься в схватку, бессмысленную и ничего не меняющую, но которая позволит хоть как-то избавиться от мысли, что я, дитя двух цивилизаций, только что убил в себе одну из них. Я даже открыл рот, набрал было воздуха, чтобы сделать какую-нибудь глупость… но неловкое объятие, две руки, обхватившие грудь и стройное тело, прижавшееся к спине заставили меня шумно выпустить воздух и сказать совсем другое: - Давай вернемся домой…