Левая рука Кальва

Когда мы идем по улицам Помпей, каждое шарканье моих изношенных сандалий звучит как имя моего нового ланисты. Друс. Друс. Кто угодно, только не Друс. Во всей Империи не найдется гладиатора, который бы не слышал это имя. Имя человека, чья репутация столь широко известна, сколь и загадочна его история. Большинство ланист сами когда-то были бойцами, но даже те, кто провел на арене много лет, не могли припомнить, чтобы они встречались с ним в бою. Некоторые предполагают, что он дрался под другим именем, но никто не может заявить об этом с уверенностью. Известно только, что семь лет назад он появился из ниоткуда и на два года пошел в ученики к печально известному ланисте Криспину. После того, как Криспин был убит, его лудус унаследовал Друс. Что он сделал первым делом? Собственноручно уничтожил половину людей в фамилии. По мнению большинства, лишь для того, чтобы щегольнуть своей новообретенной властью. Он еще больший псих, чем большинство ланист. Он приезжает в Рим один-два раза в год, чтобы купить и продать бойцов. За последние годы мой прежний ланиста перекупил несколько гладиаторов Друса. - Он просто мразь, - делился с нами один молодой боец, - даже другие ланисты держатся от него подальше. Они скорее примут проклятие, чем окажутся рядом с Друсом. - Фурии* ничего не имеют против Друса, - рассказывал другой, проведя с нами полсезона. – Каждый в фамилии знал: просто посмотри на него не так, и тут же попадешь в яму, где тебя изобьют до полусмерти, - передернувшись, он добавил. – Если только этот ублюдок не заскучает раньше и не прибьет тебя ради веселья до того, как ты успел сделать хоть одну ошибку. Попавший к нам от Друса покрытый шрамами египтянин не сказал о нем ни слова. Но он вообще не говорил. Он просто безучастно смотрел на еду, на противника, на стены. Он даже глазом не моргнул, когда медик зашивал его руку после Флоралий*. По прошествии времени он начал издавать какие-то звуки. Возможно, мы бы и услышали от него несколько историй, но один галл* проткнул его мечом во время состязаний, посвященных Аполлону*. Временами мне кажется, что Фортуна улыбнулась ему в тот день. Фортуна, где же ты сегодня? Я беззвучно молился, пока Атай вел меня мимо огромного амфитеатра, где проводятся все здешние бои. Прямо за амфитеатром стоит здание, как я предполагаю, муниципальный лудус с казармами. Я слышал, что государство поглощает частные гладиаторские школы. В Риме говорят: через несколько лет останутся только муниципальные лудусы. Может, это означает, что однажды ланист заменят политики, которые сами станут покупать и продавать нас, или сдавать в аренду. Не думаю, что кому-то будет до этого дело. В конце концов, одно дерьмо сменит другое. Опять же, наверное только такие как я заметят, когда муниципалитет поглотит и лудус Друса. А этот день может настать уже скоро. Я шагаю между двумя стражниками, люди с опаской косятся на нас и загораживают своих детей; свитки, спрятанные в поясе, жгут мне кожу даже сквозь одежду. Это документы, которые дают мне право войти в лудус. Согласно одному, я был восстановлен в гражданских правах господином Бласием после выполнения условий контракта в качестве ауктората. А другой подтверждает, что меня осмотрел медик, которого я ни разу в жизни не встречал, а Кассий, городской магистрат, чьи деньги я несу в качестве подарка, одобрил мое желание снова стать аукторатом. Поддельное разрешение, основанное на ложном освобождении. Свитки запечатаны, и сломать печати может только сам Друс. Мне остается лишь надеяться, что в документах написано именно то, о чем говорил Кальв, и что фальшивка достаточно убедительна, чтобы мне не перерезали горло прямо на месте. Звучит жестоко, но, возможно, это не самый плохой поворот событий. Лудус, который отныне станет моим домом, находится на другом конце города, за амфитеатром, в районе борделей и таверн. Тут пахнет хуже, чем на рынке, а звуки драк и траха кажутся громкими и неистовыми даже сейчас, сразу после восхода солнца. Вскоре шум, производимый пьяницами и развратниками, заглушают привычные ритмичные удары дерева о дерево и лязг металла. Мужчины орут, кряхтят и ругаются. Щелкание хлыста, лай тренера. Повседневная жизнь лудуса. Лудуса, принадлежащего ланисте Друсу. Боги, молю, присмотрите за мной… Вооруженные стражи стоят перед воротами лудуса. У обоих смешанная кровь, их темная кожа отмечена клеймами и шрамами. Скорее всего, они полукровки, чьи предки жили во всех уголках Империи: от Галлии до Карфагена. Думаю, они бывшие гладиаторы. - Чего тебе? – спрашивает один из них с грубым непривычным акцентом. Я оглядываюсь на одного из своих сопровождающих. Он резко кивает, указывая на полукровок, и я поворачиваюсь к ним снова. - Я пришел поговорить с Мастером Друсом, – слова, как горячий песок на моем языке, - чтобы наняться в качестве ауктората. - Аукторат? – взгляд второго стража перемещается на стоящих по бокам от меня мужчин. – А они тогда кто? - Он задолжал нашему хозяину, - быстро отвечает один из сопровождающих. – Магистрат счел его пригодным для арены. Он толкает меня в спину, почти накалывая на два копья, торчащих на уровне живота. Я с трудом сохраняю равновесие и показываю ладони. Стражи колеблются, затем убирают оружие. - Ну тогда ладно, - говорит один, - пошли со мной. Он провожает меня внутрь и передает другому потрепанному жизнью иностранцу. Одному из тренеров, если деревянный меч и кожаный хлыст что-то означают. Тот грубо приказывает стражам вернуться на свое место и ведет меня через тренировочную площадку. Изнутри лудус ничем не отличается от того, где я провел предыдущие годы. Казармы с обеих сторон покрытой песком тренировочной площадки. Дерущиеся мужчины. Тренеры, некоторые тоже дерутся, некоторые наблюдают, держа в руке хлыст на случай неповиновения. Все головы поворачиваются в мою сторону. Гладиаторов покупают и продают постоянно, они переезжают из города в город, смотря, куда занесет их ветер аукциона. Неудивительно, что несколько лиц мне знакомы. А некоторые из них даже больше остальных. Один из тренеров, наблюдающий за парой бойцов - оба новички, судя по их передвижениям - когда-то давно сражался на арене Цирка Максимуса. Я везде узнаю эти шрамы и клейма. Следующая пара бойцов – смертоносный быстроногий египтянин и римлянин в два раза его больше – дерутся на кулаках. Предыдущий ланиста выручил в этом году за египтянина небольшое состояние. Мы все гадали, кто согласился заплатить такую сумму за одного гладиатора. Теперь я знаю. Я узнаю лысого парфянина у корыта с водой. До прошлого лета он принадлежал другому ланисте, и я думал, что он должно быть умер, потому что не видел его на Августалиях* . Значит, его тоже продали Друсу, и когда парфянин замечает меня, он прищуривается и скрещивает огромные ручищи поверх широкого шрама, который я оставил на его груди два лета назад. Любой из этих мужчин может быть любовником госпожи Лауреи. Клянусь Фуриями, когда я узнаю имя бойца, из-за которого попал сюда, мастеру Кальву уже будет некого наказывать. Мы покидаем тренировочную площадку и проходим по коридору – слава богам, в нем гораздо прохладнее, чем на улице – следуем мимо казарм и попадаем в широкий пустой двор. На его противоположном конце, в крытом переходе, протянувшемся вдоль нижнего этажа известнякового дома, мы останавливаемся у закрытой двери. Из-за двери слышен спор. На повышенных тонах. - Ты не можешь говорить всерьез! – раздраженно кричит мужчина. - Твой хозяин хочет бой насмерть? – холодно отвечает спокойный голос, резко контрастирующий с грубым и скрипучим голосом оппонента. Я полагаю, что это Друс, и клянусь, что слышу в его тоне ухмылку, когда он добавляет. – Тогда пусть заплатит больше. - Но… но…яйца Юпитера, да ты просто мошенник! Гладиаторы постоянно умирают на арене! - К сожалению, - я почти вижу, как он равнодушно пожимает плечами. – Кто-то живет, кто-то умирает. Но гарантированный бой до смерти с одним из моих гладиаторов стоит в три раза дороже обычного. - Три? Это грабеж! - Если бы я захотел украсть твои деньги, я бы так и сделал, а не тратил время на утомительные переговоры, - Друс кажется довольным, но голос у него по прежнему как у холодной каменной статуи. - Как ты знаешь, гладиаторы стоят дорого. Даже варваров надо кормить и учить. Если хочешь получить труп в конце боя, тебе придется очень дорого заплатить за живого бойца, которого мне придется купить и долго тренировать, если проиграет мой гладиатор. - А если победит твой человек? - Тогда публика получит удовольствие, а боги – свои почести. Цена останется прежней. Собеседник Друса делает паузу, а затем сердито фыркает. - Отлично. Я передам твои слова своему хозяину, и если он согласится на твою абсурдную цену, я вернусь обсудить детали договора. - Буду ждать с нетерпением. Дверь распахивается. Оттуда выскакивает седой раскрасневшийся мужчина, он что-то бурчит под нос и прижимает к груди табличку. - Жди здесь. Мой сопровождающий заходит внутрь. Через минуту он возвращается и зовет меня. Когда дверь закрывается за моей спиной, я остаюсь один. Нет. Не один. Мой сопровождающий ушел, но я определенно не один. В комнате темно, только слабые солнечные лучи проникают сквозь единственное закрытое ставнями окно. Свет от масляной лампы, стоящей на столе, позволяет разглядеть лица, которые молча смотрят на меня. В углу сидит писец со стилусом в руках, держа на колене табличку. Возле стены стоят два гиганта; они выглядят так, словно без усилий переломят пополам любого с тренировочной площадки. Перед вооруженными телохранителями, опираясь на подлокотники массивного, богато украшенного кресла, сжимая тонкими пальцами чашу с вином, сидит Друс. Я сглатываю. Так вот он какой, мифический Друс. Многие легенды безбожно приукрашивают действительность, но не те, которые рассказывают об этом человеке. Узкий в плечах, с острым взглядом, и хотя он сидит, мне видно, что он ниже меня, по крайней мере, на голову. Он молод, как и утверждают слухи. Уже не мальчик, но я не думаю, что прошло много лет с тех пор, как он впервые побрил гладкую кожу на острых скулах и подбородке. Никогда не думал, что ланисту можно счесть красивым, но трудно не сравнивать Друса с другими ланистами – седыми мужиками с раздувшимися животами и гнилыми зубами. Если отбросить его молодость и внешний вид, легенды не соврали и даже не преувеличили то, насколько одно его присутствие лишает силы духа. Худший из худших, презренный торговец живым товаром, он сидит прямо и с таким высокомерным видом, будто готов к встрече с самим Императором. Императором, который сочтет благоразумным поклониться и расшаркаться перед Друсом. Если бы я мог пошевелиться, то тоже поклонился бы и расшаркался. Но я с трудом дышу. Возможно, это мой страх перед разоблачением, но клянусь, что голубые глаза, видящие меня насквозь, могут рассмотреть любую ложь или правду, которые я попытаюсь скрыть. Может быть, дело в истине, которую я прячу, или историях, которые я слышал о нем, но реальный Друс пугает меня так же сильно, как и мифический. На фоне двух огромных телохранителей он кажется еще меньше, но два слона не делают льва менее опасным. Лучше я встречусь на арене с обоими громилами, чем останусь наедине с ним. Говорят, он всегда носит кожаный доспех. Я слышал, он не покидает своих комнат, не надев его, даже когда солнце нещадно палит. И он никогда не выходит из лудуса без брони и телохранителей. Думаю, это разумно. Какой бы ни была репутация, ланиста не может переборщить с осторожностью. В Риме болтали об одном ланисте, который любил разгуливать с голым торсом. Он решил, что ему защита ни к чему, раз уж никто не хочет приближаться к человеку его профессии. У него даже не было телохранителей, потому что он был уверен - его хранят боги и собственная репутация. Но боги и известность не остановили клинок, который вспорол ему грудину на рынке. Друс не настолько легкомысленный, даже у себя дома. Неподвижный и безмолвный, он смотрит на меня с ничего не выражающим лицом. Он кажется мне странно знакомым, но я не только никогда не видел его раньше, я даже не могу понять откуда он родом. Он не похож на римлянина – слишком миниатюрный, слишком худой – но он не похож и на смуглого черноглазого египтянина или бледного заросшего волосами северянина. Он определенно не похож и на бронзовых парфянцев, или массивных карфагенян, тренирующихся снаружи. Но он все равно мне знаком. Клянусь, я уже видел его лицо. А он продолжает разглядывать меня. Его взгляд скользит с моего лица вниз, к ногам, и снова возвращается к лицу. Опять опускается. Уголок его рта слегка дергается, так неуловимо, что я и не заметил бы, не всматривайся так внимательно в полуулыбку, блуждающую на его губах. Его взгляд снова поднимается, в этот раз медленнее, и я внезапно осознаю, что совсем забыл дышать. Наконец ланиста говорит: - Я Друс, хозяин этого лудуса, - его голосу не достает глубины, но это компенсируется резкостью интонаций. - Что тебе здесь надо? - Я принес подарок от магистрата Кассия, - двумя руками я протягиваю мешочек с монетами. – Пять сотен сестерциев в знак благодарности за твоих бойцов, почтивших смерть его отца на прошлых Играх. - Пять сотен? – Друс высокомерно хмыкает. – Следовало догадаться, что обещание заплатить семь сотен мне привиделось. Пауки снова бегут по моему хребту. «Дай мне хоть малейший повод заподозрить, что ты не в точности следуешь моим приказам, - прошептал Кальв, - или, что ты выдохнул мое имя в стенах лудуса, и я от имени магистрата поинтересуюсь у Друса, все ли семьсот сестерциев он получил». Друс делает знак рукой писцу: - Запиши это. Убедись, что здесь вся сумма, - и с ухмылкой добавляет, – Проклятые патриции думают, что они единственные, кто умеет считать. - Да, доминус, - секретарь резко кивает, забирает у меня мешочек и возвращается на свое место в углу. Друс смотрит на меня, выжидающе выгнув брови: - Что-то еще? - Да, – мысленно я проклинаю робость, звучащую в моем голосе. И тоном, более подобающим мужчине, я повторяю. – Да, доминус. У меня к тебе еще одно дело. Кожа нагрудника скрипит, когда он скрещивает руки на груди. - Продолжай. Я делаю глубокий вдох. - Я бы хотел присоединиться к твоей школе. Как аукторат. От удивления он снова поднимает брови. - Неужели? – его взгляд скользит сверху вниз, затем обратно и снова опускается к моим ногам. – Ну, ты действительно похож на гладиатора. Скажи мне свое имя. - Севий, - отвечаю я. – На арене мое имя было… - я колеблюсь и чувствую, как внутренности скручиваются в узел. Поскольку я был близок к получению рудия, он наверняка слышал мое имя, и я не уверен, хочу ли, чтобы он знал о моем недавнем прошлом. Что из моего прошлого может послужить достаточной причиной присутствия здесь? Друс наклоняет голову: - Так под каким именем ты выступал, гладиатор? Я делаю вдох и называю ему имя одного давно умершего гладиатора. - Никифор, доминус. - И ты достаточно умел, чтобы мне стоило кормить и тренировать тебя, Никифор? – Друс постукивает пальцами по руке. – Или я зря потрачу деньги и время моих тренеров на человека, чьи кишки останутся на арене? - Я уже дрался, - отвечаю я. – Как мурмиллон* и как трекс*. И я левша. Друс выпрямляется: - Левша, говоришь? Я медленно киваю. - И ты искусный боец? С большим опытом на арене? - Да. Не отрывая взгляд, Друс встает и вытягивает руку: - Арабо, твое оружие. Один из телохранителей протягивает Друсу толстую дубинку. Ланиста хватает ее, не отводя от меня глаз. Мое сердце стучит как сумасшедшее. Драться с голыми руками против вооруженного человека? Особенно если это ланиста, который имеет право запороть меня до смерти, если я пролью хоть каплю его крови, даже защищаясь? Если конечно этот ублюдок не заскучает и не убьет меня ради развлечения до того, как я успею совершить хоть одну ошибку. Без предупреждения и не сводя с меня глаз, Друс бросает дубинку мне прямо в грудь. Я инстинктивно ловлю ее, и ланиста отмечает взглядом движение моей руки. Моей левой руки. - Что ж, ты действительно левша, - утверждает он, больше для себя. Его телохранитель шустро забирает у меня оружие, пока Друс снова устраивается в кресле. Ланиста мгновение молча смотрит на меня, и хотя теперь он не сомневается в моей леворукости, я уверен, что он видит насквозь всю скормленную ему ложь. Он подпирает челюсть ладонью и поглаживает подбородок большим пальцем. - У тебя есть документы, подтверждающие, что ты гражданин и имеешь право наниматься аукторатом? Ты уже был у магистрата? Я не собираюсь тратить время на возню с твоими документами, если у тебя их нет. - Да, доминус. – я достаю запечатанные свитки из пояса и передаю ему, - вот документы от магистрата и медика. Друс взламывает восковые печати большим пальцем и разворачивает первый свиток. Затем второй и, наконец, третий. Морща лоб, он по очереди просматривает свитки, пока я жду, прикусив щеку изнутри. Одобрительно крякнув, Друс передает свиток секретарю: - Ты знаешь, что с этим делать. Затем он снова поднимается и подходит ко мне, протягивая правую руку. - Надеюсь, ты будешь драться достаточно хорошо, чтобы произвести на меня впечатление. В таком случае, добро пожаловать в мой лудус, Севий, - он улыбается, и я чувствую знакомую дрожь в позвоночнике. – Ты и твоя левая рука станут ценной частью моей фамилии. - Спасибо, доминус, - я пожимаю его предплечье*, но мое сердце стучит так громко, что я уверен: он его слышит. - Пойдем со мной, - он убирает мою руку и показывает на дверь. – Мой медик осмотрит тебя и удостоверится, что ты пригоден для арены, а потом мы проверим, как ты дерешься. Я выхожу вслед за ним из комнаты и следую по коридору. Все время, пока мы молча идем по помещениям, которые станут моим новым домом, я уверен, что был бы в большей безопасности на арене, безоружный и окруженный львами. __________________________________________________ Справка: Фурии - в мифах древних римлян богини мщения, обитающие в подземном царстве. Флоралии - в Древнем Риме праздник римской богини весны Флоры, который отмечался с 28 апреля по 3 мая. Во время праздника люди, украшенные цветами и одетые в цветную одежду, танцевали, а на столах были кипы цветов. Римляне приносили дары Флоре мёдом и молоком. Вероятно, этот праздник впоследствии был вытеснен играми в честь Флоры — флоралиями, учреждение которых относится к 238 до н. э. году, когда был освящён храм Флоры. Галл - в широком значении галлы - племена кельтской группы. В узком - тип гладиаторов, вооруженный копьём, шлемом и небольшим галльским щитом. Игры, посвященные Аполлону - Аполлинарии - проводились 5 июля в Цирке Максимуса. Августалия - в честь Августа было установлено три праздника. Скорее всего, речь идет о дне его въезда в Рим (12 октября) по возвращении с Востока, который был объявлен праздником и назывался Augustalia. Ludi Augustales (сами игры) по смерти Августа были учреждены Тиберием и проводились с 5 по 11 октября под председательством трибунов вплоть до правления последних императоров Мурмиллон (от греч. mormylos - "морская рыба") - тип гладиатора. Мурмиллон носил шлем со стилизованной рыбой на гребне, а также доспех для предплечья (манику), набедренную повязку и пояс, поножи на правой ноге, толстые обмотки, закрывающие верх ступни, и очень короткие латы с выемкой для набивки на верху ступни. Мурмиллон был вооружен гладиусом (40-50 см в длину) и большим прямоугольным щитом римских легионеров. Он сражался босиком, поэтому ноги были самым уязвимым его местом, но благодаря отсутствию тяжелых поножей, мурмиллон мог толкнуть противника ногой в щит и тем самым опрокинуть его. Трекс (или фракиец) - тип гладиатора. На голове фракиец носил большой шлем, закрывающий всю голову и украшенный стилизованным грифоном на лбу или на передней части гребня (грифон был символом богини возмездия Немезиды). Основная тактика фракийца - атака. Он был вооружен небольшим щитом и кривым фракийским мечом, который позволял наносить больший урон, а ноги защищались высокими поножами. Пожимает предплечье - обычай рукопожатия в качестве приветствия зародился именно в Древнем Риме и означал добрые намерения, только римляне пожимали не ладонь, а предплечье. Таким образом человек показывал, что у него в руке нет оружия, например, меча или стилета. Кстати, отсюда пошло предосудительное отношение к левшам. Левша мог протянуть правую руку, а в левой спокойно сжимать оружие: так он обезвреживал противника и левой рукой наносил смертельные раны.