Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель

             Жаркое солнце раскинуло свои лучи над прекрасным городом Джавахир Абалем. Жемчужина золотого моря, цветущий оазис посреди пустыни — все волшебство роскошного востока воплотилось в этом городе, что распростерся на несколько километров на все четыре стороны света посреди огромной пустыни Изимрат.       Джавахир Абаль — драгоценная роза бескрайних песочных равнин — был семиярусным городом с журчащими фонтанами, благоухающими садами и огромными бассейнами. Маленький рай на земле. И богом этого рая являлся повелитель Амир, юный калиф, которому едва исполнилось шестнадцать. Совсем неожиданно умер его отец в возрасте всего лишь сорока лет. Ходили слухи, что он был отравлен, что против него плели заговор, что смерть его не была случайностью, но факт оставался фактом: предыдущий калиф умер почти во цвете лет, оставив юному неопытному наследнику управление небольшой, но процветающей страной.       Был новый калиф капризен, упрям и своенравен, но вместе с тем проницателен и умен. Совет, что был еще при его отце, пытался управлять юношей, навязывая ему свою волю и подсказывая, как ему управлять страной, но оказалось, что маленький принц — крепкий орешек, и раскусить его не так-то просто. Всем во дворце приходилось потакать его прихотям и капризам. Едва принц вступил в права своего наследия, как он подчинил себе все и всех. Распустив прежний гарем своего отца, состоявший из одних наложниц, Амир стал собирать под крышей своего дворца самых красивых мужчин, потому что оказался мужеложцем. Впрочем, народ, вздумавший было роптать по этому поводу, быстро замолчал после нескольких публичных казней особо рьяных ораторов, лезших в личную жизнь повелителя.       Подобное распутное поведение настроило против юного калифа многих людей, но разве своенравного Амира это волновало? Юноша был жесток и эгоистичен, когда дело касалось его личных интересов. Но, впрочем, и калифом за год своего правления он себя показал на удивление хорошим для столь юного возраста, и поэтому люди закрывали глаза на некоторые «дурные наклонности» калифа.       — Мне скучно, Надир, — произнес калиф, зевая и равнодушно разглядывая танцующих перед ним изящных юношей. — Это зрелище совсем не возбуждает. Разве я не просил тебя набирать в группу танцовщиков не таких стройных мальчиков?       — Просили, мой повелитель, но… — начал было Надир, высокий смуглокожий раб, склоняясь перед своим калифом, чтобы тот мог взять с золотого подноса очередную виноградинку.       Амир бросил на него раздраженный взгляд.       — Что ты снова мямлишь, Надир?! — Резко встав с кушетки с раскиданными на ней бархатными подушками, юноша задел поднос, и виноград рассыпался по земле. — Все надо делать самому, все!       — Мой господин… Повелитель! — Мужчина пал ниц, согнулся в рабском поклоне, вытянув перед собой руки и коснувшись лбом земли.       — Встань, глупый ты раб! — воскликнул Амир рассерженно. — Что ты вечно стелешься передо мной?       Юноша поджал губы и, с досадой махнув рукой, пошел прочь из сада. Надир вскочил, чтобы последовать за своим повелителем.       — Приготовь паланкин, бездарь! — рявкнул калиф. — Я желаю совершить прогулку на Нижний Рынок. Немедленно!       — Да, господин!       Надир наконец исчез, перестав мозолить юному калифу глаза своим раболепием и услужливостью. Как собачка! А ведь такой взрослый мужчина, с красивым телосложением, да и на лицо хорош… Когда Амир покупал его, то надеялся, что хотя бы в нем найдет то, что ему нужно. Все, абсолютно все во дворце пресмыкались перед ним, ведь он был калифом. Лживо, фальшиво, слащаво, толкая медоточивые речи, а за спиной пряча кинжал! Амир предпочел бы, чтобы эти гнусные шакалы высказали ему все в лицо. А глупые рабы? Наложники? Вечно стремятся угодить, чтобы получить награду!       Ах, как же все это надоело! Амир был калифом, ответственным за целую страну, но иногда все ужасно утомляло его, и тогда он вспоминал, что ему всего лишь семнадцать лет, и так хотелось снять с себя тяжелые белые одежды, эту ужасную тиару — символ его власти, что так давил на голову, — а вместе с ними и ответственность. И очутиться в сильных надежных объятиях того, кто смог бы его защитить, и с кем не страшно было бы встретить следующее утро. Утро, которое обычно не приносило ему ничего хорошего — только новые заговоры, скверные сплетни и другие малоприятные атрибуты правления, сопровождающие каждого властителя. Да, он предпочитал стройному и изящному женскому телу с сочными налитыми грудями крепкое мужское — с твердыми мускулами и горячим членом. Он любил быть снизу, извиваясь в объятиях сильного мужчины, ведь пассивная роль доставляла ему столько удовольствия! И какое кому дело до того, с кем предпочитает делить чудесные восхитительные жаркие ночи Востока калиф?       Глупые запреты, ограничения — это несказанно бесило. Он Калиф! Калиф! Ему подвластно все, и запреты не для него.       Так думал юный Амир, накидывая поверх своих царственных одежд белый бурнус. Закрыв лицо тканью, чтобы никто его не узнал, юноша спустился по ступенькам дворца на задний двор, где уже ждал паланкин.       Калиф взял с собой нескольких стражников, чтобы не привлекать слишком много внимания. Просто знатная особа выехала на рынок, дабы обзавестись еще одним рабом на хозяйстве. Амир всегда покупал себе наложников именно так. Ведь его вкусы весьма отличались от вкусов любого мужчины в этом городе. Кому придет в голову, что вот этот стройный юноша, присматривающийся к высоким рабам крепкого телосложения, покупает их для постельных утех? Ведь ухоженных и специально обученных наложников продавали на Верхнем Рынке. Но калиф редко появлялся там, потому что практически все они были предназначены либо для пассивной роли, что явно не устраивало калифа, либо являлись профессиональными танцовщиками и служками.       Двадцать минут тряски в душном паланкине в тяжелых одеждах не улучшили мрачного настроения калифа. Так что он ступил на спину одного из стражников, который подставился вместо ступенек, еще более злой, чем был полчаса назад в саду, изнывая от скуки и праздного безделья. Сегодня был один из таких дней, когда Амир, справившись со всеми неотложными делами, позволял себе развалиться на кушетке, любуясь плавными и скользящими движениями обученных танцовщиков.       Он оглядел быстрым взглядом зеленых глаз рабов, что выстроились на небольшом помосте. Узкие ряды загонов, в которых грязных рабов, предназначенных для хозяйства, сгоняли как скот, тянулись далеко вперед. Вонь немытого тела ударила в нос, так что Амир невольно порадовался, что его лицо скрывает плотная ткань. Грязные, забитые, сломленные куклы с пустыми глазами — все они не привлекали его внимания, даже отталкивали. Взгляд, не останавливаясь, скользил все дальше и дальше, всюду натыкаясь на опущенные головы: невольник не имеет права смотреть в глаза высокому господину.       Амир выругался себе под нос, идя вдоль рядов. Торговцы-зазывалы пытались обратить его внимание на свой товар, но юноша, смерив их высокомерным взглядом, шел дальше.       — Какая скука… Надир, я уже издавал или не издавал указ, чтобы с рабами для хозяйства обращались получше? Это же животные, а не люди!       — Но, мой господин, вы ведь понимаете, что рабы не имеют…       — Я не желаю трахаться с животным! — прошипел Амир. — И когда я говорю, что за рабами нужно ухаживать лучше, значит, так и должно быть!       Голос калифа повысился на последней фразе, и некоторые рабы и работорговцы обратили на него свое внимание, изумленно глядя на неизвестного господина.       — Да, мой повелитель, — зачастил Надир.       Амир поджал губы, прошипев «бестолочь», и двинулся дальше. Ах, когда уже найдется мужчина, который назовет его своим господином и повелителем так, что при этом Амиру самому захочется ему отдаться?       — Мой повелитель…       — Что?! — Отвлекшись от своих несбыточных мечтаний, юный калиф раздраженно перевел взгляд на назойливого раба.       — М-может, вот этот? — робко спросил тот, указав пальцем куда-то.       Амир медленно перевел взгляд туда, куда указывал его помощник, и замер.       Высокий, широкоплечий мужчина возвышался над всеми остальными на целую голову. Он один во всей цепочке рабов стоял с гордо поднятой головой. Жаркие, словно пустынный полдень, глаза цвета насыщенного оникса, кожа оттенка эбенового дерева, широкая грудь, по которой так и хотелось провести ладонями, торс с выделяющимися на нем кубиками пресса, испещренный едва заметными ниточками шрамов, узкие бедра, прикрытые лишь набедренной повязкой, и длинные ноги. Калиф почувствовал, как ему становится жарко, и дело тут было явно не в душных тяжелых одеждах. Он затаил дыхание и направился к нему.       Толстый араб — хозяин-работорговец — завидев потенциального покупателя, мгновенно вырос рядом.       — Господин? — произнес он елейным тонким голоском, который было очень непривычно и неприятно слышать от такого тучного мужчины. — Вы желаете приобрести раба?       — Да, я хочу его, — облизнув губы кончиком языка под тканью бурнуса, произнес Амир и кивнул на мужчину, чей пристальный взгляд все еще был устремлен на него самого.       Араб обернулся, и, перехватив свою короткую плетку с тяжелой рукояткой поудобнее, неожиданно замахнулся на раба. Плеть со свистом опустилась на его плечи, задев щеку. Амир отпрянул от неожиданности, зашипев как кошка, и разъяренно уставился на хозяина, в то время как раб лишь слегка вздрогнул. Его голова мотнулась в сторону, но он снова выпрямился, бросив на своего хозяина такой высокомерный взгляд, какому позавидовал бы сам Амир.       — Что ты творишь, животное?! — разгневанно зашипел калиф.       Работорговец, озадаченно уставившись на него, тут же зачастил:       — Он посмел смотреть вам в глаза, господин…       — Я же ясно дал понять, что желаю его купить, так какого шакала ты портишь мое имущество?! — рявкнул Амир, испытывая жгучее желание схватить этот кнут и огреть самого работорговца.       Портить такое тело… Хотя… шрамы этого раба совсем не портили. Амир бы с удовольствием облизал каждый, что он и собирался сделать в ближайшем будущем.       — Простите, господин! — взмолился работорговец. — Я приношу свои самые горячие извинения! Вы не пожалеете, если купите его!       Калиф с отвращением посмотрел на араба. Корыстная тварь боялась, что теперь он передумает покупать его товар.       Меж тем многие окружающие, и рабы, и работорговцы, уже обратили внимание на разыгравшуюся сцену.       — С-с-сколько, ты, неудачная пародия на человека? — зашипел он.       — Пятьсот золотых драхм, — услужливо отозвался жирдяй, но тут же суетливо добавил, заметив, как опасно сощурились подведенные сурьмой зеленые глаза покупателя: — Но вам, господин, отдам за двести!       По правде говоря, Амир бы не пожалел и пятисот золотых ради такого мужчины, настоящего самца, можно сказать, жемчужины среди всего этого сброда, но эта скотина жутко раздражала его своим лебезением и заискиванием. Словно шакал, скулящий у его ног с поджатым меж задних лап ободранным хвостом.       — Ах ты, блудливая собака! Да за кого ты меня принимаешь? — рявкнул калиф. — Я тебя сейчас самого за один медный динар продам в публичный дом!       Глаза работорговца расширились от ужаса, и он бросился ему в ноги, пытаясь обнять их и облобызать.       Амир с отвращением отшвырнул его от себя и кивнул Надиру. Тот бросил перед работорговцем мешочек, полный золотых монет. Хозяин поспешно подобрал мешочек и взвесил его на ладони. Его маленькие глазки, заплывшие жиром обвисших щек, хищно засверкали, вызвав у Амира еще больший приступ омерзения и тошноты. Хозяин спрятал мешочек в бесчисленных складках своего бурнуса и, подойдя к железному поручню, к которому рабы были прикованы цепями, попытался нацепить на купленного только что раба поводок. Но неожиданно крепкая рука перехватила его за запястье, заставив заверещать от боли. Мужчина посмотрел на него свысока ледяным взглядом, при этом выражение его лица нисколько не изменилось.       — Я тебе не собака, — ровным голосом произнес он.       Амир снова вынужден был облизать свои губы, впервые услышав чувственный, хриплый, глубокий голос мужчины. Его фантазия мгновенно всколыхнулась неудержимым потоком, и он медленно выдохнул. Становилось все жарче, и он уже мечтал, как окажется в прохладной тени своего сада на кушетке, и как только что приобретенный раб губами будет собирать с его тела кусочки льда.       — Закрой пасть, — взвизгнул торговец, вырвав калифа из его фантазий.       Потеряв терпение, Амир сам подошел к помосту и ногой оттолкнул жирного араба в сторону, предварительно вырвав ключ от кандалов из его рук.       — Пошел вон, шелудивый пес! — рявкнул он, всовывая ключ в отверстие на кандалах.       — Мой господин, — валяясь на земле, снова залебезил торговец. — Вы не понимаете, это очень строптивый раб… Не стоит снимать с него кандалы, пока он не в ошейнике!       — Да я на тебя самого сейчас ошейник надену и голого выставлю на торг, только не уверен, что за тебя дадут больше ломаного медяка! — шикнул Амир, и по толпе собравшихся вокруг зевак прокатилась волна одобрительного смеха.       Амир не удержался и провел кончиками пальцев по запястью мужчины, истертому в кровь этими тяжелыми оковами. Как можно так измываться над столь божественным телом?! Возмущению калифа не было предела.       Щелкнул замок, кандалы распались, и раб потер свои запястья, освобожденный из плена.       — Как тебя зовут? — тихо спросил Амир, подняв голову, чтобы иметь возможность смотреть в глаза рабу, который мало того что был немалого роста, так еще и стоял на деревянных подмостках.       — Я не думаю, что господину так важно это знать. — Голос мужчины был абсолютно спокоен.       Подобный тон всколыхнул в юноше волну еще большего негодования. Юный повелитель был очень вспыльчив и импульсивен. И скор на расправу.       — Да как ты смееш-ш-шь так со мной разговаривать… — снова зашипел Амир.       Раб сошел с подмостков и наклонился к его уху.       — Не стоит здесь устраивать сцен, вы ведь не хотите стать таким же посмешищем, как и этот торговец? — От дыхания мужчины даже через ткань бурнуса по шее Амира прошлась толпа мурашек.       — Доставить его в мой дворец! — рявкнул он Надиру, резко разворачиваясь. — И ради всего святого, сделай хоть это нормально!

*  *  *

      Вечером Амир вошел в свою спальню, вернувшись из Зала Совета. По его велению вымытый, ухоженный и накормленный новый раб дожидался его в покоях калифа. Когда Амир переступил порог, мужчина сидел на одной из раскиданных по полу подушек, скрестив ноги. Огоньки свечей, зажженных в канделябрах по всей спальне, бросали золотистые блики на его кожу цвета темного шоколада. Амир невольно залюбовался его красотой и спокойствием.       При появлении калифа раб поднялся, слегка поклонившись. Только слегка. Дерзкий безумец даже не подумал рухнуть к его ногам, сгибаясь в подобострастном поклоне, простерши руки и уткнувшись лбом в пол. Это одновременно и понравилось Амиру, и разозлило.       — Почему ты не сказал мне своего имени? — резко спросил он.       — Почему вы пришли на Нижний Рынок инкогнито? — вопросом на вопрос ответил раб.       Калиф поджал губы, встав в позу: расставил ноги на ширине плеч и упер руки в бока. Его точеные ноздри раздувались от негодования, а изумрудные глаза сузились, как у кошки.       — Отвечай на мои вопросы прямо, раб!       — Я уже ответил вам тогда.       — Ты не смеешь разговаривать так со своим господином, — прошипел Амир разъяренно.       — Вы можете приказать отхлестать меня за дерзость и неповиновение… господин, — последнее слово мужчина произнес явно с иронией.       Амир неожиданно успокоился.       — А ты этого явно хочешь, — насмешливо произнес он. — Желаешь, чтобы я исполосовал тебе спину?       — О, если великому калифу подобный садизм доставит удовольствие, я с радостью подставлю свою спину под ваш хлыст, — все с той же плохо скрытой иронией ответил мужчина.       Амир сощурился еще больше. Да что с этим рабом? Жизнь надоела? Он знает, что перед ним калиф, а ведет себя так, словно хочет вывести его из себя…       Неожиданно Амир догадался, в чем дело. Проверяет. Испытывает. Хочет знать, чего ждать от нового хозяина.       Откинув волну черных шелковых волос за спину, калиф расхохотался, заставив нового раба удивленно вскинуть бровь в недоумении. Отсмеявшись, Амир сделал шаг вперед и положил ладонь ему на грудь. На фоне смуглой кожи его рука казалась совсем белой и маленькой.       — Ты забавный, — мурлыкнул он, проведя ладонью по его груди вверх, к ключицам.       Приласкав ямочку между ними, Амир заскользил рукой дальше, обнимая мужчину за шею, для чего был вынужден привстать на цыпочки. Зарывшись пальцами в его черную гриву, он поднял голову, прижимаясь к его губам голодным поцелуем.       Если раб и удивился, то виду не подал. Амир ощутил, как он слегка приоткрывает губы с такой нарочитой, демонстративной покорностью, что это распаляло в нем хищника. Юркнув язычком в теплый рот, калиф принялся жадно его исследовать, скользя самым кончиком вдоль ряда ровных белых зубов, щекоча чувствительное нёбо, и дразнящим ласкающим движением лизнул его язык. Мужчина выдохнул ему в рот, слегка вздрогнув, и калиф с ликованием и восторгом почувствовал, как сильные руки обвивают его талию, прижимая плотнее к мускулистому телу. Он охотно прильнул к нему, ероша короткие волосы на затылке, увлекая его язык в чувственную, волнительную игру.       И раб отвечал ему, все требовательнее сжимая в своих объятиях, и в прикосновениях его рук Амир не чувствовал никакой наигранной страсти, фальшивости и раболепия. Сильные и жесткие, они сжимали его тело безо всякого почтительного трепета, требовательно, жарко, собственнически. И Амир разомлел, поплыл, растаял…       Все теснее льнул калиф к сильному телу, чувственно трясь бедрами о его бедра, водя одной рукой по широким плечам и предплечьям, скользя кончиками пальцев по переплетениям сильно выступающих вен и мышц, массируя другой рукой его затылок и постанывая ему в рот.       Он почувствовал, как большие жаркие ладони сжимают его ягодицы, приподнимая над полом, и послушно обхватил длинными стройными ногами талию мужчины, со страстью впиваясь в его рот, изголодавшийся по таким грубым и требовательным ласкам.       Его опрокинули на кровать, наглые руки вмиг освободили изящное тело калифа от лишней одежды, заскользив по коже цвета кофе с молоком, оглаживая его по-хозяйски властно. Эти грубые ласки нашли бурный отклик в душе Амира, его тело отреагировало мгновенно, и он вскинул бедра, желая ощутить чужие руки на своем уже болезненно твердом члене. Но мужчина лишь усмехнулся, обходя его стороной снова и снова. Он наклонился, обхватывая губами затвердевший сосок, чуть прикусил его и тут же зализал.       Амир восторженно застонал. Вот оно — то, чего он желал так страстно! Инициатива. Других своих наложников ему приходилось направлять самому, и ни один не мог ублажить его робкими, словно просящими, ласками, вызывавшими лишь раздражение. Либо же эти ласки были чересчур трепетными и благоговейными, словно он хрустальный или какое божество.       Долой, долой это подобострастие и угодливость! Он хотел грубо, жарко, страстно, чтобы его брали до звездочек в глазах, и знал, что этот раб мог дать ему то, чего он так отчаянно жаждет.       Мужчина развел его ноги в стороны, выцеловывая внутреннюю сторону бедер, не нежно, но изучающе ведя по шелковистой коже влажную дорожку языком. Амир стонал и извивался, стараясь хоть как-то приблизить этот чувственный жаркий рот к своему изнывающему от недостатка внимания члену.       — Ну, давай же! — прошипел он, ахая, когда кончик языка задел судорожно сжимающийся и разжимающийся вход в его тело, и облизал пересохшие губы, раскрытые в хриплом молящем стоне.       — А может, стоит заставить тебя помучиться… мой господин? — вкрадчиво произнес бархатный голос.       Амир уже был готов умолять, просить, скулить и сам раболепствовать, только бы эти восхитительные руки коснулись его там, где их так отчаянно не хватало.       — Мой господин, кажется, никогда ни о чем не просил сам, — прошептал этот дразнящий, сводящий с ума голос совсем рядом с его ухом, задевая его губами.       — Ты прав… — тяжело дыша, отозвался юноша.       — Тогда тебе стоит попросить.       — Я — калиф! Я — светило этой пустыни и страны! Я никогда не попрошу! — зашипел Амир, хватая его за руки и прижимая к своему животу. Он повернул голову, вперив разъяренный взгляд в лицо мужчины, но наткнулся на насмешливый спокойный взгляд черных глаз.       — А я никогда не сделаю того, чего тебе так хочется, пока ты не попросишь меня об этом сам… мой повелитель, — мягко произнес он, и Амир понял, что раб просто дразнит его, ведь на самом деле повелителем сейчас был отнюдь не он.       Юноша снова облизал сухие губы, как завороженный глядя в эти жаркие глаза цвета оникса. Попытался придвинуть руки раба к своему паху, но тот перехватил его собственные руки за запястья, прижимая их к подушкам по обе стороны от головы калифа.       — Я сказал, нет, Амир, — твердо произнес он и неожиданно лизнул его в чуть приоткрытые губы.       Амир задохнулся от яростного желания и возмущения. Как посмел этот раб назвать калифа по имени?!       — Ты! — выдохнул он разгневанно. — Ты сейчас же…       — Что? — Раб вскинул бровь в издевательской усмешке, и Амир ощутил, как колено мужчины нагло вклинивается меж его бедер, прижимаясь к возбужденному естеству.       Калиф заскулил от жгучего возбуждения и, не в силах выдержать этих поддразниваний, принялся сам тереться об это колено, сжимая его бедрами.       — Пожалуйста… — сдавленно простонал он, отворачиваясь от пристального взгляда своего раба и мгновенно позабыв о своем возмущении, беспомощный в оковах его рук, распятый на кровати, не в силах даже пошевелиться…       Это было именно то, чего калиф так хотел, вожделел всеми фибрами своей души, его самая любимая эротическая фантазия, преследовавшая его и во сне и наяву. И это не было игрой, сейчас он действительно находился в чужой власти. Этот раб мог задушить его руками или подушкой, свернуть ему шею… Да что угодно! Амир мог бы позвать стражу, но безумное желание не давало ему сделать подобное. Нет, это не было игрой.       С ним не играли — его шантажировали, заставляли, практически унижали. Ведь это было неслыханным оскорблением для калифа — просить! И само осознание своего положения заставляло Амира буквально плавиться от желания. Он жаждал ощутить в себе хотя бы пальцы мужчины, эти длинные смуглые пальцы…       Амир тихонько застонал, закрывая глаза и расслабляясь под ним полностью. Раскрываясь. Сейчас он сам был рабом своего желания.       — Прошу тебя! — жарко зашептал он, потянувшись к мужчине за поцелуем. — Возьми меня, сейчас же!       — Это просьба или приказ? — Раб наклонился к нему сам, согревая жаждущие губы своим дыханием.       — Я… — Амир упрямо поджал губы, с отчаянием глядя ему в глаза, и рухнул на подушки. — Я умоляю тебя, — прошептал он, зажмуриваясь.       Тихий смешок заставил его задрожать, как и ненасытный рот, заскользивший по его плечу и ключицам вниз, захвативший в жаркий плен правый сосок, заставив стонать громче и выгибаться всем телом. Амир обхватил талию мужчины ногами, плотно прижимаясь членом к твердому животу и потираясь о выступающие на нем мышцы почти с отчаянием.       — Когда ты умоляешь меня, простого раба, могущественный калиф Джавахир Абаля… — насмешливый голос теперь обещал преследовать его и во сне, и наяву. — Я не могу тебе отказать, мой повелитель.       И теперь в обращении к нему Амир не замечал тонкой иронии.       Собрав с его истекающего члена смазку, мужчина протолкнул скользкие пальцы в его тело без предупреждения, вырвав у калифа очередной развратный стон.       — Еще, пожалуйста!       — Все, чего пожелает мой повелитель, — зашептал раб ему на ушко, прикусывая мочку.       Три пальца ритмично задвигались в нем. Юноше было немного больно, потому что вот уже почти месяц он никого не пускал в свое тело. Разве что играл со своими игрушками, если уж никчемные наложники из его гарема не могли ублажить господина как следует. Но калиф лишь прикусил губу, подаваясь им навстречу.       Когда мужчина счел, что он уже достаточно растянут, то, раздвинув его ноги шире, вошел в жаждущее тело. Амир вскрикнул, сильно прогибаясь в пояснице, и вцепился в шелковые простыни по бокам от себя. Толчок, еще один, — раб не дал ему привыкнуть к своим немаленьким размерам. Под закрытыми веками рассыпались красные искры, боль смешалась с удовольствием, и калиф застонал громче, цепляясь за сильные смуглые плечи, царапая их до крови. Бесцеремонность, грубость, насмешки, издевки, шантаж, легкая жестокость и то, как по-хозяйски властно мужчина овладел им, — сводило юного калифа с ума, окончательно заставляя его потеряться в хаотичной буре чувств. Огненный жар между ног разгорался все ярче, с каждым головокружительным толчком мужчины унося его на небеса. И, не помня себя от наслаждения, калиф кричал, стонал и выгибался, выпевая свою первую песню страсти, пока оглушительный и слепящий фейерверк не взорвался перед глазами с последним рывком его бедер, и горячее густое семя внутри не заставило его содрогаться крупной дрожью.

*  *  *

      Утром все тело ломило и тянуло от приятной боли внизу живота и между ног. Сладкая истома и нега овладели калифом, мешая ему подняться с кровати и начать новый день. Потянувшись всем телом, Амир охнул от боли в пояснице и рухнул обратно на подушки, зажмурившись и прикусив губу.       Прохладная губка коснулась его лба, стирая капельки пота — солнце поднялось уже высоко, покои калифа нагрелись, и в них поселилась каждодневная духота. Та же губка прошлась вдоль всего его тела, бережно касаясь тут же затвердевших сосков, промокнула живот. Теплые руки раздвинули его бедра, и там тоже поработала прохладная мягкая губка, устраняя следы вчерашнего соития.       Амир едва не замурчал от удовольствия. Так за ним еще не ухаживали. Он приподнял ресницы и увидел склонившегося над ним его новоприобретенного раба. Невольник обладал красивым смуглым лицом с правильными чертами: красивые черные глаза в обрамлении пушистых ресниц, тонкие дуги бровей, прямой нос, суровые и вместе с тем чувственные очертания рта и волевой подбородок. На высокий лоб падала черная, слегка волнистая прядка. Взгляд спокойный, немного сосредоточенный.       — Господин проснулся?       От звуков этого бархатного голоса в груди повелителя Джавахир Абаля что-то всколыхнулось, и дыхание слегка участилось. Интонации голоса мужчины были равнодушными, но прикосновения чутких рук — почти нежные.       — Поцелуй меня, — потребовал Амир, приподнимаясь на локтях.       Черное золото волос рассыпалось по бархатным подушкам сверкающим водопадом, взгляд зеленых глаз калифа остановился на губах его раба.       — Вместо охладительного сока на завтрак? — усмехнулся мужчина, встречая его взгляд прямо и спокойно.       — Опусти взгляд. — Амир резко сел на постели, голос его был холоден. — И запомни: ты не смеешь смотреть в глаза мне, своему господину, повелителю и калифу. Или тебя не учили, как вести себя с хозяином?       — Если господину так будет угодно, — отозвался раб безразлично, опуская взгляд.       Амир почти сразу же пожалел о своих словах: не видеть выражения восхитительных черных глаз, в которых вчера бушевала такая жаркая страсть, было мучительно, но он калиф, и его решения не оспаривались.       — А теперь поцелуй меня, — снова приказал Амир.       Раб подчинился и на этот раз, но поцелуй его был холодным и лишенным той самой страсти, которой вчера юноша отдавался с таким упоением. Тогда, впившись тонкими пальцами в загривок мужчины, Амир сам прижался к его губам, раздвигая их своим язычком и скользнув внутрь так, чтобы раб понял, кому он принадлежит.       Лишь сполна насытившись поцелуем и посчитав, что он показал дерзкому наглецу, кто тут господин, Амир соскользнул с постели и направился в купальню.       — Ты будешь помогать мне мыться, — высокомерно бросил юный калиф. — Потом завтрак. Сопроводишь меня в главный зал.       Не услышав привычного «слушаюсь, мой повелитель», калиф обернулся и выжидающе вскинул бровь.       Мужчина стоял возле кровати, скрестив руки на груди и явно не собираясь следовать за ним.       — Немедленно! — почти рявкнул Амир, раздраженно откинув назад длинные черные пряди.       — Сколько плетей ты дашь мне за неповиновение, о мой калиф? — Голос раба был все так же равнодушен.       — Плетей? — Изумрудные глаза опасно сузились, и Амир поджал губы. Калиф всегда так делал, когда был чем-то недоволен, и для всех рабов это уже давно стало условным сигналом о том, что следует затаиться, если не хочешь получить плетей. — О нет, мой дерзкий раб, я не стану портить твое тело новыми шрамами. Мне это не с руки.       — Что же ты со мной сделаешь, господин? — насмешливо вопросил мужчина, чуть склонив голову. — Заморишь голодом? Опустишь в глубокий колодец? В яму с крысами? Закуешь в кандалы? Распялишь на солнце на весь день?       В черных глазах теперь стыл такой ледяной холод, что калиф невольно поежился. Странно… Его уже наказывали так раньше?       — Какой ты изобретательный, — поцокав языком, насмешливо протянул Амир, подходя к пуфу возле прикроватного столика и беря свой халат. — У меня для таких дерзких и непослушных рабов есть наказание похуже. Стража!       Двери мгновенно распахнулись, едва калиф успел накинуть свой шелковый халат, и в покои ворвались четверо здоровенных смуглых мужчин.       — Привяжите его к кровати, да покрепче. Никого в комнату не пускать. Не кормить, пока я не вернусь.       — Да, повелитель! — быстро ответил один из них.       Вчетвером они скрутили почти не сопротивлявшегося раба и распяли на кровати, привязав его руки и ноги к серебряным поручням порванной на ленты шелковой простыней, — с одобрения самого калифа, конечно же, — и удалились.       — Ты ведь понимаешь, что звать на помощь бесполезно, правда? — ласково спросил Амир, садясь на край кровати и игриво проводя указательным пальцем от шеи мужчины до самого пояса черных шаровар из полупрозрачной ткани.       Раб ничего не ответил, все так же холодно глядя на калифа, и лишь крепко поджатые губы выдавали его эмоции.       — Ну, будь умничкой, я вернусь ближе к вечеру, и мы развлечемся, — мурлыкнул Амир, наклоняясь и с наслаждением проводя языком по сжатым губам мужчины. — Ух, как же ты мне нравишься, такой весь из себя неприступный!       Калиф улыбнулся и, напоследок лизнув левый сосок раба, ушел в купальню, чтобы освежиться и привести себя в порядок, прежде чем выходить из покоев. Сегодня предстояло много, очень много дел! И впервые повелитель Джавахир Абаля чувствовал такой душевный подъем с утра пораньше. Впрочем… солнце стояло уже в зените… А значит, до вечера было не так уж и далеко!