Одиночество есть человек в квадрате. Иосиф Бродский
***
Потерявшим покой. Я клянусь вам, этот человек есть, тот, который создан был для тебя. Тот, кто сделает тебя правильным.
***
Шерлок смотрит с тоской на записанную его еще совсем детским почерком в найденной потрепанной тетради формулу Е = mc2. Такая простая. Такая сложная. Такая внезапно близкая ему в выражении всего того, что гнетет его, что сводит нутро судорогой. Скорость света в вакууме, возведенная во вторую степень – разве это то, чем могут ощутить себя другие люди? Разве им близко понимание того, что состояние покоя, когда вся энергия разума, кристально-ясного, полного сил – будет находиться, наконец, в покое, потому что все то, что они из себя представляют будет в увеличено, возведено на новую ступень, и приумножено массой того, что сделает их суть реальной – тело, которое станет якорем, даст зацепиться в этом вакууме из бесплотных очертаний окружающего и внутреннего миров. Шерлок в раздражении отбрасывает тетрадь и падает в свое кресло, раскинув руки, будто в него выстрелили – в самое сердце – и вот он, подстреленной фигурой падает назад, встречая теряющими осмысленность глазами обещанный кем-то свет в конце туннеля. Шерлок ненавидит это состояние. Состояние, в котором невозможно работать: все кажется осмысленным, наполненным смыслом, невидимыми связями повязано с ним, все вокруг становится чудовищной паутиной его разуму, в которой он бьется, надеясь выбраться. Разбитая чашка – в линии сколов ему видится силуэт, профиль, в разлитом молоке – волчья пасть, в маленьком порезе пальца – начало шелкового узора традиционной восточной вышивки. В физической формуле – суть его одиночества. Его разум, способный мыслить со скоростью света, являясь ярким, уникальным, ослепительным чем-то – заперт в нем, в чувственном вакууме, и, не имея якоря, той массы, что сделает его реальным, его энергия покоя равна нулю. Он ненавидит это состояние: патологическое отсутствие покоя превращает его в одержимого собственными мыслями параноика, замечающего каждую мелкую деталь, любую мелочь, которая обрастает чудовищными фантазиями его беспокойного ума и мучает его, изводит, заставляет сходить с ума. Шерлок сидит в своем кресле и до боли сжимает голову руками, надеясь выдавить из нее образы, что мучают его, он зажмуривается до ярких всполохов перед глазами, скрипит зубами и роняет протяжный, болезненный стон: нет сил больше терпеть это. Он может бороться с усталостью, отсутствием сна, голодом, ранением, болью, но не может выносить это состояние, когда ему кажется, что он растягивается собственными мыслями на огромной дыбе мироздания, распятый, как Господь – с распростертыми объятиями, пробитыми руками и ногами – он встречает сияние собственного разума, которое его ослепляет и сводит с ума. У него болит каждая кость, сустав, сухожилие, мышца, внутричерепное давление, вероятно, повышено, дрожащие пальцы, прерывистое дыхание и лихорадочно блестящие глаза, холодные руки и ноги, странное чувство опустошенности в груди и сводящее низ живота омерзение. Он тошнотворен сам для себя. Ему хочется вскрыть свою кожу – кровь, он уверен, будет черная, ему хочется вцепиться зубами в собственное запястье и прокусить его, так, чтобы зубами же вытянуть переплетенные сосуды и разорвать их. Ему хочется наживую вскрыть себе горло – вдоль – чтобы вытащить этот комок странных и ненужных слов, что копятся в глотке, царапают ее и заставляют дышать мельче, чаще, и сглатывать, надеясь протолкнуть этот ком обратно. Ему хочется вколоть себе дозу кокаина, чтобы эти образы и связи перестали быть такими болезненными, ведь это нормально – видеть все эти знаки, волчьи пасти в молоке, узоры в порезах, струящиеся под ногами тени, если ты обдолбан. Но братец, чертов вездесущий братец и его приспешники, о, они позаботились, чтобы у него не было кокаина. Ему хочется, чтобы у его разума был якорь, чтобы его перестало штормить в эту бурю из таких темных и страшных снов, образов, мыслей. Ему нужен сосуд, в который можно будет втечь и сохранить себя, переждать это. Тело, которое удержит его суть на плаву. Ему так сильно это нужно, что он срывается, подрываясь с места, крушит квартирку в Ист-энде, которую начал снимать совсем недавно, рычит, как раненый зверь и скулит, сворачиваясь в комок на полу, потому что ему кажется, что он больше не выдержит, он больше не сможет это терпеть. Он сжимается в комок, кутаясь в свой халат в самом центре собственной бури на полу, по сути, помещаясь на одном квадратном метре пола, сжимает сам себя руками, удерживая на самом краю той бездны, из которой скалится возможность совершить самое гениальное преступление, стать тем, кого никогда не разгадают, не поймают, потому что никто не будет видеть этих цепочек, кроме него, и это было бы не скучно, это было бы чем-то новым, это бы расширило вакуум его собственно мира и дало бы призрачное ощущение контроля над собой и всем тем, что его окружает, но что-то подсказывает ему – загнутые страницы его детской тетради, так похожи в его полубреду на странное, угловатое лицо, не иначе – оно подсказывало ему, что ему нужно быть на светлой стороне. Быть правильным ради чего-то правильного. Кого-то? Правильного для него. Шерлок часто и глубоко дышит, лежа на полу в маленькой квартирке на окраине Лондона, пытаясь уговорить себя выдержать, а над разбитой взрывами и пулями землей Афганистана раздается еще один, один из сотен, выстрел, находящий свою цель. Джон Хэмиш Ватсон, капитан Пятого Нортумберлендского полка, падает на накаленную добела землю, прижимая руку к простреленному плечу. Уже позже, в военном госпитале, ему скажут, что его отправляют домой, в Англию. Джон этому не рад – кому он там будет нужен, такой неправильный? Раненое тело, раненый разум, - все это никому не нужно. В первую очередь, это не нужно Джону, ведь, будучи таким, разве он сможет быть … Нет. Джон лежит на больничной койке, ощущая себя таким пустым, что, кажется, его ничем уже не заполнить. Он чувствует себя просто телом, физической единицей, имеющей массу. И все. Ничем больше. Ничем важным. Никому из тех, кого Джон знал, он не будет нужен, важен, значим, он не сможет быть опорой и поддержкой, да бога ради, он сам себя поддерживает с помощью трости! Кого он сможет уберечь, если боится собственных снов? Разве может быть в этом что-то правильное? Кто-то?