~6 лет
Когда умер папа, отец полюбил переезжать с места на место. Его это успокаивало. Собирать и разбирать многочисленные коробки, обставлять новое жильё, знакомиться с соседями, а потом, когда надоедало, бросать все и снова собирать коробки. Ему так легче: быть чем-то занятым и не думать про смерть папы, про потерянного человека, дарованного самой природой и природой отобранного. Наверное, для него это был сильный удар. Я папу не помню, он умер через неделю после моего рождения. Дома была только одна единственная фотография, где мы все вместе. Я часто ее рассматривал, любил смотреть на легкую улыбку папы, она была невероятно тёплой и успокаивающей. Несмотря на то, что я совсем не помню того человека с семейной фотографии, иногда мне всё-таки не хватало именно папы-омеги.***
Мне должно было исполниться шесть, когда мы переехали за город, в это удивительное место, залитое лучами уходящего солнца. Я никогда в жизни не видел столько свободы. Огромные кроны деревьев, большущие кучевые облака, это, конечно же, навсегда пленило детскую душу, заставляя прикрывать глаза от удовольствия и наслаждаться дуновения летнего ветра через открытое окно машины, так быстро летящую вперёд. ... Дом был большим и выглядел довольно таки уютным. Я сидел на больших, поставленных друг на друга, коробках, заинтересованно смотря по сторонам. Отец заносил привезенные вещи вглубь дома, изредка переговариваясь с рабочими и давая им указания. На противоположной стороне улицы, которая была не закрыта фургоном, стояли омеги и неслышно перешептывались, наблюдая издали за одиноким альфой с маленьким ребёнком. Мне никогда не нравились эти взгляды в нашу сторону: они были наполнены не только любопытством, но и состраданием. ... Вечер близился к концу, о чем свидетельствовали длинные причудливые тени на асфальте, рабочие уже давно уехали, а папочка копошился в доме, что-то расставляя и передвигая, в то время как я продолжал сидеть на двух коробках, непринужденно болтая ногами и рассматривая новое место. За спиной раздались громкие крики и возгласы, на что я с интересом обернулся. Небольшая шайка мальчишек-альф бежала по улице, размахивая палками; каждый хотел бежать первым и кричать громче, что было не особо и возможно, но они старались. Впереди всех бежал смуглый мальчик, громко выкрикивая что-то непонятное и размахивая палкой. Вся одежда в пыли, в грязи, потертая и в многочисленных зацепках. Коленки, изуродованные царапинами и ранками, которые не успевали заживать, как появлялись новые, а на носу красивый зелёный пластырь, свидетельствующий о недавнем падении и о том, что у его обладателя вряд ли в будущем будет идеально ровный носик. Пробегая мимо меня, мальчишка остановился и вскоре широко улыбнулся. Моих губ коснулась ответная улыбка при виде беззубого рта нового знакомого, и я, осмелившись, помахал мальчику небольшой ладошкой.***
Да, это была любовь. Самая-самая настоящая. Только в детстве можно было так искренне влюбиться в побитые коленки, разбитый нос и выпадающие молочные зубы. Именно в детстве я влюбился по уши в самого мерзкого проказника по соседству Ким Чонина. С этого момента началась моя сознательная жизнь. Поэтому я так часто люблю думать про то, что любовь к Чонину была во мне всегда, а не с переездом на новое место. Его любовь ко мне и моя к нему была настолько правильной , что казалось, мы родились уже любя друг друга. Моя жизнь началась с той самой беззубой улыбки. Хотя нет, не правильно, с той самой минуты началась наша жизнь.