Серые слёзы. Серая кровь

весь мир – поблекший холст и выцветший рисунок, загнивший, как белёсый свет, затянутый тоской. внутри меня одни разорванные струны – сосудов и сердечных мышц обугленный кусок. Мария Батрдок. Кусок Везде свет и спокойствие. Небо ярко-голубое, такое неественное, такое близкое, будто нарисованное. Йоль открывает глаза, жесткая трава щекочет ей руки, а легкий ветерок осторожно касается лица. Вокруг, куда ни кинь взгляд, огромное зеленое поле и синее-синее небо. Она поднимается и понимает, что одета только в тонкое белое платье, больше похожее даже на нижнюю сорочку, но рядом никого, так что можно не стесняться. Йоль потрясла головой, пытаясь определить, где она, и что вообще происходит. Последнее её воспоминание — замах огромного кулла, потом тьма и все, больше ничего. «В любом случае надо идти дальше. Куда-нибудь я все равно приду, а оставаться на месте бессмысленно. И все-таки интересно, как же я тут оказалась?» —мысли её прозвучали громовым раскатом, громче, чем любые слова, громче, чем крик, и сразу же возникло странное ощущение нереальности. Ей не было больно, она не чувствовала жажды или голода, на теле не оказалось даже самого маленького шрамика. «Это сон», — решила девушка, шагая по полю все дальше и дальше. Вдали уже виднелось маленькое корявенькое деревце, к которому путница уверенно направилась, приближаясь раза в два быстрее положенного. Иногда ей казалось, что дерево отдаляется от неё, а один раз оно вообще пропало из виду и появилось у неё за спиной. И тогда Йоль всеми силами пожелала оказаться вот прямо рядом с этим жалким ростком, по недоумению обозванным деревом, и тут же её мысль воплотилась в жизнь.На самой нижней ветке сидел Ворон, казалось, еще сильней уменьшившийся в размерах. «Давно я не видел этого места!» — мечтательно произнес он, постоянно оглядываясь. — Что это значит? Я думала, что это сон, или я вообще уже умерла. «О, это не сон! Точнее, не совсем. Ты помнишь, кто ты? Серая, вот кто. А это место… даже не знаю, как его описать… Мои хозяева называли его Поля Истины. Место, где души твоих родичей открыты тебе, а твоя душа — им. Место, где тебе не нужно ничего говорить, чтобы тебя поняли. Тут ваши разумы встречаются вне зависимости от того, где вы находитесь». — Родичи? О чем ты? Все мои родичи давно мертвы. Да и я, наверное, уже тоже… «О, я не о тех родичах говорил, глупая девчонка, — в его голосе слышалась добродушная насмешка. — Другие. Из твоего народа, с той же кровью в жилах. Серой кровью, кипящей кровью. Твоя мать была такой же. Сильной, да… Если бы мне удалось разбудить её способности, то какой мощью она обладала бы!» Йоль передернулась. Что-то похожее на волнения всколыхнулось у неё в душе, и небо вдруг потемнело. Или ей только показалось? — Моя мать? Ты знал её? Элиль? «Я вообще много чего знал, но нет, её — нет. Это я взял из твоих воспоминаний. Твой отец не принадлежал к твоему роду, он был простым человеком, и не спрашивай, как я определил, просто я чувствую. Но у нас мало времени. Боюсь, на долгий разговор меня не хватит — слишком далеко я забрался. Моя энергия тает, словно снег весной, так что приступим-ка мы к делу!» Старый учитель и правда становился все меньше и меньше, сейчас размером не превосходя захудалого голубя. Он скажет то, что нужно, и уйдет. Как и все остальные. Йоль ощутила, как что-то шевельнулось там, в душе, что-то, похожее на сожаления, но промолчала. Подул сильный ветер, пригнувший траву совсем к земле. В любом случае, сейчас ей все равно. Все чувства, обиды, сожаления остались там, в настоящем теле. Здесь не было ничего кроме чистого концентрированного разума. «Понятия не имею, — продолжил Ворон-заклинание, — как ты тут оказалась, потому что это достигается путем долгой медитации и познания себя, но сейчас это к лучшему. Теперь я уверен, что ты готова. Слушай очень внимательно, потому что повторить я не смогу. Кроме тебя по миру разбросаны и другие из Серого народа. Их силы дремлют, охраняемые многовековым заклятием. Это замок. Но есть ключ. Особые слова Древнего языка, которые я скажу тебе. Это и есть твоя миссия, твоя цель, для этого я воспитывал тебя, учил магии, рассказывал истории — чтобы ты возродила свою расу из пепла времени, чтобы жертва, которую они принесли, глупая и бессмысленная, исчезла. Тебе будет трудно, но ты должна, ибо ты — их светоч, пророк. Надежда угаснувшего рода. Только для этого ты и существуешь, другого назначения у тебя нет, как нет и выбора». — У меня есть выбор, — возразила Йоль. Он посмел заявить, что она, Дочь Спайна, ни на что больше не годна? Что любое из её дел будет глупым и ненужным? Что нет других путей? Впрочем, здесь, скорее, сыграла свою роль привычка делать все по-своему и никому не подчиняться. Это укоренилось глубоко в её сознании, и никакое бедствие не способно её уничтожить. Но она устала, так страшно устала, будто превратилась в камешек, летящий прямиком в пропасть, и ничто не могло бы заставить его остановиться. Слишком больно было до этого. Здесь все притупилось, но отчего-то Йоль отчетливо, будто огненными буквами было выведено, ощущала, что там, в реальности, будет так нестерпимо разрывать и душу и тело на маленькие кусочки, что выдержать она не сможет. — К чему мне все это? Я не хочу. Не могу. Не сумею. Страсть и изумление прозвучали в речи её учителя. «Сумеешь! Разумеется, сумеешь, потому что это твой долг! Что за глупости! Ты сильна! Не волнуйся, найти своих родичей ты сможешь легко. Я точно не уверен, но будет особое чувство, которое неуместно в какой-то ситуации, неправильно, но оно укажет тебе, что рядом один из тех, у кого та же кровь, что и у тебя. Я скажу тебе заклинание. А после этого исчезну, ибо мое предназначение будет исполнено…» Теперь по размерам он напоминал маленького воробьишку, сжавшегося на толстой ветке. — Я не хочу! — крикнула Йоль и зажала уши руками. Бесполезно. И тут в воздухе зазвучали слова. Страшные, громкие, тяжелые, камнепадом они посыпались из воздуха, с неба, сдавили её душу, меняя реальность и нереальность. Они были не отсюда, были неправильными, но такими знакомыми, будто отразившимися в подсознании, будто сплетенными из тончайшей паутины, что прочней любого метала. Слова изгибались, вертелись, скручивались в вихри неземной красоты и силы, и вместе с тем их как будто бы не существовало вовсе. И когда Ворон договорил, небо треснуло. Ненастоящее небо. И душа тоже треснула, а слова сплели новую струну взамен лопнувшей. И старая птица, спев древнее заклинание, исчезла навечно. *** Йоль ощутила сразу — реальность вновь возвращается, восстанавливается, собирается из маленьких кусочков, и все как будто стало тяжелее: воздух, мысли, тело, все, что там, во сне, порхало, летало и казалось таким эфемерным, обрело вдруг такой каменный вес, и выносить это становилось сложнее с каждой минутой. И в результате Йоль закашлялась и поняла, что до этого момента не дышала совсем. Глаза ей открывать не хотелось, слишком неподъемными оказались веки, но уши слышали все и без её ведома, так что голос, что-то бормочущий себе под нос тут же был обнаружен. — А, очнулась, деточка! — восхитительно жизнерадостно заявила Анжела. Это была именно она, сомневаться не приходилось, ибо кто еще обладает подобной смесью любопытства, оптимизма и самоуверенности. И мудрости тоже, да. Без мудрости никуда, особенно за пределы своей деревни и своего разума, без знаний и широкого кругозора. Йоль все же открыла глаза. — Знаешь, я все видела! И все это время, пока ты тут лежала полумертвая, а я тебя выхаживала, бегая еще и к Арье и Эрагону, то обдумывала слова, которые тебе выскажу! Ты идиотка, Йолле! Ты подставилась под удар! На моих глазах, так что не смей отпираться! Захотела с жизнью распрощаться, да? Не тебе это решать! — Мне, — хриплым голосом прервала её больная. — Мне, потому что моя жизнь! Оставь меня. Боли не было. Возможно, Анжела наколдовала что-то, может, применила какие-нибудь травки, но боль не беспокоила, и это хорошо. Телесная боль. А вот душа… останки памяти с удовольствием напоминали все, что случилось. Йоль стиснула зубы и всхлипнула. Роу. Роу… Он один из них. Он… Комок в горле пульсировал и бился, словно живой, и удары отдавались во всем теле, и истерика, страх волнами накатывали. А потом пришла пустота. Не осталось ничего, кроме одной мысли: «Отчего я не умерла? Тогда все прекратилось бы…» Йоль вспоминала слова Ворона, исчезнувшего теперь навсегда. Где-то там есть и другие из её народа, те, для кого тьма прошлого вовсе не секрет, те, кто сможет ей помочь и поддержать. Но она так устала. Ей не нужна помощь, ей нужен покой, у неё просто не получится найти этих людей, у неё не хватит сил. Ворон ошибался. Она слаба. Теперь слаба. Йоль засыпала и просыпалась снова, впадая в какое-то беспамятство, изредка понимая, что Анжела поит её какой-то мерзостью. Ей так хотелось крикнуть, что в подобном она не нуждается, что просто стоит позволить ей умереть, но голос не слушался, обрываясь даже не на середине, а в самом начале, в зарождении. И огонь… Он был повсюду, и Йоль вопила то ли от боли, то ли от страха, то ли просто по привычке. Потом перестала. Расплакалась. Ей хотелось проснуться. Её окружало пламя и мертвые, но было уже все равно. Пришла лишь одна мысль, такая простая, что удивительно, как её не было раньше, — если она захочет, все кончится! И тут вдруг сознание очистилось, и мысли вновь выстроились в ровный ряд. Теперь тело ныло, а раны и порезы буквально горели, но это было не важно. Тело постоянно подкидывало ей какие-нибудь подлянки, так что она уже привыкла. Опершись на мягкую кровать, Йоль попробовала приподняться, но резкий порыв тошноты накатил так внезапно, что она тут же вернулась обратно. Но сразу повторила попытку. Все кончится, стоит ей только захотеть, все прекратится, вся боль уйдет в никуда… вместе с ней… Рывком она встала, но, не удержав равновесия, упала на колени, и тут же везде взорвались болью швы, бок кольнуло так, что дышать стало невозможно, а голова закружилась, и Йоль полминуты стояла на четвереньках, пытаясь определить, где верх, а где низ. Но время прошло, и ей стало лучше, и больная снова поднялась на ноги, теперь предусмотрительно опираясь на стены. Огляделась. Комната была большой, просторной и светлой, не обремененной большим количеством вещей, коих тут было лишь кровать, комод и стол, заваленный пузырьками и травками, по всей вероятности принадлежавшими Анжеле. Йоль сплюнула, прокляла тошноту и головокружение и направилась к хранилищу для всякой подозрительной растительности. Это оказалось проще, чем можно было предположить. Куда сложнее было отгонять воспоминания, злобным роем скопившиеся в голове. Его лицо… Как он мило улыбается! Он хочет ей помочь, правда ведь хочет! А как она была счастлива тогда, после той ночи… Её, идиотке, казалось, что мир наконец восстановлен, что все кусочки на месте, что все правильно… Что такого она сделала? Что пошло не так? Может, это она какая-то неправильная, сломанная? Может быть такое? К чему ей тогда вообще существовать? Она порывисто разгребла аккуратно разложенные цветы и засушенные травы и коренья и навалилась на стол, испытывая очередной приступ головокружения, путающий небо с землей, но все же нашла то, к чему так яростно стремилась — небольшой ножичек, который принадлежал Анжеле. С его помощью она укладывала свои растительные запасы в пучки. Йоль схватила нож и, не удержавшись, упала. Ноги дрожали, руки вообще ходили ходуном, но больше всех тряслось сознание. На запястье хорошо видны вены, а железо такое холодное. Нет, резать надо вдоль, так надежнее. Легкий укол, и все кончится, и не будет больше душа распадаться на кусочки, не будет больше страха, боли, не будет рваться струна, воспоминания не будут жалить разгневанными пчелами, не появится во снах огонь и мертвые… Но только одна мысль о том, чтобы причинить себе вред ввергала Йоль в такую панику, что оставалось только закусывать губу и радоваться, что она не может никуда убежать. Сжав зубы, Йоль собралась и сделала надрез, и кровь, яркая, рубиновая, захлестала из ранки. Страх дымом повалил из души, заполняя все пространство просторной комнаты, и девушка, взвыв, отбросила нож подальше. А потом вновь поползла за ним, извиваясь змеей. Ничего не будет. Страх уйдет, боль уйдет, все кончится! Теперь вторая рука — это уже не так страшно, она почти ничего не чувствует. Главное — удержать ножик, не выронить испачканное кровью оружие, не позволить ему выскользнуть из слабеющих рук… И снова надрез, приступ паники, надрез. В самом конце уже и правда ничего не было. Пустота. Чернота. И так легко, так спокойно… Прости, Ворон, но никогда Йоль из Спайна не восстановит Серый народ, ибо она лежит на полу в луже собственной крови, сломленная жизнью, она умирает, приняв смерть самостоятельно, по своему желанию, и заклинание, пробуждающее древние как мир силы сгинет вместе с её памятью. А Йоль было до ужаса спокойно, как будто множество тяжелых камней ворохом посыпалось с её души, на ходу превращаясь в невесомые капли дождя. Все правильно, все так, как должно быть. Теперь она действительно свободна…