Серые слёзы. Серая кровь

Йоль хотелось кричать так сильно, чтобы пошатнулось небо, чтобы отдался гулким протяжным эхом её крик, чтобы взлетели вороны, которые сейчас сидели возле мёртвых, чтобы… растрескался этот проклятый мир, да вскипела кровь земли, холодная и бесчувственная. Весь искорёженный, избитый изорванный — Синге лежал перед ними в неестественной позе, глядя стеклянными глазами на кипенно-белые облака. Рядом хрипела Талерика, что «всё это неправда, всё это ложь, сон», но нет, не сон, уж Йоль-то знала, уж она-то умела отличить одно от другого. И это всё правда, самая настоящая, жгучая, ядовитая, полная боли правда. Синге мёртв. Синге… мертв? Мёртв, мёртв, мёртв! Погиб в пылу битвы, а они даже не заметили! Но как? Как? Виртуоз фехтования, как он мог проиграть?! Он же… он же как бог, как эльф, он же мелькал тут и там, почти незаметный, неуловимый… — Что за дерьмо?! — выругался Дес, сжимая кулаки. — Как это так? Как он, Синге, как его, как… Бездна, проклятье! Барзул! — Что тут случилось? — Талерика хрипела от отчаяния. Это она. Это всё она виновата, она полезла в битву без предупреждения! За ней Йоль послала Синге, из-за неё, из-за… Йоль трясло. Это неправда. Неправда! Ей вспомнился Клык. Так не бывает. Руки поломаны, ноги выгнуты в другую сторону, и по всему телу укусы, будто его рвали на части со звериной яростью. А рядом — еще более изуродованные куски безумцев, и даже не понять, кто где, повсюду разбросаны лишь части человеческих тел, будто их уже рвали, зная о способностях, в безумном желании уничтожить как можно скорее. Клубящийся внутри крик заполнил Йоль, до самых пят заполнил, от макушки. Это невозможно. Это все ненастоящее! Талерика тихо всхлипывала справа, Дес выливал отчаяние в мир, не заботясь об остальных. Где-то впереди послышался хрип. Йоль прищурилась, заметила блеск, и на неё будто солнечным светом сразу нашло озарение. Вот оно что. Вот. Один из безумцев полз подальше от поля битвы, перелезая через трупы, оставляя за собой следы крови и тянущиеся кишки, а в руке у него был зажат проклятый меч Сингвет. Они набросились на него, они все. Он поражал их без остановки, он делал тонкие надрезы, которые мгновенно убили бы живого человека, но эти… эти твари не были обычными людьми. И они вставали и зачарованные, пораженные проклятием золотого меча, они набрасывались прямо на полукровка, вырывая, кусая, раздирая, и в их глазах — лишь желание заполучить клинок… Синге просто не устоял перед такой огромной волной. Играть с проклятьями Всадников всегда опасно. Широким шагом Йоль устремилась к уползавшему безумцу. Отрезала от кое-как уцелевшего флага кусок ткани, обмотала руку и выдернула у твари меч. Тот захрипел, завизжал и кинулся на Йоль, но ноги его были переломаны, так что она с легкостью увернулась. Вонзила клинок ему в глаз и прокрутила. Вонзила в другой. А затем каким-то пугающим удовольствием она резким движением отсекла ему голову. Точнее, попыталась отсечь, но не смогла — слишком уж неудобно было держать меч через тряпку. Йоль замахнулась ещё раз и ещё, нанося удары в какой-то холодной ярости, от которой внутри всё скрутилось, сжалось, а на лбу проступил пот. И она совсем не замечала, что уже перерубила шею полностью, она била и била уже по рукам, ногам, всему телу, и только когда совсем выдохлась, отошла назад. Талерика и Дес наблюдали за этой сценой в полном молчании. Внутри разлилось отчуждение. Исчезла ярость, исчез бурлящий внутри крик — всё как будто замёрзло. Не сейчас. Не надо. Давай позже, сейчас много дел. — Надо его забрать, — каждое слово давалось с огромным трудом. Ей бы очередной раз вдохнуть, но воздух проходит сквозь забитое горло с трудом и свистом. Они кое-как сделали носилки и потащили тело. Это было так… тяжко. В прошлый раз Йоль тащила живого. В прошлый раз у неё была надежда, силы и причина, чтобы идти вперед. Нужно было спасти человека, чтобы он продолжил дышать, ходить по земле, чтобы он жил дальше. А сейчас… она просто хотела упасть и не подниматься. Потому что внутри расползалось мерзкое чувство пустоты, которая будто вытравливала всё, что там находилось раньше. Потому что она безумно боялась того, что грядёт, когда они это тело всё-таки дотащат. Она умрет, наверное. Вместе с ним. Можно притвориться, что он уехал очень далеко. Главное, закрыться. Безумное горе Талерики, которая никогда не умела сдерживаться, просто затопит её. И самоненависть Деса заставит её тоже ненавидеть себя, но за что? Ты послала его туда. Нет, нет, откуда ей было знать? Она верила, она надеялась, Синге же бессмертный… Никто не бессмертен. Виновата ты. Это твоя вина, твоя и Талерики. Её вина заключалась в том, что она определила его в бессмертные. Они всё тащили и тащили тело, и казалось, что их пути не будет конца, и Йоль не сразу поняла, что по щекам её текут слёзы, а горло что-то очень сильно сдавливает. Дальше — темнота, и вот они уже в лагере, где отовсюду слышатся стоны и плач, где все кричат от ужаса и боли, потому что погибло столько людей, что они не могли и представить. И Йоль понятия не имела, что теперь делать. Куда нести, как хоронить, какие обряды проводить, и нужны ли они вообще? Ей нужен Джормундур. — Пока положим… тело… возле моей палатки. Потом решим, что дальше, — прохрипела она, чувствуя, как дрожат её губы. Она никогда так не расклеивалась, так что теперь? Все вдруг стало слишком тяжелым, и ничего не хотелось делать, но вот в чем загвоздка — если она этого не сделает, никто не сделает. Никто не решит её проблемы за неё. Дес и Талерика в полном молчании послушно дотащили тело Синге, куда нужно. Десу было проще в каком-то смысле — он часто терял товарищей и братьев по оружию, а вот для Талики это оказалось таким ударом, что слышалось, как трещат её кости. Было бы красиво заявить, что Йоль держалась холодно и уверенно, что делала все как надо, нашла нужных людей, нужное место. Была сильной. Красиво, да, но неправильно. Она почти ничего не помнила. Все воспоминания превратились в обрывки — вот она стоит перед Джормундуром, пытается что-то ему объяснить, но получается только бессвязный поток слов, вот они втроём смотрят в какую-то яму, где лежит нечто, завернутое в белую тряпку, а потом сверху сыпется земля, потом — люди, люди, ходят, гомонят, рыдают. А у неё слёз нет. У неё вообще ничего нет внутри, только одно страстное желание — чтобы здесь оказался человек, способный сделать всё за неё, способный в один миг решить все её проблемы. Чтобы здесь оказался Роу. Она не знала, сколько прошло времени, не знала, где она и когда. Вокруг только воспоминания, только прошлое, то, что она уже не сможет вернуть, лишь увидеть вновь, лишь вспомнить. И мелькали вокруг обрывки — лес и Спайн, время, когда она свободно дышала, потом нападение ургалов, и она, глупая, наивная, решила поиграть в героя. С этого-то всё и началось. Тирм, шумный, беззаботный, но такой деловитый, его богатства и нищета, Белатона, этот старый неповоротливый монстр, тюрьма, граф, смерть Клыка… — Йо-Йо! — из транса её вывел знакомый голос. Она подняла глаза — это Денсен. — Что? — голос у неё был таким хриплым, будто она не говорила несколько дней. — Талика ушла. Йоль показалось, что её ударили обухом по голове. То есть, как это — ушла? Куда? Зачем? Очнувшись, она поняла, что прокричала это вслух. — Решила, что Син погиб из-за неё, значит, ей за это и платить. Отправилась в Урубаен разнюхивать, как этот ублюдок Гальбаторикс сотворил таких тварей. События происходят без неё, и она ничего не может с этим сделать. Она больше ничего не контролирует! Она больше не может управлять этим миром! Йоль содрогнулась. Йоль закричала. — Это твоя любименькая Насуадочка послала её. Ляпнула, мол, получишь рыцарский титул, если разнюхаешь. Вот тебе и пожалуйста. Эта шавка вертит людьми как хочет, знает, куда бить, и бьёт. Внутри клокотала ярость. Вперемешку с болью и усталостью клокотала, кровавой пеленою затягивая сознание. Талерика ушла! Маленькая идиотка, она сама умрёт и их всех погубит — Гальбаторикс взломает её разум как скорлупку, и никакие непонятные щиты тут не помогут! И ещё Насуада! Додумалась посылать глупую неконтролируемую девчонку в самое сердце Империи! Йоль ворвалась в её шатёр как ветер, раскидывая всё на своём пути. Даже Ночных Ястребов. Те её уже знали, а связываться с сестрёнкой Энн, которая находилась в таком отвратительном расположении духа, не желали. — Как ты могла так со мной поступить? — прошипела Йолле, сжимая кулаки. Впрочем, остатков благоразумия всё же хватило на то, чтобы убедиться, что в шатре кроме них никого больше не было. Насуада подняла на неё глаза, прищурилась, и Йоль ощутила сильный запах жженого сахара — на столе стояла серебряная тарелка с леденцами. Холод, который предводительница варденов источала всем своим видом, можно было ощутить кожей, и Йолле хотелось отступить назад, сделать хотя бы маленький шажочек, но она стиснула зубы и осталась на месте. — В чём дело? — в голосе Ночной Охотницы скользила тщательно скрываемая злость. Оно и понятно: она только что потеряла огромное количество солдат, что ей за дело до чьей-то маленькой трагедии? В сущности она ничего никому не была должна, но Йоль хотела хотя бы получить объяснения того, почему глупая взбалмошная девчонка стрелой метнулась из лагеря навстречу смерти. — Талерика. Почему она ушла? Что ты ей пообещала? — Насколько я помню, — Насуада вскинула подбородок, так что даже находясь ниже Йоль, она, казалось, смотрела с высоты, — она сама мне это предложила. Она говорила, что чья-то смерть — её вина, и она хочет её искупить. Единственный способ — добыть сведения об этих безумцах. Как их создали? Почему? Какие заклинания использовались? Она спросила меня, будет ли ей за это рыцарский сан, и я ответила, что… —…будет, — закончила за неё Дочь Спайна. — Ты знала, что обещать. Ты всегда это знаешь. — Да, и потому я та, кто я есть. Предводительница варденов. — Она всего лишь глупый ребенок. Ты послала её на смерть. Знаешь, я где-то слышала, что быть королём — это искусство жертвовать собственными пешками. И у тебя это хорошо получается! — Нам нужны эти секреты! — Насуада вскочила и стукнула кулаком по столу. — А наши маги никудышные слюнтяи! Эрагон и эльфы отказались нам помогать, сказали, что это извращение сознания и тела. Они радеют за чистоту! Но видишь ли, мне нужно беспокоиться не за одного человека, а за тысячи, и сделаю много чего, чтобы сохранить их жизни. Это моя обязанность, я должна. — Так что дороже — жизнь одного или тысячи? — Я тут не для того, чтобы играть с тобой в моральные игры, Энн, — холодно произнесла предводительница варденов. Назвав имя сестрёнки, она попыталась показать, что Йоль является её агентом, значит, ниже её по положению. Намного. — Я здесь для того, чтобы выиграть войну. У леди Бранвен есть вполне ощутимый шанс узнать тайны безумцев, значит, пусть это и сделает. Я не послала бы её, если бы шансы на победу проигрывали шансам смерти. Поверь, мы разработали достаточно убедительный план, чтобы все поверили, будто её использовали. Даже там, в Фейнстере, где она так глупо открылась. Йоль затрясло. Значит, они еще сидели тут и разрабатывали планы, а она ничего не знала. Ей хотелось кричать. Хотелось бить кулаками, вцепиться в лицо Насуады и разодрать его. Синге нет. Талерики нет. Ничего нет. Йоль ощутила, как её ноги подгибаются, и силы воли хватило лишь на то, чтобы пробормотать какую-то несуразицу и выползти из шатра. Она споткнулась и непременно упала бы, если бы ко-то её не подхватил. Сильные руки. Роу? Это Роу? Пожалуйста, пусть это будет он, ну пожалуйста… Но это был Эцур. «Один из нас», — но одна кровь вовсе не означала, что сейчас он не может предать её. Может. Все в этом мире могут, кем бы они ни было. Все могут солгать и все могут сделать больно. — Оу, Энн, ты в порядке? — А похоже, что я в порядке? — она попыталась вырываться из его рук. Это не Роу. Не Роу… *** Денсен ощущал внутри что-то безумно мерзкое. Что-то вроде того, когда он увидел Меолитту с тем ублюдком. Его Меолитту. Когда понял, что потерял что-то дорогое, что-то важное, и эта потеря ударила по нему, будто по колоколу. Ему кто-то нужен сейчас. Ему всегда нужны были люди, которые заглушали голос внутри, заполняли дыру, но обычные люди не могут помочь. Ему нужен кто-то особенный. Кто-то, кто не просто «кто-то». Не то что бы Трианна была занята — она обладала потрясающей способностью грамотно откладывать дела на потом. Сейчас она водила пальцем по какой-то книжке и что-то несвязно бормотала. И её дивно-синие глаза, когда она посмотрела на Деса, сверкнули как сапфиры. Глупый набор глупых банальностей, но его сейчас шатало и тошнило от всего этого поганого мирка, где умирают друзья, поэтому, откровенно говоря, плевал он на все эти красивые фразочки. Проще вообще ничего не говорить. — Чего пришел? — резко бросила она, захлопнув книгу. Лицо её всё перекосилось, губа подернулась вверх, и вообще весь её вид выражал такое презрение, будто она прямо тут и сейчас его раздавит как букашку. Денсен вытащил из-за спины бутылку вина: — Выпьем по старой памяти? Память, признаться, была не такой уж старой, но отчего бы не выпить? Мерзкий самовлюблённый цинизм этой ведьмы — то, что нужно, чтобы отрезвить душу и помутить разум. Не наоборот. Немного глупых действий — когда больно, все средства хороши, лишь бы унять воющую тоску внутри. Вино оказалось на редкость хорошим — в военном лагере не часто встречается такая роскошь. Потом её волосы, такие мягкие, с непонятным цветочным ароматом, кожа, гладкая, как шёлк, хриплый голос, и Дес касается губами её кожи, позволяя безумному желанию вытеснить остальные мысли. Любым способом вытеснить, и плевать, что Трин всё понимает. Не хотела бы, ничего не произошло бы. Ведьма не из тех женщин, что безвольно опускают ручки и сдаются на первом шаге. Да, Трин всё понимает, и это до смерти обидно. Она всегда понимала, что была заменой. Сейчас — что лекарство. Или, скорее, наркотик, который одурманивает, прячет от мира. Ты ничтожество. Люди рядом с тобой умирают. Ты не стоишь того, чтобы рядом с тобой жить и оставаться, ты не можешь дать ощущение спокойствия и защиты, ты не выполняешь обещаний. Ты жалок. Ты используешь женщин как паек — перекусил и ну бежать дальше. Ты причиняешь боль в надежде, что когда-нибудь чужие слёзы залечат твои собственные раны. Вот дурак. Трианна обнимает его, прижимается. В её движениях нет той страсти, того огня, который всегда её охватывал — сейчас он спалил бы Деса дотла. В её движениях… ласка? забота? Ох уж эти женщины, им только дай кого-нибудь утешить. Даже таким, как Трин. И Дес растворяется в ней — её голосе, запахе, движениях. Он исчезает, позволяя себе упрятать боль подальше. Сейчас есть только эта женщина, ненадолго, на чуть-чуть, а потом Дес справится, сможет преодолеть эту боль. Потом. Непонятно, когда. Он не умел избавляться от зависимостей. *** Ветер бил в лицо, и Талерика закрывала слезящиеся глаза. Она знала, на что идёт, знала, почему. Знала, что может случиться — её могут поймать, убить или пытать, но рискнуть стоило, потому что… ну, потому что она слышала эту мысль в голове Йоль — «это Талерика виновата». И да, она свою вину не отрицала. Не смогла бы, потому что это правда, чистая, чистейшая. Это Талерика рванула в гущу боя, совершенно не подумав о других, как и тогда, в Фейнстере. Похоже, это было у неё в крови или где-то глубоко-глубоко в голове. «Но я искуплю свою вину! Синге, умоляю, прости меня. Знаю, ты не слышишь и никогда не верил во всех этих богов… Но я верю за тебя! И знаю, ты пройдёшь все испытания Ангварда и обретешь покой. А я сделаю всё, чтобы твоя смерть не была напрасной! Я открою тайны безумного императора и приведу нас к победе!» Она знала, что делать — Насуада сказала ей. Она много чего сказала, и порой Талерика удивлялась, как это ей удается так хорошо всё предсказывать: события, реакции, ответы. Как это ей удаётся предсказывать людей. Они же такие непонятные. Насуада восхищала маленькую герцогиню, которой казалось, что нет ничего лучше и достойней, чем служить такому человеку, который знает всё, особенно то, что ещё не случилось. Она мчалась вперед в надежде, что сможет изменить мир. Впрочем, они все надеялись. Их объединяла именно эта вера и бесконечное одиночество. Но они больше никогда не останутся одни, они срослись душами. Они — это Серый Народ, Kyn'Grar. И пыль, что осталась от прежних Серых, впиталась в землю, напилась её крови и воды, и дала ростки, которые сейчас ещё совсем маленькие, но скоро они превратятся в огромные деревья, чьи корни пронзают мир и держатся крепко-крепко. Это случится потом, а пока… нужно переждать бурю. Нужно пережить войну. И они переживут.