Серые слёзы. Серая кровь

Джо Рид проснулся в панике. Он едва проглатывал воздух, и внутри все горело и искрилось, поджигая легкие, прожигая душу. Он вскочил, точнее, попытался, но запутался в спальном мешке, и дергался, почти не осознавая, что нужно сделать, чтобы выпутаться. В глазах темнело — быстрей, быстрей, они умирают, быстрей! Выбрался-таки из проклятого мешка, кинулся к выходу. Где эти проклятые завязки? Развязывай! Развязывай! Скорей, быстрей, ты должен успеть! Он нащупал завязки трясущимися руками, но пальцы не гнулись. Воздух застревал в горле и царапал, резал, так что Джо Рид захлебывался кровью, захлебывался с каждым вдохом, и перед глазами прыгали темные пятна, и он почти ничего не видел. Быстрей! Ты не успеваешь! Не успеваешь! Всхлипнув от ужаса, он бросился обратно, схватил кинжал и вонзил в ткань палатки. Мерзкий протяжный звук разрезал ночь, а Джо Рид вывалился наружу, упал на землю, и пачкаясь в грязи, поскальзываясь, побежал вперед. — Йоль! Йоль! Она уже мертва! Нет, нет, нет! Только не это! — Талика! И она мертва, и она! — Пожалуйста, нет! Пожалуйста! Прошу! Прошу… Он упал на колени, ощущая, как из него вытекает сама жизнь, капля за каплей… он один. Опять остался один. Опять… все в крови… — Джо Рид? Он поднял глаза и увидел Йоль. Ее огромные серые глаза. Он ощутил ее страх, ее беспокойство, ее ярость — кто здесь? кто посмел? она разорвет их на куски — он ощутил, что она живая. Темные круги перед глазами постепенно исчезали. Пальцы двигались. Руки не тряслись. Живая… Из соседней палатки выскочила Талика, заспанная и взъерошенная, в одной белой сорочке, но с Сингветом наперевес. Приняла боевую стойку, огляделась, никого не увидела кроме грязного Джо Рида и Йоль, стоявшую перед ним на коленях, и совершенно справедливо поинтересовалась: — Ну и что тут, барзул, происходит?! Джо Рид снова посмотрел на Йоль. Она красивая. Каждый человек красив. А у нее глаза как небо перед бурей. И внутри она такая же. — Джо Рид, послушай… Никто не умирает. Мы живы. Прислушайся… почувствуй… закрой глаза. Он послушно закрыл, ощущая подкатывающую тошноту. Что, если он откроет их, и они обе будут мертвы? — А теперь почувствуй связь Серого народа. Это похоже на нить. Чем мы ближе, тем она толще. Чем дальше — тем тоньше, но она никогда не порвется. Никогда. Ты чувствуешь Талику? Меня? Если постараешься, ты почувствуешь даже Деса. Но он не чувствовал ничего, кроме страха. Красного, пульсирующего, с тонкими щупальцами, которые шарили по его душонке, такой маленькой, мягкой и уязвимой… — Она не маленькая. И не душонка. Джо Рид, ты должен просто… просто увидеть мир вокруг. Смотреть не только внутрь себя. Мир внутри тебя и мир снаружи одинаково огромные и прекрасные, и тебе стоит… стоит исследовать оба. Не запираться только в одном… Он открыл глаза, снова ощущая ту блаженную пустоту, в которой прятался, когда был один в своем замке. Мир снаружи страшный. Он сожрет Джо Рида. Пустота может защитить. Или тоже сожрать. В глазах Йоль он видел страх, жалость и растерянность. Он к ним привык, и он их ненавидел, но стоило ему об этом подумать, как это все исчезло, уступив место ее обычной собранности. — Простите. Это… в общем, простите. Я постараюсь больше так не делать. Он встал, и Йоль встала вместе с ним, все еще внимательно вглядываясь. Джо Рид развернулся и побрел в свою палатку, кое-как занавесил дыру и заполз в спальный мешок. Закрыл глаза. Когда он их откроет, они будут мертвы, они будут в порядке. В порядке. Он чувствовал, что они где-то рядом. Он ощущал, как бьются их сердца. Тук-тук, тук-тук, кап-кап… *** Огромное. Прожорливое. Жуткое. Войско варденов медленно ползло вдоль озера Леона, оставляя за собой вытоптанные и изъеденные поля, словно саранча, пожирающая все на своем пути, и Йоль тащилась вслед за ними, придерживая Ночного Кошмара, который так и норовил всхрапнуть и укусить кого-нибудь. Солнце палило, пыль забивалась в легкие, и где-то в голове отдавался топот тысячи ног, превращаясь в невнятный гул. После магии для Деса и магии для Талики чувствовала она себя преотвратно, в который раз вытянув последние капли из синего граната, и в который раз клялась наполнять его, но, как всегда, энергии требовалось больше, чем было. С утра Насуада вызвала ее к себе и задала два вопроса — когда Талика отдаст украденное заклинание, и когда отдаст меч Всадника, на что Йоль пришлось рассказать о проклятье и предложить сегодняшний вечер. — Хм… если мне нельзя касаться меча… как же я посвящу ее в рыцари? — Рыцари? Сегодня? Насуада хитро улыбнулась — видимо, ей нравилась эта идея: — Да, хочу ей сюрприз сделать. Знаешь, вроде неожиданного подарка. Все-таки, она рисковала жизнью ради этого заклинания, и она верит в варденов, в справедливость, а такое надо как-то награждать. — У нее есть сабля. Талика мучилась от проклятья и от того, что Джо Рид повсюду следовал за ней. Ей казалось, что это Дес его науськал, но если бы она прислушалась, она бы ощутила его страх. Его струна внутри звенела громче струны Йоль, того и гляди вот-вот лопнет. И Йоль бы сделала что-то, да только посреди пыльного и мутного дня ее отыскал Джарша, с опаской поглядел на Ночного Кошмара и сообщил, что Хальфред зовет ее к себе. С тех пор, как у нее появились тайны, она этого опасалась. Хальфред велел разбить себе шатер в поле, подальше от марширующего войска, потому как «устал от этих остолопов и их топотни». Джарша привел ее к шатру и встал рядом, не зная, чего боится больше — огромного черного жеребца или Хальфреда. От жеребца он, по крайней мере, знал, чего ожидать — отгрызет пару пальцев и все, а вот чего ждать от Хальфреда — та еще загадка. Перед шатром ошивалось несколько человек, там же стояла хмурая Рина, та самая, которой Мантикора вспорола лицо. Бросила на Йоль недовольный взгляд, заявила, что «старикан не в духе». Йоль усмехнулась и дотронулась до шершавой ткани. Хальфред всегда не в духе. Когда он будет «в духе», тайная служба устроит всенародные гуляния по этому поводу. Он зовет ее для нового задания? Черная рука все еще рыскает по лагерю варденов, определенно. Для чего еще он может ее звать? Проклятье, хватит уже нытья! Она резко отдернула полог и скользнула внутрь, и тут же будто попала в другой мир — темный, прохладный и совершенно… тихий. Ни топота, ни гула, ни криков… ничего. — Мне тоже это нравится. Тишина, — раздалось откуда-то из темноты. Йоль заморгала, пытаясь привыкнуть к полумраку, и, наконец, разглядела Хальфреда за его неизменным столом, заваленным бумагами. Как он умудрился, если шатер поставили пару часов назад? — Да, эм… это утомляет. Ты хотел меня видеть? — Хотел, — он встал и похромал к ней, и когда подошел ближе, она посмотрела на него сверху вниз, но чувствовала себя так, будто он намного выше. — И зачем? Хальфред, как всегда, тянул кота за… за хвост. — Затем, Йоль, что ложь сама по себе вещь нехорошая. Но вот ложь своему командиру… это карается, Йоль. Карается смертью. Ты же знаешь об этом? Он посмотрел ей прямо в глаза, ожидая ответа. Струна внутри натянулась. Йоль бросило в жар, и ноги стали ватными. О какой именно лжи он говорит? О Роу? И Муртаге? О Десе? Проклятье, сколько же она лгала! Уже и не сосчитать. — Да, мне известно. Он хмыкнул — что это еще значит? — развернулся и пошел обратно к столу. Сегодня он хромал особенно сильно, и Йоль подумала, что из-за погоды у него разболелась нога, и сегодня он особенно злобный. — Так почему же ты солгала мне? — Я? Тебе? — надо корчить дурочку, пока она не поймет, что к чему. — Ты. Мне, — он уселся на кресло и уставился на нее, и она почувствовала себя полной идиоткой. Сжала зубы. Вскинула бровь, ожидая его хода. Он тоже молчал, и молчание очевидно затягивалось, а струна звенела все громче, и Йоль, наконец, не выдержала: — О чем же? — иначе бы он никогда не закончил эту дурацкую игру. — О Роу. Ты солгала мне о Роу. Под ногами будто разверзлась пропасть, и Йоль упала туда и летела, летела, ощущая, что еще секунда, и она разобьется. — Он наговорил тебе, а ты поверила, так? И ты оказалась слишком глупой влюбленной дурочкой, чтобы проверить. Чтобы выразить хоть каплю недоверия. Еще мгновение. Не важно. Петля на ее шее все же затянется, но что насчет Анжелы? — Но я тебя позвал не для того, чтобы подводить под трибунал. Хм… сам таким был. Молодым и глупым. Я тебя позвал, чтобы рассказать правду. Чтобы ты не ходила как слепой щенок, и не тыкалась во все углы. Я не уверен, что он сам тебе расскажет. Слепой щенок? Это она-то слепой щенок?! — Так рассказывай, что ты тянешь? Если и разбиваться о камни, то сразу, наверняка, чтобы потом не лежать с измолотыми в пыль костями и не выть от боли, моля о смерти. — Роу всегда работал на меня. Он убил свою сестру, потому что я приказал ему. Он травил членов Черной руки, потому что я приказал ему. Ты думала, он сделал все это сам? Что он перешел на нашу сторону, после того как предал их? Там всегда должен быть наш человек, просто Роу слишком раскрылся, чтобы оставаться там, а ты подвернулась, чтобы так удачно его спасти. О камни Йоль все-таки разбилась. И все-таки не насмерть, и сейчас лежала и стонала от боли, которая, будто разряды молний, прошлась по всему телу. Роу лгал ей? Опять? Снова? И она снова поверила, как маленькая, глупая и наивная… дурочка. Не надо притворяться. Она и так идиотка. — Что?.. — на что-то более вразумительное сил не хватило. Но… Погодите… — Этого не может быть… Она видела прошлое. Она видела его боль, и там не было ни мысли о том, что он делает это по чьему-то приказу… А Хальфред расползся в довольной улыбке, медленно так, будто палач, приближающийся к плахе, на которую осужденный уже склонил голову, и прохрипел: — У тебя должна была быть веская причина, чтобы солгать мне. Я знаю многое, и не стоит так делать. Есть еще в чем признаться? Признаться? О, конечно. Может, в том, что она заключила сделку с Муртагом? Или что Дес на самом деле хотел ее убить? Или что что она, Йоль, из Серого Народа и может видеть прошлое? Она сжала зубы так, что они заскрипели, и посмотрела ему в глаза: — Нет. Хальфред снова хмыкнул. — Тогда больше не надо мне врать. Или хотя бы не попадайся. — И это все? — неверяще спросила она. — Никакого наказания? Хальфред посмотрел на ее исподлобья и процедил: — Это пока что. Все, иди. Он махнул рукой, будто отмахивался от назойливой мошки, и Йоль почти вылетела из его шатра, так что чуть не столкнулась с Джаршей. Так Роу лгал ей? Или он солгал Хальфреду? И как он обманул Анжелу? Или ее и не требовалось обманывать? И если бы проверял Кледвин, ничего бы не было, кроме, конечно, предательства Йоль, но… но почему он не сказал правду? Почему, ведь она так доверяла ему… Йоль так глубоко погрузилась в свои мысли, что не сразу поняла, что Джарша ей что-то говорит. — Чего? — рассеянно переспросила она. Голоса тех, кто терся возле шатра, отвлекали. Они смеялись? Над ней? — Он и правда такой злой? — голос его слегка подрагивал и сорвался, когда из шатра послышался яростный вопль: — Джарша! А ну сюда! Бедняга вздрогнул будто перед казнью, но дальше Йоль уже ничего не видела, потому что вскочила на Ночного Кошмара. Она найдет Роу и спросит его. Прямо и просто. И если он солжет и в этот раз… она не знала, что будет, но что-то будет. Проклятье, нет! Она дернула за уздцы, и Ночной Кошмар гневно всхрапнул. Она должна найти саблю и отвести Талерику к Насуаде… а Роу… с Роу придется подождать. У нее хватит на это терпения. Но это мучительное, полное безнадежности разочарование Талерики настолько захлестнуло ее, что терпение почти рухнуло. Плотина трещала по швам, грозясь разойтись и смести все на своем пути, и Йоль с трудом сдерживалась, чтобы не закричать. И когда Талика вырвалась из шатра и понеслась в темноту, не разбирая дороги, Йоль сжимая ножны Удачи, кинулась было за ней, но споткнулась и упала во тьму. …Она стояла в ночной тьме, а перед ней сидели два человека — сгорбившийся старик, жалкий и мерзкий, и Эрагон, Всадник, их надежда. Они смотрели друг на друга будто две противоположности — молодость и старость, сила и слабость, слава и забвение, и между ними творилось что-то глубоко личное, что не должно было выйти за пределы этой ночи, и Йоль вдруг ощутила себя лишней. Но тут же ее чувства исчезли, погребенные под чувствами другого человека. Он ненавидел его. Мальчишку, мелкого, пронырливого, такого раздражающего. Он всегда раздражал. Шнырял тут и там, вечно клянчил мясо в долг, а его нахальный тупой неотесанный братец еще и подбивал клинья к Катрине. Да как он посмел, деревенщина! Он не отдаст дочь таким нищебродам. Никто ее не заслуживает, разве что лорд какой, или граф. Да, точно, только за графа он ее и отдаст! А не за этого бродяжку. И этот братец его, Эрагон, теперь перед ним и намерен его судить. Его! Того, кто пользовался уважением всего Карвахолла! Пусть свое судейство засунет куда поглубже! И Эрагон заговорил, и лучше бы Йоль не слушала, потому что гнев и ярость старика перерастали в исступление. Он говорил о его преступлениях из любви к Катрине, а также о злых чувствах, которые он испытывал, а потом сказал то, что разорвало старика на части. Он сказал — раз я не могу тебя убить, я сделаю так, чтобы ты никогда не увидел то, что тебе дороже всего на свете. И старик бесновался, кричал, что Эрагон не посмеет, но в голосе его было столько силы и уверенности, что старик невольно начинал ему верить. И в этот момент его пронзил ужас. Уставшие руки, и так уже вечно холодные, теперь вообще отнялись, и в душе только рокотал, словно дальний гром, страх — то, ради чего он жил, существовал, дышал, более ему недоступно. Неужели он никогда больше не увидит его девочку? Не возьмет ее за маленькую ручку, не услышит голосок, так похожий на голос его Измиры? Неужели он даже не сможет попросить прощения за все время заточения в Хелгринде? Он слышал, как она рыдала, и это само по себе уже было наказанием, но что этот безродный щенок может знать об этом?! О том, как сердце разрывается от сожалений?! Хоть раз в жизни сожалел ли он о чем-то так же сильно? Прожить остаток жизни без его Катрины? Во тьме, одиноким и брошенным? Нет, лучше уж смерть! И старик заговорил, выплевывая самые мерзкие оскорбления, которые мог придумать, в надежде, что Эрагон так разъярится, что тут же проткнет его своим мечом. — Может, я и ублюдок, но не убийца. Но старик не намерен был сдаваться — он знал еще много обидных ругательств и непременно бы все их произнес, если бы Эрагон снова грубо его не прервал, говоря о чарах, какими окутает его. У него нет таких сил, нет таких прав! — Я — Всадник, Слоан. И прав у меня не меньше, чем у любого правителя. И тут Эрагон произнес что-то еще, и Йоль ощутила… будто гигантская рука сжимает ее душу так сильно, что из нее начинает сочиться кровь, и кости трескаются и ломаются, и будто все злые судьбы мира кидаются на ее душу и рвут на части. А Слоан завыл, как воет раненный зверь, обреченный на смерть. Но Эрагон не дрогнул. Он все говорил и говорил, и Йоль смотрела, как старик извивается ужом, которого прижигают тлеющей веткой. Так Всадник пытал его истинным именем? Она не знала, что здесь произошло, и что натворил этот Слоан, но, наверное, что-то ужасное, раз Эрагон так жестоко судит его. Он велел ему идти на север, одному, слепцу и старику, и Йоль почти обезумела от горя и злобы, что наполняли его душу, но под конец Эрагон сказал ему что-то, что она запомнила: — …когда я жил у эльфов, то узнал, что истинное имя человека может с возрастом и перемениться. Ты понимаешь, что это значит? То, кем ты являешься сейчас, это не навсегда. Человек может создать себя заново, если захочет. Но оглушенный своей злой долей, Слоан не ответил ему ничего. Будь у него зрение и его верный мясницкий нож, он бы вспорол этому щенку глотку, как вспарывал свиньям при забое. И он, Эрагон, так же визжал бы от боли и страха. …Йоль судорожно вдохнула и закричала. Внутри все еще клубилась грязь из души Слоана, все еще копошились его мерзкие, похожие на трупных червей мысли. — Пить, пить, — прохрипела Йоль, не осознавая еще, где она и когда. Увидела лицо Джо Рида, обеспокоенное и бледное, и ощутила его холодные руки на щеках — она лежала у него на коленях. Насуада подлетела и протянула кувшин. Йоль села и схватила его — руки тряслись, голова раскалывалась — сделала глоток, и терпкое вино хлынуло в горло, прочищая мысли, смывая воспоминания. — Проклятье… — Ты в порядке? Что это было? — Насуада смотрела на нее со смесью беспокойства и настороженности. — Падучая болезнь, — по привычке ответила Йоль и попыталась подняться. Ее шатало, и Джо Рид подхватил ее. — Сколько я так? Талика далеко ушла? Проклятье, и магии, как назло, в камне не было. — Долго и далеко, — ответил Джо Рид. Проклятье. Проклятье! — Пошли. Спасибо, Насуада. Спасибо за все. Не беспокойся обо мне. Насуада кивнула — у нее там, скорее всего, еще куча посетителей, и Йоль валявшаяся на полу в судорогах, явно жизнь не упрощала. И правда — выйдя из шатра Йоль наткнулась на недовольные лица. Хотя наступила уже ночь, люди все шли и шли с новостями и сведениями, и Насуада не знала отдыха. Вардены занимались своими делами, укладываясь на ночлег, и Йоль, шатаясь, шла между рядами палаток, как вдруг кто-то вдали закричал. Йоль дернулась и, почти не задумываясь, сорвалась с места. Каждый шаг отдавался болью в голове, но она бежала, сжав зубы. Если это не воины Гальбаторикса, то внутренние распри, что, быть может, еще хуже… Лука с собой нет, но два верных кинжала при ней, и она бежит, а вардены оглядываются и хватаются за оружие, силясь в темноте разглядеть, кто кричал и кто там так несется. Два раза Йоль наткнулась на кого-то и едва не упала, но все равно вскакивала и бежала дальше, пока, наконец, не выбежала к костру и не увидела… что-то очень странное. Седой бард, уже в приличных годах, орал что есть мочи, силясь вырваться из лапищ огромного кулла, который скалился в клыкастой ухмылке и что-то пытался ему втолковать, но вопли все заглушали. Окружавшие их ургалы тоже скалились, и мало кто мог понять, что это они не от ярости — они просто смеялись. Но вардены, прибежавшие на крики этого не понимали. Они уже повытаскивали оружие, готовые наброситься на заклятых союзников, и еще мгновение… — Что тут происходит?! — рявкнула Йоль, вырываясь вперед. — Нар Гарцвог? Зачем ты схватил несчастного менестреля? Нар Гарцвог повернулся к ней, бросив неудачные попытки что-то объяснить. Бард охрип от воплей и теперь лишь хрипел да тихонько поскуливал. — Никто не знает о Ставароске и Нар Тулкхе, Волчица. Никто из людей не знает! И я тут, чтобы научить ваших бардов, пуст поют и прославляют победу ургалгра и поражение Лживого языка! И несмотря на разъяренных варденов и скулящего барда и всех этих искр, летающих в воздухе то ли от костра, то ли от напряжения, Йоль хихикнула. Потом еще раз и еще, и она честно пыталась удержаться, но через мгновение уже громко смеялась так, что на глазах выступили слезы, и все угрозы сегодняшнего дня выходили с этим странным, почти ненастоящим смехом. Краем глаза она заметила запыхавшуюся Талику и Эцура за ее спиной. — Все в порядке, господа, — она достала печать и показала варденам. — Расходитесь, я разберусь. Гарцвог, будь столь любезен, отпусти менестреля. Насильно в него ваши легенды не впихнешь. Вождь ургалов фыркнул и аккуратно поставил барда на землю. Тот едва не рухнул — так тряслись у него ноги — и тенью шмыгнул меж палаток. Вардены нехотя расходились, ворча, что «эти бараны» позволяют себе слишком многое. — Что ж, Волчица, теперь никто не услышит наши истории. — Отчего же, — Йоль села у костра. — Расскажи мне. Расскажи Талерике и Эцуру, рыцарю Даута. Расскажи Джо Риду, — она чувствовала, что он подошел и сел справа от нее. — Так ведь правильно — рассказывать тем, кто готов слушать. А если ты будешь впихивать ваши истории насильно, люди будут лишь отбиваться и отплевываться, как бы замечательно ты ни рассказывал. Талерика молча подошла и показала порезанную руку, но Йоль покачала головой — сейчас она не может колдовать. Пока надо бы перевязать рану, потом она ее залечит. Потом посмотрела на Эцура, который все еще нерешительно мялся во тьме, но подошел и тоже сел рядом, не убирая, однако, рук с меча. Ургалы тоже расселись вокруг, бормоча что-то на своем языке, и Гарцвог, хотел было заговорить, но прищурился и спросил: — Отчего, человечка, у тебя рука вся в крови? Талика вздрогнула и посмотрела на ладонь — кровь уже засохла, но глубоко в порезе все еще поблескивала в свете костра. — Просто была… неосторожна. — Гунтлун может залечить твою рану. Гунтлун хороший шаман. Один из ургалов, с черепами всяких зверьков на рогах, коротко кивнул, и костяные колокольчики,, стукаясь друг друга, издали глухой тревожный звук. Талика вопросительно посмотрела на Йоль, но та лишь пожала плечами. И Талика отдала ей окровавленную саблю и села рядом с Гунтлуном. Сзади что-то зашуршало, и Йоль резко обернулась, но там оказался лишь бард. Видно, они устроились прямо рядом с его палаткой, и ему все-таки пришлось вернуться. И Нар Гарцвог заговорил. Об армии, о Спайне, о кровавых битвах, выиграть которые не было надежд. Эцур хотел было что-то спросить, но Йоль приложила палец к губам. Не сейчас. Не здесь. Потому что здесь и сейчас — время старых легенд, время древних героев, время битв, покрытых вековой пылью, битв, которые раз за разом повторяются. Время тихого голоса, время потрескивающего костра. Время для историй. А завтра они вернутся на войну.