Серые слёзы. Серая кровь

Нужно зависеть только от себя самого. Люди свободны, и привязанность — это глупость, это жажда боли. Оскар Уайльд. Портрет Дориана Грея Каменные глаза на секунду треснули, рассыпались, и Йоль увидела там внутри что-то пульсирующее, что-то живое. Но секунда эта прошла, и глаза вновь обрели безжизненные резкие черты. Гальбаторикс оглядывал комнату с видом охотящегося ястреба. Тонкие губы его сжались и стали еще тоньше. Молчание за спиной Йоль стало вязким и ощутимым, а бешенство графа она буквально чувствовала кожей. Оно пронзало её тысячью маленьких иголочек, выворачивая все внутренности наружу. Но он уже ничего не мог поделать, потому что королю все еще нужен был Росс, и не важно, жив он или мертв, а Йоль знает, где он. Йоль в безопасности. Пока. Каменные глаза подозрительно прищурились, и камнем упало слово короля: — Всем вон. Голос у него был мощным, звучным и завораживающим, но, как и весь правитель, каким-то ненастоящим. Звуки прекрасны и неповторимы, они уносили её куда-то вдаль, и хотелось все отдать, только чтобы услышать их снова, а потом бежать и бежать и сделать все, что он попросит, все, что только в её силах или даже больше. Но они искусственные. Ненастоящие. Мертвые. Идти за ними было страшно и смертельно опасно. Опомнись, Йоль, опомнись, твоя дорога другая. Граф вздрогнул. — Но… Ваше Величество, прошу! Мы не можем уйти, нам нужны сведения! — ВОН, Я СКАЗАЛ. Нет, император не кричал. Крик вообще был ему несвойственен, это можно понять с первого взгляда. Просто он так говорил, что создавалось ощущение, будто на тебя давит что-то со всех сторон. Камень. Камень, камень, камень — всё в нём было до удушья каменным, мёртвым, ненастоящим. Граф Элистар скривился, но первым развернулся и вышел из маленькой комнатки. Толпа всё таяла, и Йоль с ужасом осознала, что вот-вот останется с этим страшным человеком наедине. Внутри возникли тысячи маленьких ледяных иголочек, они холодили и вот-вот готовы были заморозить насмерть. Но поняв, что страх вновь парализует её тело, она прогнала его, заглотила в себя и растворила. Ей нельзя оплошать. Её свобода. Ждет. Всё, они ушли, и теперь император смотрит лишь на неё. Как будто стрелой насквозь пронзает. Даже ледяной ветер Спайна так не делал. Что же он молчит? Она может много чего сказать, но это особая игра, и его ход первый, так почему он медлит? Он знает эту игру, а Йолле нет. Она потерялась. Сейчас он был ею, а она — несчастным заблудившимся Алаи, и, пожалуй, стоит вспомнить, что она сотворила с парнем, который просто-напросто проголодался и хотел лишь накормить свою семью… — Чего ты хочешь за эту информацию? — спросил он. Неожиданно! Йоль думала, что сначала он выяснит суть вопроса, и лишь потом примется за её вознаграждение. Но так даже проще. Пусть ведет Гальбаторикс, пусть думает, что умнее, что она совсем дурочка, раз решила с ним тягаться. В сущности, это почти похоже на правду, но тягается она скорее с графом, император всея Алагейзии ей явно не по плечу. — Хочу свободу, — ответила девушка. — Хочу жить. Гальбаторикс усмехнулся. Если бы он пожелал, её тотчас же притащили в замок, где получили бы все сведения быстро и без шума. Но почему бы не дать ей то, что она хочет, тем более что это так просто? Тем более, что можно и не давать. — Ты многого просишь, но то, что есть у тебя, этого стоит. Если, конечно, это именно то, что нужно. Я не оставлю тебя без вознаграждения. Причин верить ему не было, равно как и не верить. Это ведь лишь попытка. И одновременно пытка. Мысль о вечных лесах и свежем ветре казалась несбыточной мечтой, но сейчас она была так близко, прямо там, в мертвых глазах короля. Она уже чувствовала дуновение свежего ветерка, ласкающего её лицо, и живот скручивало от тоски… А он все сверлил и сверлил её мертвыми каменными глазами, и становилось страшно, что она не выберется, что он не отпустит её, что там, за дверью в десять раз больше стражников, и граф только и ждет, чтобы отомстить ей за наглое своеволие. — С чего ты взяла, что я действительно желаю знать, где сейчас Росс? Йоль хотелось усмехнуться. Император ведь не так уж и глуп, может, он проверяет её? — Ты сам мне сказал об этом. Если бы тебе это было неинтересно, я, скорее всего, была бы уже мертва, потому что для графа Элистара у меня и правда ничего нет. Гальбаторикс тоже усмехнулся. Его лицо вновь ожило на пару секунд, но тут же эта оживленность исчезла — он все спрятал туда, где никто ничего не найдет. Он должен быть таким, и, несмотря на всю ненависть к императору, Йоль не могла не заметить острый разум и быструю мысль, просвечивающие сквозь безумие — её собеседник поразительно владел собой. Он точно знал, чего хотел и как этого добиться, прекрасно представлял, что выражает его лицо. Он ощущал атмосферу, витающую в воздухе, и умел ею управлять — Йоль уже не чувствовала такого беспокойства как раньше, только желание выговориться наконец, сбросить с души давящую тяжесть, ярмо, которое навесила на неё жизнь. — Откуда ты знаешь Росса? Гальбаторикс — не граф Элистар, ему-то уж точно солгать не получится, он почувствует сразу и уничтожит её одним лишь щелчком пальцев. Он не её соперник. Ему нужна правда, ну, или в крайнем случае, полуправда. — Он был моим учителем. Мы жили в Спайне, но потом я ушла, а он остался. О, да, остался. Очень надолго так остался, никуда теперь не денется. Император молчал, пристально вглядываясь в её лицо. Он не будет задавать никаких вопросов — он хочет, чтобы она сама все ему рассказала. Ни разу не сбившись. Ни разу не запнувшись. Только правду. — Я отправилась искать своих родителей и не имею возможности связаться с ним, но могу сказать Вам, где он был, когда я уходила. Её собеседник все молчит. Не верит ей. Или просто играется, как кошка с мышонком. Что ж, пора бы показать, что мышонок не такой простой оказался! — Не верите? Но я действительно была его ученицей. У него были жесткие темно-коричневые волосы и удивительные глаза, — выдохнула она. — Голубые как небо весной, такое яркое и свежее, и с шелестящими крапинками осенних листьев, белыми снежинками зимы и грозовым небом, когда летом на горизонте появляются черные тучи. Он рассказывал мне о лесе, о горах, он учил меня выживать. Отлично сражался, но редко это делал, защищал слабых, но подчинялся законам леса… Её собственный голос унес её далеко в прошлое, когда они с охотником сидели по ночам у костра, вращая вертел с насаженным кроликом, и слушали ночной лес. А иногда охотник рассказывал ей истории — забавные или страшные, реальные или выдуманные… Она вспомнила бесконечный бег среди деревьев и восхождение на горы Спайна, головокружение на вершине то ли от высоты, то ли от чего-то еще, вспомнила выцветшее небо, запахи после дождя… — Он… никогда не говорил ни о ком из его знакомых, кроме одного раза. Это было ночью, тогда он всегда любил что-нибудь рассказать. Например, историю о старом друге, которого потерял. Глаза Гальбаторикса больше не трескались — все такие же каменные, но он был заинтересован, он уже не помнил, как проклял его Росс за убийство дракона, он слышал только то, что хотел слышать. А может и больше, только вот этого Йоль уже угадать не смогла. Внезапно запахло дымом. Наверное, Йоль не обратила бы на это никакого внимания, если бы не находилась в тюремном подвале, где подобный запах казался абсурдным. Откуда? Как? Что произошло? Так, стоп! Сейчас ей не об этом думать надо! Сейчас важен лишь самый могущественный человек Алагейзии, с которым она затеяла очень нехорошую игру. — Он в Спайне. Там есть скала, похожая на медведя, мы называем её Медвежьей лапой, он был там, когда я уходила. «Да, был, — горько подумала она. — И уж точно никуда оттуда не денется…» А император все молчал, сверля её своими искусственными глазками. Йоль начинала нервничать. «Почему он молчит? Верит или нет? Может, он все уже давно знает, и теперь просто смеется надо мной? — запаниковала она. — Так, мне нужно успокоиться! В конце концов, я все равно умру, так почему бы не…» Теперь паника, которую так искусно нагнетал каменный правитель, полностью захватила её сознание. Йоль захлебывалась в подозрениях и опасениях, гадала, но ничего по недвижному лицу понять не могла и оттого еще больше боялась, не зная, как ей поступить. Нужно что-то делать. Нужно успокоиться. Нужно… Тут она весьма неожиданно для её высокопоставленного собеседника спустилась на холодный пол, встала на колени и закрыла глаза. В памяти одно за другим проносились воспоминания из далекой-далекой жизни в горах, когда единственным её страхом были мальчишки из деревни. Так давно, так далеко. А случалось ли это вообще? Наверное, этого времени никогда не существовало, такими чужими кажутся теперь ей эти воспоминания. Может, была только эта тюрьма, и всю её жизнь она просидела тут, от скуки придумывая всякие истории? Может. Теперь уже ничто не казалось ей настоящим. Больше она не боялась Гальбаторикса — стоило ей смириться с тем, что будет, и остатки липкого и противного страха испарились. Она видела только лишь глаза охотника. Красивые глаза у него были… — Как интересно… — протянул импрератор, и пленница даже вздрогнула от его восхитительного голоса. К такому и привыкнуть недолго. — Ты знаешь… то, что ты мне рассказала — и Росс и не Росс одновременно. Но больше Росс. Медвежья лапа… Ты получишь свою свободу девчонка, как только я удостоверюсь, что ты мне рассказала правду. И, да… на будущее, когда я не буду так добр, не смей садиться и закрывать глаза… перед правителем, в другой раз он может оказаться не таким терпеливым. Наверное, ей очень хотелось поверить ему. Наверное, она даже почти поверила. Но ложь так и сияла, так и кричала, вопила, звала, орала, голосила, что она, Йолле дочь Спайна, таак и не смогла это сделать. Она умрёт, что бы ни случилось — никто не сможет освободить её, кроме неё самой, конечно. В последних словах проскользнула та стальная нотка, от которой Йоль передернулась. Что было бы, если бы он понял, что она солгала… Она и думать об этом не хотела. Не стоило так играть с огнем, даже если по другую сторону зеркала чувствуешь себя в безопасности. Вдруг силуэт императора зарябил, становясь все более прозрачным, и постепенно растаял, и вот Йоль вновь видит свое отражение. Осунувшееся лицо, мешки под глазами, ссадины и синяки. Мерзость. Она внезапно остро ощутила пустоту, которую Гальбаторикс полностью заполнял своим присутствием. Тишина зазвенела и грозила разорвать ей голову. Сердце наоборот почти не билось. Что дальше? Теперь её внимание не было приковано к ключу от её свободы, и она отчетливо почувствовала запах дыма. Снова. Да что там происходит, гахат*?! Подвал они что ли подпалили? Внезапно… Крики и топот за стеной. Она осторожно подползла к двери и прислушалась. Голоса стали боле отчетливыми. И громкими. Люди отчего-то паниковали. «Как жарко… — подумала девушка. — Разве было так жарко?» Теперь нужно выбираться. Неважно, что там у них произошло, это надо использовать в своих целях да побыстрее! Она тихонько приоткрыла дверь и чуть не вскрикнула от удивления — всего один! Куда делась та толпа, что провожала её от камеры до камеры? Теперь она видела лишь одинокого солдата, совсем молодого, который неуверенно переминался с ноги на ногу. Отпрянув вглубь комнаты, пленница задумалась. Что-то точно происходит, раз граф покинул свой пост. Он ведь никогда бы этого не сделал, потому что, Йоль могла бы поклясться, его грызло дичайшее любопытство вперемешку с всепоглощающей злобой. Это что-то было внезапным и явно играло ей на руку. Охранника надо устранить, потому что пройти ей, он, разумеется, не даст. Снова отворив дверь, она осторожно встала на ноги прямо позади парня, готовясь прыгнуть. Тот даже и не слышал её, пристально и обеспокоенно вглядываясь в темный коридор подвала. Внезапно несмазанные петли протяжно заскрипели… Он медленно обернулся, а Йоль уже кинулась на него сзади, обхватив шею рукой, и втянула его в камеру. Парень брыкался, ударил локтем в живот, Йоль задохнулась, но руки не отпустила. Тогда он больно пнул её правой ногой в голень и отдавил ступню. Она вскрикнула, отпустила его, и он, отскочив, кинулся на неё. Глаза налиты кровью. Он даже забыл про оружие, просто тоже собрался её придушить, но споткнулся, и упал прямо на Йоль. Через секунду они оба катались по полу. Он тяжелее, поэтому одолел её. Вот он сверху, и теперь очередь Йоль задыхаться, и это было ужасно. Но у неё длинные руки. Выдавить ему глаза. Он с криком откидывается, и ей удается выскользнуть. Она ударяет его в челюсть, и, когда он откидывается, садится сверху, прижимая ногами… Когда дело было сделано, и его глаза остекленели, а возбуждение в её крови улеглось, она вдруг с ужасом осознала, что убила его голыми руками. Не стрелой, где она как бы и не ответственна за смерть, не ножом, все равно являющимся чем-то инородным, а именно своими руками, то есть собой. Она отползла подальше, закричала и обхватила голову. Он ничего ей не сделал. Мог бы, но не сделал. У него могла быть девушка, родители, дом. Он мог бы жить и радоваться, а лежит вот здесь мертвый и смотрит на неё безжизненными глазами. — Нет, Йоль, — прошептала она. — Не время. Потом подумаешь об этом. Беги. Осторожно приблизившись к трупу, она расстегнула пряжку плаща. Перевернула тело, которое оказалось странно тяжелым (или это она так исхудала за последнее время) и стащила темную ткань. К горлу подступил ком тошноты. Больше ничего из его вещей она не тронет. Просто не сможет. Она выглянула в проход — там никого не было. Еще отчетливей ощутив жару, она накинула на плечи плащ, посильнее запахнулась и пошла к винтовой лестнице. Сумрак окутал коридор, многие факелы просто утащили куда-то, так что в некоторых местах Йоль без проблем могла бы скрыться. Шагала она как можно осторожнее, стараясь ступать мягко и бесшумно. На ногах у нее были её старые сапоги, но такие изношенные, что могли развалиться в любую секунду. Кажется, вокруг никого, но осторожность никогда не помешает — она вон проявила беспечность, и где теперь? Подошла к лестнице. Остановилась. Вздохнула. Если она собралась убежать, то придется сражаться, но вот только чем? Стражники, вероятно, хорошо вооружены, и даже если у них там что-то случилось, все равно парочка точно осталась караулить пленников. Убить их так же, как и того? Ну, уж нет! Во-первых, у неё это просто не получится сделать физически — она не настолько тренирована, чтобы обученных бойцов голыми руками валить, а во-вторых… Снова испытать тот ужас, когда кожей чувствуешь, как жизнь человека вытекает из его тела? Никогда! А если воспользоваться магией, то из её теперь тщедушного тела вообще все силы уйдут, и помрет она прямо тут на радость графу и его увечным слугам. Тогда нужно найти оружие. Осторожно поднимаясь по ступенькам, она вспомнила, что одна из горгулий потрескалась, и, возможно, удастся её разбить. Взглянув на уродливую каменную голову, оказавшуюся прямо перед её лицом, Йоль вдруг ощутила странное беспокойство. Что-то грызло её изнутри, что-то знакомое и неизвестное одновременно… Какое-то имя… Ганг Одноглаз. «Нож подгоргуль…» «Под горгульей! Барзул, ведь это так просто!» — внезапно догадалась она. Судорожно обшарила статую, изо всех сил гася разгоравшуюся не к месту надежду, и ничего. Отправилась к другим, посмотрела за ними, на них, в них — ничего! Только острые выступы, которыми она исцарапала себе все руки. Она почти поднялась, вот уже конец лестницы, а там… еще один. Стражник. Человек. Йоль отшатнулась, зажав рот руками и чувствуя, как дрожь пробирает её тело. Кажется, она сходит с ума. Снова увидела те стекленеющие глаза, почувствовала руками теплую, но уже мертвую кожу. Убить еще раз вот так она не сможет. Это еще страшнее, чем избиение, это пытка изнутри — знать, что его жизнь протекает через тебя и растворяется в небытие. Ноги задрожали, и она сползла по шершавой стене вниз на ступеньки, чувствуя страшную слабость. Её измученное тело не выдерживало, она столько времени провела практически без движения, что такая беготня теперь казалась ей непосильной. Но всего лишь одна мысль перечеркнула грозившее вот-вот начаться саможаление: «Под!» Вот что писал Одноглаз — под горгульей, а не за ней! Только вот поднимать эти тяжелые каменюки у Йоль не было никакого желания. Если уж таскать, то только одну, и вообще надо с этим разобраться побыстрее, потому что кто знает, когда этот бедлам прекратится. «Она должна выделяться, — подумала девушка. — Должна быть не такой как все, но все же незаметной…» Она тихонько встала, подошла к потресканной статуе, провела рукой по холодному камню… Надо спешить. Но поднять её оказалось не так-то просто — гадина оказалась ужасно тяжелой, а для Йоль, которая теперь в полной мере олицетворяла выражение «кожа да кости», тем более. Девушка напрягалась, толкала, тянула, но ничего не выходило. «Что за гадство!» — в отчаянии подумала она, энергично потрясая руками и стараясь дышать не слишком громко — стражник все еще стоял и не оборачивался, наивно надеясь, что сзади все в порядке. Ага, конечно. «Давай уже, уродливое создание, свали!» Йоль выдохнула еще раз, молча прокляла тюрьму, графа и вообще всех, кто здесь находится, и снова приложилась к мерзкой горгулье, толкая изо всех сил и напрягая все, что можно было назвать мышцами после такой действенной диеты. На этот раз потресканная рожа все-таки соизволила чуть-чуть сдвинуться, и Йоль чуть не заорала от радости, но вовремя спохватилась. Дальнейшие усилия привели еще к большему результату — статуя двигалась все дальше и дальше, правда, ужасно скрипя, но по всей тюрьме гулял такой ужасный шум, что вряд ли тот стражник мог что-то услышать. Вот и все. Наконец-то! Небольшая выемка под горгульей. У Йоль отлегло от сердца, она ведь действительно опасалась, что там ничего нет, или нож давно забрали. Но он там был, старый, с зазубринами и подгнившей деревянной ручкой, но настоящий! Она достала его трясущимися руками и вздохнула с наслаждением, так привычно он лег в её руку. Дело за малым — избавиться от стражника и как-нибудь сбежать, всего-то. Она сделала шаг вперед, второй. Нужно быть осторожней, нельзя, чтобы её заметили как тогда. Даже если у неё получилось исправить ситуацию однажды, не факт, что удастся во второй раз. Йоль перекинула находку в правую руку и тихонько приблизилась к стражнику. Со спины он казался таким беззащитным, но она точно знала, что стоило ему повернуться, и ей конец. Потому, не дав мыслям о том, что он простой человек с мамкой, папкой и так далее, затопить её сознание, она рванулась вперед, схватила его левой рукой, зажав рот, правой проскользнула под темный плащ и легонько провела по горлу. Вот и все. Он даже не успел среагировать, как уже было поздно. А после ничего не смог сказать, потому что захлебывался собственной кровью. Он скосил глаза на неё, пока она оттаскивала его тело подальше на лестницу, и в них проскользнуло только непонимание. За что? Когда Йоль бросила свой груз, то бывший стражник упал на ступеньки, ударился головой, испачкав грязный камень своей ярко-красной кровью, и уже не шевелился. Девушка несколько секунд немигающим взглядом смотрела на труп, потом вздрогнула и развернулась. Её одежда тоже вся была испачкана. И руки. По локоть. В смерти. Когда она поднялась выше, то в коридоре с камерами уже никого не было. Она шагнула вперед, все еще пригнувшись и натянув на голову капюшон от плаща, но не было ни одного человека, способного её заметить. И тогда она перестала опасаться. Шум голосов оглушил её, как только она появилась в поле зрения заключенных. Справа от неё была дверь камеры, где Йоль смогла заметить движение и чьи-то безумные глаза. Люди за этими дверьми, они тоже боялись. Неизвестно чего. А возможно, они знали и потому так отчаянно кричали. «Выпустите меня! Помогите! Твари спасите! Выпустите! Суки! Дверь откройте!» Они кричали, бранились, долбили в дверь, заставляя Йоль спрашивать себя, что же произошло за то короткое время, пока она беседовала с королем, если даже эти безвольные создания вдруг наполнились такой яростью и волей к жизни. Ответ пришел сам собой. Ей было очень жарко, пот стекал со лба, рубаха промокла. Она повернула голову налево и поняла, что там окно. Маленькое решетчатое окошко, но и его было достаточно, чтобы заставить её сердце на секунду остановиться. Там, за железными прутьями, испуская страшный дым, переливаясь тысячью ярких красок, искрясь и танцуя, шла стена пожара, высоченная и угрожающая, без сожаления пожиравшая когда-то прекрасную дубовую рощу… И совсем скоро огонь будет здесь. И теперь сожрет их. Её.