Серые слёзы. Серая кровь

Умирает только хилое и слабое, здоровое и сильное всегда выходит победителем в борьбе за существование. Чарльз Дарвин – Смотри, Йоль, – услышала она ровный и почти безэмоциональный голос. – Это душица. Если болит живот, или с ним просто что-то не то, если нервничаешь, она тебе поможет. Срезай. Темноволосая девочка лет двенадцати, мельком взглянув на учителя, потянулась за ножом. Охотник тем временем отошел собрать что-то еще, и она могла видеть лишь его спину, широкую и надежную. Она склонилась к сиреневой шапке маленьких цветочков и аккуратно провела лезвием. Они уже третий день шастали где-то в горах, ночуя то в пещерах, а то и просто под открытым небом, и разговаривая только о лекарственных растениях, что она уже начинала чувствовать дикое одиночество. Ворона рядом не было, и поговорить маленькой любознательной охотнице о чем-то кроме трав и растений было не с кем. Пару раз она, конечно, пыталась что-то спросить у охотника, но натыкалась только на молчание. – Учитель, – позвала она. Он обернулся. – Учитель, а что ты знаешь о Всадниках? Ей ворон недавно рассказывал, но потом куда-то смылся на целую неделю, даже не предупредив, и где-то в груди засела глухая обида, что вот она такая несчастненькая, никому не нужная. Вечно он где-то пропадал, а охотник имел много историй в запасе, но не всегда было настроение ими делиться, вот Йоль и спросила в надежде, что сейчас у него все-таки есть желание поговорить. Но в ответ услышала лишь молчание. Такое громкое, такое оглушающее молчание, что хоть кричи, чтобы его разогнать. И как будто воздух выбили из легких, как будто в ледяную воду окунули, таким страшным было озарение. Что за озарение? Что оно значит? Взглянув ему в лицо, Йоль увидела, что охотник пустым взглядом смотрит вдаль, а глаз у него чуть подергивается. И ей вдруг стало страшно. Она никогда еще не видела его таким… растерянным? Испуганным? Как будто он задыхался, безуспешно утопая в собственных мыслях. И вдруг он показался ей каким-то ненастоящим. Как будто чего-то не хватало, чего-то очень важного, его половины, части его души. Очень значимой части. – Я ничего не знаю о Всадниках, – ответил охотник и заскользил дальше, перешагивая высокие заросли трав. Боль. Растерянность. Страх. И безумный, безудержный, судорожный поиск… Когда зовешь «Где ты, где?», но даже понятия не имеешь, что же ты зовешь. Только в последнюю секунду Йоль осознала, что это был её очередной Сон Серых. *** Она открыла глаза от того, что грудь сжимало до боли знакомое ощущение. Она точно была уверена, что испытывала что-то подобное, точно так же была в ужасе неизвестно от чего, но когда и где это было, вспомнить не могла. Голова почти не болела, только чуть покалывала, но Йоль не желала об этом думать. Звуки, долетавшие с улицы, казались ужасно заманчивыми, и девушке было уже на все наплевать – она слишком долго находилась во всяких каморках и темных комнатках и так давно не выходила на улицу, чтобы просто погулять, что ранения на теле уже не могли её остановить. Ее так сильно тянуло туда, под ласковое летнее солнце, под утреннюю прохладу, под теплый ветерок... Поэтому она напрягла все свои мышцы, оперлась на руки и попыталась встать. Тело больше не болело, оно скорее нестерпимо ныло и все время чесалось: Йоль запустила особое заклинание, которое постоянно, но достаточно медленно восстанавливало её организм и излечивало ожоги. Разумеется, работало оно только тогда, когда она бодрствовала, чтобы магия ненароком не убила её во сне, ведь сил и так расходовалось слишком много. Поэтому она все время хотела есть. Каждый час, каждую минуту, каждую секунду – и ей приходилось рыскать вокруг в поисках пищи, избегая укоряющих взглядов аборигенов. Качаясь из стороны в сторону, хватаясь за все выступы, за которые вообще можно было ухватиться, она кое-как побрела вперед, стремясь вырваться из этой мерзкой темой комнатушки. Толкнув массивную дверь, она зажмурились от яркого, бьющего прямо в глаза света. Как же давно она его не видела! Прямо перед ней находилась широкая комната, посередине которой стоял большой дубовый стол, окруженный скамьями, у стен – какие-то приборы, приспособления, назначения которых Йоль не знала, а в одном из углов сидел тот самый растрепанный мальчишка, который возился в её комнате, пока она была без сознания, сидел и что-то строгал, ловко орудуя маленьким ножиком. Он в ужасе вылупил глаза и открыл рот, словно увидев призрака. Йоль схватилась за косяк, стараясь сохранить равновесие, и рявкнула, злясь на нерасторопного мальчишку: – Ну, помоги, что стоишь?! Он дернулся, положил на скамейку деревяшку и ножик и подбежал к ней. Йоль зашипела, когда он неаккуратно схватил её за руку, повредив ожоги, но говорить ничего не стала – у парня и так предобморочное состояние, нечего его еще больше пугать. Мальчишка подвел её к скамье, которая стояла возле стола, заботливо усадил и спросил, хочет ли она поесть. Девушка только коротко кивнула, и он тут же скрылся за другой дверью. Йоль голодным взглядом смотрела за окна, где виднелась часть двора, по которому мерно расхаживали куры, выискивая зернышки и прочую пакость, но понимала, что поесть сейчас – первостепенная важность, или мерзкое заклинание в конце концов вычерпает все её силы, даже неприкосновенный запас. Так его называл ворон. Это – душа, аура, это жизненные силы, которые трогать ни за что нельзя, ибо тогда – смерть. Тяжелые и громкие шаги парня она услышала за минуту до его прихода. Он так громко топал, что, казалось, это доставляет ему особое наслаждение. Он притащил ей большую кружку парного молока и довольно увесистую краюху уже немного затвердевшего хлеба, на которые Йоль накинулась с таким остервенением, что несчастный пацан все-таки побелел от ужаса. Под конец трапезы она уже считала, что мир прекрасен, и ничего лучше, чем сегодняшний день быть не может. Раздобрившись, она даже поинтересовалась, как зовут её кормильца. – Джоном меня кличут, – доверчиво и немного опасливо произнес малец, убирая кружку. – Джон, Джек… Почему у вас все имена одинаковые? – спросила Йоль. – Не знаю. Может, ничего придумать не могли? «А отца его, как пить дать, Джимом зовут», – подумала Йоль и тут же улыбнулась своей мысли. Натянутая кожа лица вспыхнула болью. Сжав зубы, Йоль встала и побрела ко входной двери. – Эй, – крикнул ей вслед Джон, – ты куда? Тебе нельзя на улицу! Но ей было плевать, что ей там можно, а что нельзя. Она хотела туда, и она туда пойдет! Толкнув дверь, она вышла в прихожую, а затем и во двор. Её появление вызвало такой ажиотаж среди его обитателей, что несколько секунд царила страшная суматоха. Куры разлетелись и теперь носились с диким криком из стороны в сторону, пес на привязи лаял как ненормальный, коза жалобно блеяла и вытягивала шею в надежде порвать веревку, а два гуся шипели и пытались её ущипнуть. В конце концов, Йоль это все надоело. Поняв, что главным заводилой является истерично лающая собака, она ровным медленным шагом подошла к ней и заглянула ей в глаза. Это был вызов. Она смотрела и смотрела, замечая, как поднимается у пса на загривке шерсть, и чувствовала какую-то странную силу внутри себя. Она так давно этого не ощущала, что её прямо таки распирало от восторга. Он еще больше усилился, когда её маленький шумливый противник отступил. Трусливо забился в будку, поджав хвост. – Развлекаешься? – внезапно послышалось за её спиной. Йоль быстро обернулась, чем вызвала у себя отвратительное чувство тошноты и головокружение. Прямо перед ней стояла уже немолодая, но и не старая женщина с темно-русыми волосами, одетая в серую хлопковую рубаху, по рукавам которой струился вышитый узор, и темно-синий сарафан из плотной домотканой материи. Лицо её, хоть и в чем-то грубоватое, было тем не менее на удивление приятным. Особенно улыбка. Охотник как-то сказал Йоль: «Если улыбка меняет человека в худшую сторону – он некрасив, если не меняет – он обычный, а если она украшает его – этот человек прекрасен», и Йоль сама для себя решила, что эта женщина по-своему красива. – Я не развлекаюсь, – поправила её девушка, про себя отметив, что женщина благосклонно позволила ей осмотреть себя. – Ну, а что тогда? – спросила её собеседница, поднимая деревянное ведро и насыпая курам в кормушку зерна. – Ничего, – покачала головой девушка, предпочитая промолчать. – Я Марта, мать того балбеса, который в доме сидит. Он тебе не сильно докучал? – Нет, я его даже не замечала, – ответила Йоль, сама не зная зачем хвостиком устремившись за хозяйкой, которая набрала воды и понесла куда-то за дом. Там оказалась коровка, мирно жующая травку, вокруг которой бегал маленькой теленок. Одним быстрым и отточенным движением вылив воду, Марта вновь взглянула на Йоль. – А ты Энн, да? Девушка не сразу среагировала на вымышленное имя, но потом все же медленно кивнула. Не было смысла что-то говорить, та старуха, скорее всего, выложила все, что слышала, если не больше. Значит, они все думают, что она обладает несметными богатствами. Которые, впрочем, у неё были, вот только совсем не материальные. Маленький теленок, до этого пугливо прижимавшийся к матери, внезапно решил с ней познакомиться. Неуклюже переставляя своими длинными ножками, он подошел к девушке поближе, пытаясь обнюхать её своим большим розовым носом. Но, к сожалению, их разделяла поилка. Умилившись, Йоль протянула малышу руку, но голова вновь предательски закружилась, и девушка, покачнувшись, чуть не угодила в воду. И внезапно она оцепенела. Сердце стукнуло пару раз, а потом предательски замерло. Рябь на воде, искажавшая отражение, постепенно успокаивалась, но Йоль этого и не замечала. Она смотрела туда, на неизвестное существо, такое отвратительное, такое мерзкое. Она смотрела на себя. То, что виднелось в воде, было в тысячу раз уродливей отражения в тюремном зеркале. Тогда была лишь бледность и изнеможённость, а сейчас… Практически все её лицо было в ужасных шрамах, оставшихся от огня. Правый глаз совсем опух, щеки исковерканы, губы вообще отсутствовали, и вся кожа была уродливой, какой-то оплывшей и вздувшейся. Ни следа от того гладкого правильного, пусть и не идеального, лица, какое у неё было… Отпрянув от поилки, Йоль зажала рукой рот, еле сдерживая слезы. Не то чтобы она так особенно заботилась о внешности, но все же она была девушкой, а каждой девушке хочется быть если не красивой, то хотя бы миловидной. А она теперь была уродством. Трясясь всем телом, она прикусывала губу и сжимала от отвращения зубы. Как так можно! За что? От былого воодушевления не осталось не следа. Она не понимала ничего, а внутри возникало и постепенно разгоралось страстное желание все немедленно исправить. Она сможет! Взять неприкосновенный запас, чуть поколдовать… Она же не умрет от этого! Совсем немного… Она уже принялась подбирать слова, как вдруг перед глазами помутнело, и Йоль почувствовала, что отключается. Последнее, что она ощутила – это была боль от удара о землю… Снов не было. Никаких, ни магических, ни обычных. Только тупое осознание того, что она в отключке и абсолютно беззащитна. Хотелось немедленно проснуться, вскочить, схватить нож и удостовериться в собственной безопасности, но темнота, плотным слоем окружавшая её, никак не хотела рассеиваться, не отпускала её их своих объятий. Это было страшнее всего – остаться здесь навсегда, не имея шанса что-то изменить… Когда Йоль открыла глаза, то первым её ощущением была боль. В сердце. Интересно, за что же её так? У неё теперь ничего нет – ни дома, ни друзей, ни семьи. Теперь злая судьба её еще и уродцем сделала. Наверное, надо было идти с ними, а не кидаться в пожар, как сумасшедшая… Нет! Что сделано, то сделано, прошлого не изменить. А с такими мыслями она совсем помрет от тоски! У неё есть магия, она сможет все изменить, но чуть позже. Надо ждать, за зимой не последует сразу лето. Все, что у неё есть, – это время. Поднявшись с кровати, она с удовольствием отметила, что голова почти не кружится, и вообще мир принял вполне устойчивое положение. Уверенным шагом Йоль вошла в столовую, где обнаружила мирно воркующих Марту и Ханну. В руках они держали какое-то шитье. – День добрый, – поздоровалась старуха. – Как вы себя чувствуете… миледи? От последнего слова Йоль буквально передернуло, даже мурашки по коже пробежались, и она вспомнила тех нафуфыренных дамочек в особняке графа. – Я не миледи, – хриплым и злым голосом произнесла она. – Дайте поесть. Женщины переглянулись, и девушка поняла, что они колеблются, и она даже знала, почему... – Я заплачу, только позже. Принесите мне еды. Марта вздохнула, отложила рукоделие, встала и, стараясь не обращать внимания на неодобрительный вид Ханны, отправилась за ужином для Йоль. Та присела в ожидании женщины, так как пол начинал уже подозрительно идти волнами, и её буквально пронзил взгляд старухи. Даже дышать стало труднее, столько ненависти она источала. – Я знаю, – начала она, – что ты во многом нуждаешься. Но не думай, что просто так все получишь. Мы тебе не богачи, чтобы без денег всех обслуживать, у нас у самих семья большая. Ты же понимаешь это? Йоль, в упор на неё уставившись, вдруг вспомнила ту самую улыбку Сингвета, человека, укравшего имя у меча, такую мерзкую и одновременно выражавшую превосходство, одностороннюю , искажавшую черты лица до неузнаваемости, так что создавалось ощущение, что оно треснуло где-то посередине. И улыбнулась. Наверное, на новом изуродованном лице это выглядело еще страшнее и противнее. Старуха подпрыгнула от неожиданности. – Я все верну. В этот момент в комнату вошла Марта, таща вкусно пахнущее рагу и краюху хлеба. Йоль тут же принялась за угощение, чувствуя, как тело наполняется энергией, словно кувшин с вином. Голод, вызванный заклинанием, доконал её так, что она поклялась никогда больше его не применять. Покончив с едой, Йоль сладко потянулась, и по всему телу волной прокатилась тупая боль. Но она не возражала, даже была рада – это доказывало, что она все еще жива, все еще дышит и чувствует. И тут же поняла, что немедленно хочет убраться из этого дома. Вот прямо сейчас, сию секунду, и если она этого не сделает, то просто разнесет тут все. Эти стены заставляли её задыхаться, они давили на неё так же, как каменные коридоры Храма Ивераль, но куда больше сдавливало её общество Ханны, такой назойливой и жадной. Не замечая уже ничего, она вскочила и ломанулась ко входной двери. Сзади ей что-то кричали обеспокоенные женщины, но она не слушала, как оглашенная выскочив на улицу, а там… Там её встретил закат. Огромные массивы облаков, окрашенные в ярко-золотистый цвет, нависали над тоненькой полосочкой земли вдалеке, сквозь них пробивались последние лучи уходящего солнца, словно небесные мечи, потерянные каким-то богом. Позади виднелось бледно-синее небо, переходящее уже в сиреневатый цвет, а заканчивалось все темными силуэтами мерно покачивающихся деревьев. Йоль с наслаждением потянулась, подставила лицо мягкому ветерку, так нежно её целовавшему, и сделала шаг. Еще и еще. Это было счастьем – идти вперед. Просто идти, ни о чем ни думая, нет, только не сейчас, все потом, потом… А сейчас она просто будет шагать вперед. Она вернется когда захочет, она все будет делать как захочет. Пока что. Это её награда. Сумерки спускались все ниже и ниже, обволакивая землю своим мягким бархатом, меняя и стирая очертания. Теперь Йоль понимала, почему в темноте гораздо легче думается – когда светло, этот мир существует, и никто ничего не может с этим поделать, но только лишь тьма стирает его, каждый способен нарисовать в своей голове что пожелает. Она, например, видела сейчас Спайн. Его пыльные тропинки, каменные выступы и тайные пещеры, его эхо и рисунки на скалах, высокие деревья с молодой зеленой листвой, сквозь которую пробивается солнце, она чувствовала запах земли после дождя, слышала грохот от обвалов… И вдруг мир перевернулся с ног на голову, Йоль покатилась куда-то вниз, пытаясь понять, что происходит, земля забивалась её в глаза и рот, камешки больно кололи ребра и раненную кожу. Бам!!! Все прекратилось так же внезапно, как и началось. Ох, не стоило закрывать глаза, лучше бы она смотрела, куда идет! Голова кружилась, к горлу подступала тошнота, грозясь вышвырнуть наружу все, что девушка с таким аппетитом слопала, а тело вновь начало нещадно ныть. Оглядевшись, Йоль поняла, что лежит в каком-то рве, который с одной стороны гораздо выше, чем с другой. «Это что еще такое?» – подумала девушка, вставая и отряхиваясь. Пришла, точнее, прилетела, она с того «берега», который пониже. Там деревня. А вот тот высокий… Интересно, что за ним? Она попыталась выбраться, но мокрая земля крошилась у неё под ногами, скатываясь вниз и увлекая за собой Йоль. В её душе разгорелся азарт – давно ей не приходилось решать вот такие вот маленькие задачки, когда неудача не грозила смертельным исходом, а лишь мелкими неудобствами. Она не сдавалась, пробуя все снова и снова, пока, наконец, не сообразила втыкать ступни поглубже в грязь. Еле взобравшись (все же усталость и заклинание давали о себе знать), Йоль бревном перекатилась через край и тут же опять куда-то полетела. Приземлившись, она в отчаянии решила, что у неё опять не получилось, но потом сообразила, что вообще-то уже на другой стороне. «Наконец-то!» – удовлетворенно подумала она, перед тем как оглядеться. Везде высокие травы, колышущиеся от вечернего ветерка, шагов через двадцать возвышается молоденький лесок, так и манивший её к себе. Обернувшись, Йоль присмотрелась к странному рву, в который так неосторожно свалилась, и сообразила вдруг, что это такое. То самое сооружение против пожара. Вот почему земля там была влажной – недавно там находилась вода. «Значит, – подумала девушка, продираясь сквозь высохшую траву. – Я здесь уже проходила. Наверное, я свалилась сюда и не смогла выбраться. Наверное, пила грязную воду, плача от счастья… Это хорошо, что я совсем ничего не помню, так даже лучше». Она подошла к деревьям, прикоснулась к жесткой коре, закрыла глаза и стояла долго-долго, насколько, она и сама, наверное, не могла бы сказать. Ей хотелось успокоить свою душу – в сознании вновь вспыхивали картины пожара. Она ненавидела огонь даже больше чем людей. Наконец, тряхнув головой и заметив, что уже почти стемнело, Йоль решительным шагом направилась вглубь лесочка. Она думала, что он быстро закончится, но ошиблась. Уже почти черные листочки тихо шуршали похоронную мелодию. Лес больше не приветствовал её – он не мог её узнать. Как старую знакомую, которая изменилась до неузнаваемости и снаружи и внутри. Она простила его. У неё просто не было сил возражать, так она устала. Не было сил кого-то ненавидеть, куда-то бежать. Все сгорело. Они вернутся, но позже, она знала, что они вернутся. Как трава прорастает сквозь пепел, так и её силы тоже возродятся, но для этого нужно ждать. Ничего, ждать она умеет. Научилась. В тюрьме. Внезапно лес стал совсем черным и не из-за сумерек. Тут уже не было живых деревьев – только обгорелые стволы и пепел. Вот откуда она пришла. Руки задрожали, а пустая душа наскребла капельку страха в себе и с безумным смехом кинула его в лицо Йоль. А она сделала шаг вперед. В обгорелую бездну. Она шла и шла, наступая на горло своему ужасу, подавляя страшные воспоминания, плакала и все равно шла вперед. Смотрела вокруг, стискивала зубы и понимала, что больше не сможет и делала очередной шаг. Что-то звало её оттуда, что-то, что ей просто необходимо было увидеть. Уже почти совсем стемнело, когда Йоль обо что-то споткнулась. В нос тут же ударил мерзкий запах чего-то паленого, и она поняла, что добралась. Однако тьма уже совсем накрыла лес, и разглядеть дорогу было трудновато. Взглянув на небо, Йоль увидела тучи, заполнившие небо. «Магии нет даже для самого простенького заклинаньица, но сегодня полнолуние, – подумала она. – Оно мне и поможет». И уселась прямо на пепел. Вся её одежда и так уже была испачкана, что теперь о ней заботиться. Прошла, казалось, целая вечность, и Йоль неторопливо перебирала в памяти все, что с ней произошло. Только это она сейчас и могла делать – вспоминать. Каждый день с тех пор, как ургалы атаковали Язуак. Вспомнила всех – Охотника, Ворона, Роу, Гарта и Этну, Клыка. Вспомнила их сумасшедший переход через ущелье, плавание до Тирма, сам Тирм и его сюрпризы, Анжелу, разбойников, Муртага, Белатону, все-все… Эти мутные образы казались такими далекими, как будто из другой жизни. Хотелось вернуться домой, но вот дома то у неё и не было. Никогда, пожалуй. Внезапно из-за туч выглянуло сияющее око луны, и Йоль поспешила избавиться от навязчивого меланхоличного прошлого и взглянуть на то, обо что она так больно ударила ногу. Прикрыв нос ладонью, она приблизилась к странному продолговатому предмету и чуть не закричала от ужаса. Она не могла ошибаться, слишком уж все было очевидно – прямо перед ней был обгорелый труп, лежавший лицом вниз. Наклонившись, Йоль попыталась понять, кто это и почему не смог добраться до деревни. Плащ черного цвета, обгорелая одежда, добротные сапоги… Вдруг в душу ей закралось страшное подозрение. Прикоснувшись к телу, она попыталась его перевернуть, но у неё не вышло. Тогда она просто вытянула его руку, стащила перчатку, еле сдерживая подкатывающие к горлу приступы тошноты, ибо запах стоял наимерзейший, и вгляделась, хорошенько так вгляделась в его пальцы. А на указательном гордо блестел золотой перстень с чёрной рукой…