Человек без улыбки

TK From Ling Tosite Sigure – Unravel POV Куроко Я не знаю, что мне чувствовать и о чём думать, я просто лежу на скамейке с вытянутой рукой, из которой недавно выпала недокуренная сигарета, и смотрю в небо. Солнце тусклое, готовящееся ко сну, облаков почти нет; ни жарко, ни холодно. Стук баскетбольного мяча раздаётся где-то на заднем плане, смех Му-куна и непонятные возгласы Мидоримы, который продолжает бросать свои трёхочковые. Акаши, как обычно, молчалив и сосредоточен – даже сейчас, когда играет со своими бывшими напарниками по команде, он сосредоточен и серьёзен. Небо разрезает птица, уносящаяся куда-то вдаль, ветер теребит мои волосы, голос Кисе больше не въедается мне в голову, словно кислота. Лежать на скамейке неудобно, спина онемела и затекла, но я не шевелюсь. Кажется, если я дёрну хотя бы одним мускулом, то боль разорвёт меня изнутри и я, наконец, умру. Умру безвозвратно, в надежде, что я всё-таки встречу Дайки там, на небесах, и мы будем вместе играть в баскетбол, как в старые добрые времена. Я прикрываю глаза, думая о том, что мой парень изменял мне когда-то, но я почему-то ничего кроме едкого осадка не ощущаю. Единственная мысль, которая позволяет мне оставаться ослеплённым любовью и тоской по Аомине Дайки и не разочароваться в его образе, оставшемся у меня в памяти, - это то, что он всё-таки остался со мной. Плевать, по каким причинам, плевать, любил ли он меня на самом деле, как говорит Рёта, или же остался со мной только из чувства вины. Плевать на всё, главное, что Аомине был только моим. Всегда. Тогда почему мне так обидно? Почему мне так хочется уничтожить все свои воспоминания, чтобы забыть о каждой минуте своей жизни? Почему горло сдавливает, а на глаза наворачиваются слёзы? Интересно, как бы я отреагировал, если бы узнал обо всём ещё тогда, когда Дайки был жив? Может быть, мы бы тогда расстались, он не пошёл бы провожать меня домой, мы бы не напоролись на тех придурков и Дайки остался бы жив? Значит, это я убил его? - Куроко-чи, - я вздрагиваю, вспоминая, что блондин всё ещё сидит рядом со мной, и неохотно открываю глаза. – Прости… Я, наконец, прихожу в себя и медленно достаю из кармана пачку с сигаретами. Зажимаю одну из палочек губами и прикуриваю, глубоко затягиваясь. Зачем он мне рассказал обо всём? Молчал бы и дальше, раз ему приспичило втюриться в Дайки. Молчал бы и не высовывался до конца своей жизни, чёртов кретин. - Кисе, - тихо говорю я, буквально всем телом чувствуя, как блондин напрягается, ожидая своего наказания. – Раздражаешь. Я выдыхаю дым, наблюдая за тем, как он растворяется в воздухе, и смотрю в небо на облако подозрительной формы. Мне не хочется обсуждать это. Особенно с Кисе. - Я… - блондин набирает в лёгкие воздух, чтобы что-то сказать, но я его перебиваю. - Заткнись, - мой голос тихий и безразличный, но я чувствую, как внутри что-то лопается. – Дайки мёртв. С этим уже ничего не поделать. Какая теперь разница, с кем и когда он мне изменял, это уже ничего не изменит. Рёта вздыхает и потирает шею, виновато морщась, – я вижу это, когда случайно смотрю на него. Я с трудом сажусь и свешиваю ноги со скамейки, упираясь кроссовками в землю, а локтями в колени. Стряхиваю пепел с конца сигареты. - Ты придурок, Кисе, - бормочу я, зарываясь пальцами в волосы и зажмуриваясь. - Я знаю. Извини. Я знаю, что ты чувствовал всё это время, мне тоже тяжело далась потеря Аомине-чи, и я понимаю тебя, - блондин осекается, словно думая, что я снова попрошу его заткнуться, но я лишь затягиваюсь. - Ты мне очень дорог, Куроко-чи, - выдыхает Рёта. – Пожалуйста, можешь ненавидеть меня, сколько хочешь, но не отворачивайся. Я склоняю голову к плечу и смотрю на парня, взглядом прося его замолчать, и он захлопывает рот. Я собираюсь сказать ему что-то на подобие того, что он мерзкая дрянь, но не могу этого сделать. В его глазах стоят слёзы – я поспешно отворачиваюсь, чтобы не позволить своим эмоциям взять над собой верх. Я снова затягиваюсь и прищуриваюсь, когда от дыма начинают щипать глаза. Какое-то время я молчу, думая о том, что надо что-то сказать. Разрядить обстановку или просто дать понять, что я не злюсь. Я ведь не злюсь, правда? Я просто не могу найти в себе силы на это. - Ну, по крайней мере, хоть кто-то меня понимает, - я выбрасываю под ноги окурок и тушу его ногой. – Надеюсь, ты отвалишь от меня со своими недовольствами, что я курю и занимаюсь всякой ерундой? И баскетбол. Я больше не играю, ясно? Если хочешь, чтобы я не отворачивался от тебя, - это мои условия. Я поворачиваю к нему голову – Кисе внимательно смотрит на меня, затем кивает и переводит взгляд на играющих парней. Он морщится и хмурится – я чувствую, что он вот-вот разревётся. Кисе всегда был эмоциональным, всегда был открытым и улыбчивым, и я, признаться, ни разу в жизни не видел, как он плачет. Никогда. Я даже не помню, плакал ли он на похоронах Дайки, хотя, признаться, я тогда вообще ничего не замечал и не видел. А вижу ли я сейчас? - Сделаем вид, что этого разговора не было, - тихо говорю я. – Уже ничего не изменишь, даже я это понимаю. Он снова кивает и прикусывает губу. Я немного медлю, затем лениво поднимаюсь на ноги, хватаюсь рукой за затылок Кисе и притягиваю его к себе, прижимая к своей груди и сжимая его волосы пальцами. Парень утыкается носом в мою одежду и расслабляется – я чувствую, как его тело начинает вздрагивать от беззвучных рыданий. Его руки обхватываю меня за талию и сжимают – я нахожусь между его ног, прижимая Рёту к себе за голову, кладу на его макушку подбородок и прикрываю глаза, позволяя баскетболисту поплакать. Солнце ослепляет меня, и я морщусь, понимая, что всё перед глазами расплывается. Горло сжимается, и я шумно выдыхаю, чувствуя, как слёзы скатываются по моим щекам. Мы оба потеряли того, кого безумно любили, и я не могу винить Кисе за его чувства. Наверное, он единственный, кто действительно понимает меня, понимает, что со мной происходит и во что я превращаюсь. Сегодня день, когда мы оба оплакивали того, кто был нам по-настоящему дорог. День, когда мы оплакивали Аомине Дайки, чтобы не забыть, что он когда-то существовал в этом жестоком бесконечном мире…