Fall Beyond/Падай в Запределье

Невольно думается о том, что было бы, откажись Франциск от поездки. Просчитывая все пути и варианты, нельзя не прийти к выводу, что в итоге все окончилось бы куда худшими последствиями. Юный клирик спас тысячи, миллионы жизней, пожертвовав своей. Никто не вспомнит о нем так, как он того заслуживает. В Ватикане вознесутся молитвы о спасении его души, будут скорбеть сердца служивших с ним строгих настоятелей и братьев в вере, и даже пустит слезу кардинал, ведь более всех он благоволил именно этому добродетельному молодому ирландцу. Не будет должных проводов, как это принято, ведь некому вернуться и найти его тело, истерзанное дьявольской силой. Никто не рискнет потревожить то место еще раз, рискуя вновь пробудить зло ради одного-единственного священника. Пройдет время, сойдет снег с куполов церквей, и тронет ржавчина старые кресты, и сотрется последняя печаль из сердец, изгладит память и осушит слезы. Кто-то все же выскажет сожаление о том, что Франциск погиб и остался в одиночестве, и некому было даже проводить его в последний путь. Но они не правы, совсем нет! С ним был я, ведь я обещал. Я видел все – как дьявол во плоти несчастной женщины лишил его, наивного, жизни, жестоко вырвав сердце. Я был проклят небом правом смотреть на то, как умирает мой человек, я плакал от бессилия, спрятавшись в скале. Демон знал, что я там, он смотрел мне в глаза, держа руку на шее Франциска. Глаза моего мальчика были распахнуты, и я видел, как медленно и неотвратимо гаснет в них жизнь. Я был скован. Будь моя воля, я, наплевав на правила и на последствия, отнял бы у твари право на существование, стер бы его в порошок вместе с памятью о нем. Но силы, что меня сильнее, не позволили. И я страдал, и корчился от боли, ведь я забрал ее всю, чтобы он ушел спокойно. Как удивленно он смотрел, как жалобно, как будто в неверии – как же так, как же можно? Ведь все только начиналось… Лишь после, когда буря поглотила проклятое место, я был свободен. И бурей больше я не был. Я был никем, безликой тенью. Я был частью воздуха, пропитанного запахом свежей крови. Незримый, более неосязаемый, я выл и плакал, пытаясь огладить его лицо, я лег с ним рядом и лежал, мирясь с потерей; лежал, шепча слова прощения, слова любви и благодарности. Я говорил ему, что он уйдет к Богу, что золотые ворота – такие же, как в их церквушке в Ирландии – будут для него радушно открыты, и он войдет в них торжественно, и будет принят, как свой. И, говоря все это, я таял, как тает на губах снежинка, обращался в воздух, которым никто и никогда не будет дышать. Или будет? Нет, конечно же нет. Или, может…?