Сопротивление материалов. Практический курс

Из всего, что тебе останется — а это много — Угадай два момента, словно бы два ключа: … Когда перекрестьем прицела станет твоя дорога, И когда Архангелы молча встанут к твоим плечам…

— Ты уверен? Нет, не может быть! Наш преподаватель? Эта кавайная няшка? Может, аспирант? — Светка говорила, что доктор наук. — Да ладно тебе, ему на вид не больше тридцатника! А то и меньше. — Вот придет — и спроси. — Сам спрашивай.       Никита Николаевич Строев прислушался, не торопясь повернуть к аудитории. То, что его уже не первый раз принимают за студента, злило и заставляло чувствовать себя не в своей тарелке. Ну, спрашивается, какого дьявола он согласился на предложение своего куратора и учителя, старого друга отца, профессора Снежковского, и взялся вести один из самых сложных предметов кафедры — сопромат? — Чего разгалделись? — вклинился в беседу новый голос. Да какой! Настоящий оперный бас! Вопреки всеобщим заблуждениям, математик Строев был не чужд культурным развлечениям, и оперу любил страстно и всем сердцем. Наравне с любимыми формулами и теоремами. И в тембрах оперных певцов понимал достаточно. А бас тем временем продолжал нагоняй: — Еще раз услышу про «няшку» — устрою отработку. Будете лаборантам парты таскать. Ясно?       Строев с изумлением слушал, как студенты, почти не огрызаясь, обещают и оправдываются. Судя по беседе, бас принадлежал старосте группы. Никита Николаевич раскрыл журнал и пробежался глазами по списку. Пометка «стар.» была возле фамилии — Строев протер глаза — Птичка. «Ладно. Пора посмотреть на этого Птичку и других зверей зоопарка. Моего, черт побери, зоопарка. Снежковский, конечно, умный. Но гад, каких мало. Небось, самую шебутную группу мне сунул. Впрочем, с таким старостой…»       Строев закрыл журнал, поправил галстук и манжеты, поудобнее перехватил стопку методичек и планов лекций, и вышел в коридор. Студенты подпирали стены, сидели на подоконниках. При виде преподавателя зашушукались и заулыбались, нестройно приветствуя его. — Здравствуйте, господа. Нет, я не профессор, только доктор математических наук. Для приветствия достаточно называть меня Никита Николаевич, — он отпер кабинет и посторонился, по традиции пропуская студентов вперед. Профессор Снежковский еще в бытность Никиты студентом приучил: после преподавателя в кабинет никто не входит. Опоздавшие могут идти и готовить тему лекции самостоятельно, их будет ждать короткая проверочная работа на практике. Что, собственно, и продемонстрировал Строев на двух опоздавших на пару студентах, объяснив новые правила. По аудитории разнесся слитный разочарованный гул: кавайная няшка оказалась с зубками. — Итак, для начала познакомимся. Попрошу подняться старосту группы.       Строев обвел аудиторию внимательным взглядом и едва сдержался, чтоб не присвистнуть, глядя, как с «камчатки» поднимается высоченный, широкоплечий парень. Вернее, судя по лицу, мужчина. Чем-то похожий на героя какого-нибудь скандинавского эпоса: светлые волосы, собранные на затылке в хвост, льдисто-голубые глаза, чуть хмурое выражение которых Строев различал даже с такого расстояния, на зрение он никогда не жаловался. Самым примечательным в облике старосты были, пожалуй, светлые усы, чем-то напоминающие знаменитые усы Халка Хогана, да длинная, крупная витая серьга в ухе. В правом. Строев заставил себя отвести взгляд от этой серебряной побрякушки и повнимательней приглядеться к старосте. — Назовитесь, пожалуйста.       Староста пробасил, хмурясь сильнее: — Ян Птичка.       Если он ожидал от преподавателя улыбки или еще какой-то типичной реакции на свою фамилию, то не дождался. Строев был серьезен, как распорядитель на похоронах. — Благодарю, Ян, садитесь. Алиев. Бережной. Брагин.       Когда перекличка закончилась, Никита Николаевич назвался еще раз, закрыл журнал и положил его на кафедру и прошел поближе к краю возвышения, на котором располагались преподавательский стол и доска. — Итак, господа, я расскажу вам сегодня, на что вы подписались, избрав этот факультет достославного Университета Путей Сообщения.       Он говорил, записывал аббревиатуры и расшифровки на доске, отвечал на вопросы, постоянно ощущая на себе внимательный взгляд слишком светлых, слишком серьезных глаз. К концу лекции Строеву казалось, что у него между лопаток или на лбу образовалась мишень. Это нервировало. Он заставил себя сосредоточиться и не обращать внимания на старосту группы. Звонок прозвучал для него, как сигнал избавления. — Что ж, господа студенты, увидимся с вами завтра, на третьей паре. Сообщите вашим опоздавшим товарищам, что после третьего опоздания я предоставлю им право самостоятельно изучать курс, а в конце семестра буду спрашивать по каждой пройденной теме полностью весь учебный материал. За сим все, вы свободны, — он отошел к столу собрать бумаги, пока студенты, галдя, выходили из аудитории, и вздрогнул, услышав за спиной голос старосты: — Никита Николаевич, разрешите вопрос? — Слушаю вас, Ян, — Строев повернулся, только сейчас понимая, насколько этот студент выше и мощнее него: подойди староста на шаг ближе, он уперся бы ему носом как раз в грудь, в смайлик, нарисованный на футболке в районе сердца. Птичка понял, что зря стоит так близко, и отступил на пару шагов. — Нам на кафедре сказали, что у вас можно попросить список дополнительной литературы по сопромату.       Строев вздохнул и полез в папку с бумагами. Хорошо, что он все предусмотрел. Даже такого въедливого и старательного старосту. Добыл искомое и протянул Яну пару листов формата А-4, скрепленных степплером: — Почти все это вам понадобится. Особенно справочники. В библиотеке есть то, что помечено галочками. Если не найдете в сети остальное… Будем организовывать дополнительные пары после основных, чтобы я успевал дать вам всю нужную информацию. — Спасибо, Никита Николаевич, — Птичка бегло просмотрел список, поднял глаза, встречаясь с преподавателем взглядом, и вдруг улыбнулся. И эта улыбка его преобразила настолько, что Строев вдруг понял: Ян намного младше, его внешность — такая же помеха для него, как и внешность самого Никиты. — Не за что. Обращайтесь, — в голосе Строева промелькнула почти незаметная нотка снисходительного удовольствия: ему нравилось, когда его искренне благодарили.       Ян Птичка уже вышел, а свежеиспеченный преподаватель Университета Путей Сообщения все еще стоял, задумчиво крутя в руках карандаш, думая о чем-то совершенно далеком от предмета, который он взялся преподавать. Когда же до него дошло, что мысли эти — ну совсем не те, что следует думать перед следующей парой, Строев покраснел, разозлился на себя и почти бегом покинул аудиторию. Чтобы через минуту туда вернуться, вспомнив, что вторая пара, собственно, будет проходить там же.       Вечером, сидя в своей холостяцкой квартирке на втором этаже обычной кирпичной пятиэтажки, за планом лекции, Никита вдруг отложил ручку и встал. Подошел к большому зеркалу, висевшему в квартире с незапамятных времен. Кажется, оно еще от бабки осталось. Или от прабабки. В бабкины времена такую красоту не делали: массивная резная деревянная рама изображала какие-то лианы-плющи, зеркало же держали четыре искусно вырезанные лилии по углам. Строев вздохнул и вжикнул молнией теплой домашней рубашки. Скинул мягкую фланель на кресло, придирчиво всматриваясь в свое отражение. Из зеркального стекла на него хмуро пялился невысокий, изящно скроенный молодой человек, лет двадцати пяти на вид. Разве что тонкие, почти незаметные морщинки у темных, зелено-карих глаз могли выдать его истинный возраст. Строеву было почти тридцать семь лет.       Никита взлохматил руками аккуратно расчесанную светло-каштановую шевелюру, так, что волосы, от природы слегка вьющиеся, тут же рассыпались в художественном беспорядке крупными полукольцами на косой пробор. Провел ладонью по коротко стриженому затылку, проверяя, не надо ли идти на поклон к Леночке, мастеру-парикмахеру, у которой он всегда стригся. Пальцы коснулись уха, прошлись, словно пытаясь нащупать несуществующую сережку. От того давнего, полудетского знака протеста остался только крохотный рубчик на мочке. Никита вздохнул, припомнив длинную, вызывающе-красивую серьгу в ухе у Яна, сцепил пальцы за затылком и потянулся. Отражение в зеркале повторило движение, от которого самому Строеву кровь бросилась в лицо. И не только. «Да, совсем рехнулся, мужик? На свой светлый лик дрочить собрался?» — мелькнула полуироничная мысль. Но руки уже жили своей жизнью, проводя по плечам, оглаживая совершенно не тощую, в меру подтянутую грудь и рельефный живот, которых под одеждой никто не замечал. Строев сделал шаг назад, подтянул к себе высокое крутящееся кресло от стола и сел, откинувшись на спинку, не отводя взгляда от отражения. Широко раздвинул ноги, чуть выгнувшись в пояснице. Прикусил губу, сдерживая тихий стон. Прикрыл глаза, позволяя воображению нарисовать чью-то светловолосую голову между своих бедер, и крупные, широкие ладони, расстегивающие ширинку. Чьи-то?! Строев вскочил, как ужаленный, возбуждение мгновенно схлынуло. «Твою мать! Твою, в бога, в душу, мать!!! Этого мне только не хватало!»       Мужчина вцепился в свою шевелюру и замер воплощенным Страданием, пытаясь уверить себя, что совсем не он только что представлял себе своего студента в недвусмысленной ситуации. Уверялось плохо: картинка Птички, стоящего на коленях между ног Никиты, пропадать из воображения никак не хотела.       Вечер закончился для Строева контрастным душем, после которого уже ничего не хотелось, только упасть и спать. Вот разве что снам душ очищения не принес совершенно, и проснулся Никита разбитым, с головной болью и каменным стояком.