Все люди умирают. И все получают новую жизнь: Недостойным дают шанс исправить ошибки, Достойные получают привилегию прожить жизнь снова, Безвременно ушедшим желают долгой жизни, Храбрым войнам - мирного неба и спокойствия души.
Французские революционные баррикады, баррикады, построенные студентами, совсем еще мальчишками, которые все до одного погибли под обстрелом армии Наполеона. Юноши, с пламенными сердцами и светлыми умами, мечтающие лишь о свободе, были поставлены своими героическими порывами и пали жертвой Самодержавия. Они могли спастись, но люди, у чьих домов развернулась борьба, решили, что вправе решать, кому жить, а кому умереть. Это была ужасающая бойня. В то утро 8 июня улица была засыпана трупами в синих мундирах, а кафе «Мюзен» населяли лежавшие рядами революционеры, их тела были безжизненны, но прекрасны, даже в смертном часу они сияли светом героев. На втором этаже, прислонившись к стене, стоял гордый вождь повстанцев, уронив белокурую голову на окровавленную грудь. Его ярко красный мундир гармонировал с расцветающей зарей, такой же ясной, как факел правосудия. Подле него лежал безумный человек, лишь в последнюю минуту жизни решивший стать значимым. Это был пьяница и дебошир, неумолимый скептик, выбравший глупую, по его собственному мнению, смерть героя. Но вот они одинокие и спокойные, не чувствующие уже совершенно ничего, остались на втором этаже кафе, где много месяцев собирались «Друзья Азбуки» и обсуждали план наступления. Что видит человек в последние секунды своей жизни? На этот вопрос мы узнаем ответ только на своем смертном одре. Возможно, человек видит лица своих любимых, а, может, видит утопию, к которой стремится, видит ли он события счастливого будущего или он воскрешает в памяти события своего прошлого, - а, может, он видит все сразу? А что видел в своем последнем сне Анжольрас? Видел ли он свою горюющую мать или безутешного отца, видел ли он счастливых горожан празднующих победу над прозванным «императором» - в любом случае он не жалел. Он не жалел, что пожертвовал своей жизнью ради свободы своей родины, он не жалел, что ушел так рано, он не жалел! Он бы не оплакивал свою кончину. Он с самого первого дня существования «Друзей Азбуки» знал, что он не останется в живых, и в последний день их существования он не колебался, когда ушел в комнату кафе, где все началось и все закончилось. Он не колебался при входе в свой склеп, из которого не было другого выхода, кроме, как через окно. Он верил в свою жизнь и в факел зари, зажигающий новый день. Он верил, что день, когда все будут жить свободно, и никто не будет голодать, настанет. Много мыслей - много теорий, но мысль, которая действительно могла кружить в помутневшем сознании умирающего – это мысль о конце, конце всего, во что он верил, и страх перед неизвестным. Даже у самых смелых воинов в конце пути появляется этот страх - страх сгинуть. Религия проповедует рай и ад, а что, если ни того, ни другого не существует? Перед смертью эти сомнения особенно остры. Они становятся куда более страшными, чем нож палача, чем гильотина, чем висельница, но на самом краю сознания теплится надежда на новую жизнь. Надежда на перерождение, на что угодно, кроме вечной темноты и забвения. И если такое возможно, то кто-кто, а эти смелые и чистые души более всех заслуживают второго шанса. Что видит человек, когда рождается? Осознает ли он, что жив? Почему первое его слово на земле – это крик? Возможно ли, что это крик перерожденного, который только секунду назад боялся исчезнуть? Мы не помним, что чувствовали при рождении - боль или счастье, страх или изумление. Но с первой секунды жизнь – это все что у нас есть. Мы приходим ни с чем и уходим, с собой ничего не взяв, и, может, мы каждый раз переживаем все заново только в разное время. И если возможна новая жизнь то более, чем очевидно, что герои ее получили. И существует человек, который похож на главу повстанцев не только телесно, но и духовно, но переживает он момент своей смерти снова и снова, лишь стоит ему погрузится в сон.***
Темная улица, обезображенная кровью и Хаусом, как и люди, заполонявшие её, смрад и страшные картины трупов; наваленные горы из изуродованных пулями стульев и столов с поломанными ножками и прочих непонятных не нужных вещей, по сему было понятно, что это баррикады. Потоки красной жидкости практически затопили мощенную дорогу к кафе «Мюзен». Все окна были выбиты, и с одного из них безжизненно свисал человек. Небольшая кучка людей, человек 15-16 от силы, кричали что-то, пытаясь отступить к кафе, и один из них смело прикрывал товарищей, размахивая своей шпагой. Он крикнул отчаявшимся воинам: «Осталась только одна дверь на волю – эта!» Он, один против целого батальона противников, выглядел настоящим вождем, в любом случае, смелости ему было не занимать. Эти, как можно было понять из происходящего, повстанцы с трудом заперли дверь, раздавив при этом пару пальцев какого-то офицера. Если бы это происходило с кем-то из нашего времени, пожалуй, его бы вырвало, но эти парни могли сейчас думать только о собственной судьбе. У двери кабачка столпились наступающие – это было понятно по отрывистым выкрикам снаружи, и они готовились к штурму. - Мы должны дорого продать свою жизнь! – властно провозгласил тот самый парень, который защищал отход революционеров. Даже в эту страшную минуту он был красив, угрожающе красив – его голубые глаза горели, словно он вошел в состояние безумства, но ни одна мышца на его лице не дрогнула. Он спокойно отдавал приказы, убивая и увеча как можно больше солдатов. Сейчас революционеры были готовы умереть, лишь бы их противники получили больший урон. Они быстро распределились по позициям: часть - на крышу, часть заняли позиции на втором этаже, а остальные остались защищать дверь вместе с предводителем. Они стояли на страже, готовясь к возможному скорому отступлению, собирая бутылки по приказу и не без страха ожидая скорого будущего. Страх этот был у всех, хоть не все его признавали. Парни долго держали оборону, пока солдаты не оказались вплотную к достижению своей цели. Тогда прагматичный командир вскрикнул: - На второй этаж, быстро! – он пропустил своих бойцов вперед и оказался наверху последним, обрубив винтовую лестницу: - Теперь нам осталось только ждать. - он достал еще ящик бутылок из-под барной стойки. В этот момент ворвались обезумевшие солдаты, не найдя никого внизу, они поспешили к люку, устраивая обстрел повстанцев. Эта борьба, наполненная безумным героизмом, напоминала уже не войны великанов Гомера, а скорее сражение демонов с призраками, подстать Данте. Это была страшная борьба, в которой погиб под ответным огнем не один десяток служивых. Но потом закончились патроны, а полы второго этажа были завалены трупами и залиты кровью, стекавшей через люк на лица солдат живых и мертвых. Тогда вождь раздал пятерым живым своим войнам бутылки, которые, судя по запаху, были наполнены едким взрывчатым дымом. Вслед за летящими вниз хрупкими булавами раздавался грохот подстать пушкам. Наконец, карабкаясь по стенам, цепляясь за покрытия, две дюжины солдат, озверелых, свирепых с залитыми кровью лицами забрались в комнату, где некогда собирались их противники выпить и повеселиться, зарезав последних оккупантов, солдаты нашли их главаря. Он стоял одинокий, сжимая в руке обломок карабина , но гордый, с высоко поднятой головой. Он грозно и высокомерно взирал на животных в муниципальных мундирах и его вид вселял в них страх. Он отгородился от них бильярдным столом. - Вот их вожак! Он убил артиллериста! Он сам туда забрался, тем лучше для нас! Расстреляем его на месте! – кричали обезумевшие солдаты. - Стреляйте! – вскрикнул гордый воин, отбросив свое оружие и подставив грудь пулям. Отвага перед лицом смерти всегда покоряет людей. Гул схватки сменился мертвой торжественной тишиной. Казалось, этот юноша - единственный, кто не был ранен, надменный, залитый кровью и невозмутимый, в своей святой вере в неуязвимость, своим властным спокойным взглядом он внушал уважение. Гордая осанка придавала особый ослепительный блеск его красоте; по истечении страшных суток, он остался таким же свежим и румяным. Двенадцать солдат построились перед ним. Сержант дрожащим голосом скомандовал. - Цельсь! В этот момент в комнату вбежал неизвестный, заросший кучерявый безумец. Он пробрался незамеченным в угол за бильярд и громко воскликнул: - Да здравствует Республика! Я с ними заодно! - он подошел к ошарашенному предводителю революции. - Ты позволишь? – тихо обратился неизвестный к юноше, тот с улыбкой пожал ему руку и, зажав в руке красный флаг, окинул презрительным взглядом толпу. Грянул залп.***
Анжольрас в холодном поту очнулся от беспокойного сна. Тяжело дыша, он машинально приподнялся с постели и провел рукой по мокрому лбу. Глубоко вздохнув, чтобы унять дрожь в теле, принимая осознание того, что это был всего лишь сон, юноша сел на кровати. Запустив пальцы в копну светлых кудрей, он растерянности посмотрел по сторонам и резко встал с кровати. Было еще совсем темно, рассвет еще не успел подернуть верхушки деревьев. Он вошел в ванную и включил воду, всматриваясь в свое отражение в зеркале – на его удлиненном лице читался страх: зрачки были расширены, а щеки пылали от непонятного волнения. Дрожь в ногах не унималась, руки тоже тряслись. Умывшись ледяной водой, парень снова всмотрелся в свое лицо, и резко выдохнув, снова вошел в комнату. На часах было пять утра, но сна уже не было ни в одном глазу. Включив на полную громкость музыку, Анжольрас решил принять душ. Сняв с себя мокрую футболку, пропитавшуюся страхом ночного кошмара, он заметил области груди едва заметные шрамы – восемь круглых отверстий, затянувшихся, по виду, еще давно. Хотя их ещё вчера не было, и тем более он никогда не получал восемь пуль в грудь. Чувствуя, что постепенно сходит с ума, парень решил не обращать на свои ведения внимания. Но мысли о реальности сна все же посещали его. Собравшись и позавтракав, Анжольрас вышел из дома, едва загорелось утро. Он совершенно не выспался, поэтому то и дело ощущал позывы зева. Не зная , что делать в здании университета за час до начала пар, юноша направился в библиотеку. Обычно, он очень редко посещает библиотеки, но сегодня у него просто не было выбора. Он был абсолютно уверен в том, что в библиотеке будет в полном одиночестве, но дверь была закрыта. Да, видимо, Анжольрасу просто не судьба там побывать. Но кто же такой этот парень - Анжольрас? Его мало кто называет по имени, обычно, фамилии для обозначения его личности вполне достаточно, поэтому и мы особо не будем на этом останавливаться. Он был не сильно похож на среднестатистического подростка – суровый и холодный прагматик, так можно было бы его охарактеризовать, не будь в нем так пылко выражено воинственное мужское начало. Он был очень красив, но не гордился и не пользовался своей внешностью, делая вид, а, возможно, и искренне не понимая восторженных воздыхательниц. У него были огромные глубоко посаженные голубые глаза, с красноватыми от недосыпа веками, и рот с пухлой нижней губой, на которой часто мелькало презрительное выражение. Удлиненное его лицо, свежее, с румяными щеками, облагораживалось высоким лбом и странным задумчивым выражением глаз. Взгляд у него был более чем устрашающий, проницающий и холодный, анализирующий, и не было в нем ни одной искры безрассудства, напротив, он был даже слишком серьезным. Речь его была проста и вдохновенна, и звучала четко, как гимн. При всей его невозмутимости он был предрасположен к внезапным вспышкам энтузиазма, как всякий вынашивающий идеи человек, но вспышки эти были редки и предвосхищали еще более углубленную логичность в исполнении идеи. Он был одним из лучших студентов университета, ответственным, но отнюдь не коммуникабельным юношей. В год, когда начинается история, ему исполнилось двадцать два года – третий курс. Он был одержим правом и идеей справедливости, поэтому не мудрено, что учился он именно на факультете Права. Такие люди обычно становятся героями справедливости, но не в наше время, когда миром правят деньги и СМИ. В современном мире люди, копящие агрессивную энергию, становятся преступниками, даже, если калечат подонков во имя справедливости. Анжольрас всегда был и остается абсолютно непредсказуемым, как кажется окружающим. Не надев чужую личность, нельзя понять, что именно движет ей. А этот парень долго противится нарастающей в глубинах его разума злости и вспыхивает только, когда сдерживать себя просто нет сил. Нежным и преданным Анжольрас быть не умеет, близко к себе он не подпускает ровным счетом никого. Что такое женщина - для него не ясно, он считает женщин глупыми и слабыми существами, наверное, просто еще не готов взять ответственность за жизнь и здоровье «овечек». Такой, он– Анжольрас. - Эй, ботан, ты что, здесь ночевал? – вдруг послышался насмешливой интонацией звонкий женский голос. Блондин обернулся, увидев сидящую на подоконнике девушку. Она не выглядела француженкой, судя по круглой форме ее лица, по ее медным волосам, тускло освещенным восходящим солнцем и курносому носу, широковатому, но все же аккуратному. Она иронично искривила верхнюю губу и с детским нетерпением заерзала по подоконнику в ожидании ответа. - А ты? Неужели, стены расписывать пришла? – смерив девчонку высокомерным взглядом, ответил Анжольрас, подавшись желанию зевать. - Хм… не очень остроумно. – огорчившись, произнесла незнакомка, спрыгивая с подоконника. Она поправила свои кучерявые волосы, выбивавшиеся из-под ободка. В полутьме пасмурного утра сверкнули ее темные глаза, она надела потертый черный рюкзак и, уходя, коротко бросила: – Еще увидимся. «Надеюсь на обратное» - хотел было сказать, неожиданно почувствовавший себя задетым, Анжольрас, но все же промолчал, подумав: «Девушки не достойны того, чтобы с ними спорить, тем более подобного типа, лучше забить.» . Но неприятный осадок остался. Взглянув на часы он вздохнул и снова зевнул. - Боже, да когда это утро кончится! – он сел на подоконник, тот самый, что служил сиденьем для странной девчонки. И решил немного вздремнуть. Прикрыв глаза на секунду, он снова открыл их. «Нет, пожалуй, сегодня я уже не смогу уснуть». Мысли о той страшной картине революции, которая перед ним предстала ночью, не отпускали его, он постоянно думал о том, что чувствовал боль от пуль, о шрамах образовавшихся на его груди; о парнях, которых он защищал ценной своей жизни; о трупах боевых товарищей, каждый из которых оставлял шрам в его сердце. Этот ужас, запах и вид крови, смешанные со смрадом разлагающихся тел - все это было слишком реально. Пугали его - героизм, с которым они все вставали под пули, и он сам согласившийся умереть, так просто, не чувствуя страха перед неизвестностью. Забыть это было трудно, особенно, когда ощущения еще так свежи. Пытаясь отогнать мысли, любые мысли, юноша сидел в полном одиночестве и тупо смотрел в экран телефона, мечтая, чтобы хоть кто-нибудь, да даже та незнакомая девчонка, отвлек его от этих мрачных воспоминаний.