***
Впервые Мевьен Грантер встретил Анжольраса после вторых летних каникул, когда тот поступал на первый курс. По традиции, придуманной одной из старых сентиментальных дам, которые, в силу своей странной женской консервативности, любили слушать длинные трогательные вступительные речи, одного из новичков, как правило, лучшего по результатам вступительных экзаменов, обязали сказать вступительное слово или «du premier mot», как его называли профессора. Грантер, посещавший в то время второй курс художественного факультета, и, кстати сказать, был потрясающе талантливым художником, правда, как и все творческие люди, имел особую слабость к простым земным удовольствиям, хотя я бы назвала их пороками, так как с чувством меры у него было не важно, точнее оно просто напрочь отсутствовало, сидел на последнем ряду в окружении девушек. Разбрасывая комплементы и остроумно пародируя профессоров, он, пожалуй, и не заметил бы, как на сцену вышел высокий молодой человек, тот самый первогодка, на свою голову попавший на первую строчку в списке абитуриентов, если бы одна из его «подружек» не одернула его. Он (первокурсник) поднялся на сцену размеренным, преисполненным чувством собственного достоинства, шагом. В нем не чувствовалось того волнения, которое обычно преследует людей во время выступлений перед большой аудиторией, - он был абсолютно спокоен, руки его были естественны, кисти не сжимались, его широкие плечи не поднимались. У него была ровная гордая осанка, выделявшая его из серой массы ссутулившихся подростков, и одна интересная особенность, которая могла броситься в глаза только действительно очень наблюдательному и знающему законы людской физиологии так, как это знает художник портретист, человеку, подбородок парня, когда он начинал говорить, слегка приподнимался и опускался в паузе. Прежде чем приступить к речи первокурсник окинул зал серьезным, призывающим ко вниманию взглядом, его глаза голубые, прежде поддернутые легкой дымкой, засияли и он начал. Его слова звучали словно гимн, подчиняясь четырехдольному размеру, вдохновенно и искренне лились они, казалось, непосредственно из его души. Его и без того красивые, правильные черты лица в момент порыва были «геройски прекрасны». Кажется, мы уже говорили в первой главе о « героической» красоте. Пожалуй, стоит пояснить, что подразумевалось под этим. Так вот, если идти к истокам героизма, то безрассудство всегда ударяло в голову юным мужам и девушкам, взрастившим в своей душе огромную любовь к родине и сострадание к людям обездоленным. Одну из главенствующих ролей в становлении героизма в душах людей играет культ героя, укоренившийся в поэмах и сказаниях глубокой древности. Слово «герой» произошло от древнегреческого «heiros» - сын божества, полубог. Но позже появилось другое значение, неоспоримое до сих пор, - мощный, благородный сильный, отважный человек. В современной этимологии же не принято давать этому слову какое-либо конкретное значение, выделяя в нем функцию защиты, покровительства. Классической мифологии герой призван выполнять волю богов, упорядочивая течение жизни и внося в него справедливость, закон, меру, поэтому обычно наделен сверхчеловеческой силой, но не бессмертием, отсюда несоответствие и противоречие между ограниченностью смертного существа и стремлением героев утвердить себя в бессмертии. Невозможность личного бессмертия компенсируется в героическом мире бессмертием подвига и славой среди потомков. Личность героя большей частью имеет драматический характер, так как жизни одного героя не хватает, чтобы воплотить предначертания богов. В связи с этим в мифах укрепляется идея страдания героической личности и бесконечного преодоления испытаний и трудов. Герой часто гоним враждебным божеством, например, Геракла преследует Гера, и зависит от слабого, ничтожного человека, через которого действует враждебное божество. Так, Геракл подчинен царю Еврисфею, Ясон зависит от царя Пелия, оба они близкие родичи героев, несправедливо захватившие власть. Герой зачастую испытывает мучительную смерть (самосожжение Геракла), гибнет от руки вероломного злодея (Тесей), по воле враждебного божества (Орфей, Ипполит). Вместе с тем подвиги и страдания героев рассматриваются как своего рода испытания, вознаграждение за которые приходит после смерти. Геракл обретает бессмертие на Олимпе и получает в жены богиню Гебу. Однако, по другой версии, на Олимпе находится сам Геракл, а тень его скитается в Аиде, что указывает на двойственность и неустойчивость обожествления героев. После окончания классического периода мифологии, приходит культ умерших героев продолжением идеи о божественном вознаграждении. Герои этого периода становятся заступниками людей, которые так же как и античные герои несут закон и порядок, но вопреки им выбирают смерть вполне осознанно, во имя «рода людского». Это эра реальных героев, героев сражений и восстаний, эра не завершившаяся до сих пор. В наш век, век реализма и скептицизма, в существование полубогов могли бы поверить, пожалуй, только умалишенные, так что реальный герой, поступившийся своей жизнью ради чужой автоматически становится значимым. Мы знаем немало героев, отдавших жизнь идее справедливости, и что все они сияли светом безумцев, искренним светом схожим со светом истинной добродетели. Они умели вдохновить людей словом и жестом, раздавая этот свет всем желающим и не желающим, порой, тоже. Свет героизма – это свет воина, мужества и чести. А.красота героя – это красота народа, красота душевная, светлая и чистая, красота искренности веры в землю и людей, – вот что значит «геройски прекрасный». Однако вернемся в зал, в котором первокурсник призывал людей к правдивости и справедливости, почти полчаса так занимательно размышляя о цене людской чести и конституционном праве, что даже Грантер, не смыслящий ничего ни в том, ни в другом, заворожено слушал его, будто тот рассказывает не о сухих строках закона, а пропагандирует эротический роман. Возможно, вам сейчас показалось, что подобное сравнение не вполне уместно, но смею заверить, что Грантер с его пошлыми пристрастиями с куда большим энтузиазмом предпочел бы именно привью подобной книги, нежели лекцию о моральных устоях. В действительности, Грантера завораживала не столько сама речь, которая была, безусловно, интересной, сколько парень ее произносивший. Зорким глазом художника, он пытался запомнить каждую деталь образа этого гордого юноши. Изгиб тела, черты лица, такого красивого румяного лица, грозное выражение глаз, волосы, ниспадающие крупными кудрями, элегантный костюм – он пытался визуально изучить эту личность, суровую личность, суровую и идейную. Девушки, окружавшие художника, тоже больше прельстились его очаровательной внешностью и синим костюмом, который, несомненно, шел ему больше, чем классический черный. Они то и дело вздыхали и перешептывались, глупо хихикая, как это обычно делают девушки не самого выдающегося ума. А девушки, населяющие художественный и искусствоведческий факультеты, были в большинстве своем именно такими - красивыми, но пустыми, про них можно было смело сказать – «не мозг, а чистый белый лист». Закончив «du premier mot», парень тряхнул светлыми кудрями волос, в знак признательности за внимание, и сорвал массу аплодисментов, кто-то даже крикнул ему браво, но он с вновь вернувшимся бесстрастием, сошел в зрительный зал примерно таким же неспешным шагом. Грантер, пораженный блистательностью этого гения, поспешно бросил своих спутниц, в надежде познакомится со столь незаурядным молодым человеком, и, быть может, как старший предложить ему своё покровительство, хотя Мевьен прекрасно понимал всю анреальность этой затеи, но, будучи человеком напористым и упертым, решил таки попробовать завести такое знакомство. Живущий одним днем Грантер, совершенно не осознавал, что у его действий возможны последствия, он всегда думал только настоящем, и разделял философию Ницше, а именно его мысли по поводу дионисийского начала и апполонского начала, несовместимых в искусстве. А так как он свято верил в то, что он - творец и неотделим от искусства, избрал путь дионисийского начала. Грантер торопливо покинул зал, заняв стену у окна напротив двери непосредственно в зал. Им овладело волнение, присущее подобному роду людей, людей пылких и крайне эмоциональных. Ждать долго не пришлось, буквально через пять минут блондин вышел из зала. Конечно, сразу так подойти и заговорить было бы странно, но не стоит забывать, кто есть Грантер. А кстати кто он есть? До сих пор мы узнали о нем только то, что он был талантлив и молод. Грантер - это добрый малый, пользующийся или думающий, что пользуется, неоспоримым успехом у противоположного пола. Он был не так красив, как, скажем, тот же Анжольрас. У него был выразительный чисто французский нос - крупный, прямой, но имеющий почти незаметную горбинку, мужественный подбородок,. выразительные голубые глаза, не очень большие, но добрые, ласковые, под сенью густых черных бровей, волосы его были курчавые черные, как смоль (а кожа белая как снег и звали его Белоснежкой xD), не коротко остриженные, но и не длинные. Кожа у него была, вопреки сказаниям о Белоснежке, смуглая - да, да, он был южанином, а южные парни в большинстве своем коренастые и не высокие, наш юноша тоже от них не отставал. Чтобы повысить свою брутальность и поддержать имидж вольного художника Грантер старался бриться как можно реже, и очень гордился своей щетиной. Его руку - от плеча и до кисти украшало изображение огромной пасти дракона, и это была не единственная его татуировка, крупные языки пламени «обжигали» его лопатки и спину. О его характере мы уже упоминали выше, он был добр, эмоционален, наблюдателен, и, как многие творческие люди, любил выпить и подебоширить. Творческая натура его проявлялась и в подчинении любым эмоциональным порывам, ему казалось, что он совершал из рук вон выходящие неожиданные поступки, но обычно был абсолютно предсказуем, его жизнь крутилась исключительно вокруг мира удовольствий - мира вечеринок, девушек легкого поведения. Мысли его были подчинены фейерверку жизни, а он считал, что его жизнь это именно фейерверк – яркий и внезапный, в общем, тот человек, которым он видел себя, и тот, кем его видели окружающие, были лишь отдаленно похожи друг на друга. Заводил он дружбу легко, и товарищей у него было не счесть, он мог с ними выпить, сходить в стрипт-клуб, но, чтобы восхищаться кем-то из них, нет, пожалуй, это было не в его стиле. Кумиров у него не было, наверное, от того он и не имел какой-то определенной цели, бессмысленно прожигая свою жизнь. Он был оборотной стороной праведной жизни, обратной стороной холодного благородства Анжольраса, да и самого его тоже. Но, встретив Анжольраса, он, видимо, нашел того самого кумира, личность, так абсолютно отличную от его собственной. Тем не менее вернемся к той самой встрече антиподов, свидетелем которой стал коридор Республиканского Университета. Грантер раздувшись, как петух, пытаясь казаться выше и больше, чем есть, небрежно окликнул новоиспеченного студента, скрывая свою природную робость за избытком эффектов: - Хэй, парень, ты неплохо произнес свою речь… Ну там на сцене… Клёво было, может как-нибудь пропустим по стаканчику и пообщаемся? Анжольрас обернулся, перед собой он увидел то самое театрально-гипертрофированное понятие о старшекурсниках. Его губа дернулась в выражении презрения, которое не редко встречалось в ту пору на его лице. Он ухмыльнулся, даже не пытаясь скрыть, что Грантер был ему противен, был противен своей вычурностью и, судя по словам, пристрастию к выпивке. В этом блондин, пожалуй, не смог бы поддержать нежданного собеседника, но он не смог не отметить столь «очаровательную» попытку завязать дружбу, поэтому с неохотой ответил: - Я бы на твоем месте поискал себе другого собеседника, я не любитель «пропускать по стаканчику». – с этими словами он вновь повернул голову и возобновил шаг. Но Грантера так просто не поставишь впросак, упертый настолько, что даже представители семейства рогатых не могли бы встать с ним в один ряд, он поспешил за блондином, еще больше заинтересовавшим его своим отказом. Нагнав его, старшекурсник уже с меньшей напыщенностью продолжил разговор: - Ну, тогда, может ты присоединишься как-нибудь к нам, ко мне и к моим друзьям? Необязательно пить, просто поговорим, девочки будут, все нормально. Мой друг Жоли с медицинского тоже не любитель выпить, он это называет индивидуальной непереносимостью, а как по мне, так он просто трус, повернутый на медицине. Посмотрев на Грантера, с таким оскорбленным видом, будто его доброе имя с грязью смешали, Анжольрас предпочел не отвечать, но его взгляд - взгляд Херувима, грозный и непреклонный, - сказал все за него. Но брюнет, обычно столь внимательный, не заметил (или предпочел не замечать) немой угрозы и продолжил, теша себя тем, что что-то нащупал и, похоже, на верном пути. - Прости, я что-то не то сказал? Не в обиду ведь. – он вновь подождал ответа, но ответа не последовало, даже реакции на эти слова не было ни какой, тогда он подумал и робко спросил, - Ты же по девушкам, ведь да? Снова почувствовав на себе свирепый взгляд, Грантер невольно сглотнул, не понимая, как это расценивать – утвердительно или отрицательно. Он попал в замешательство. «С одной стороны, Анжольрас смазливый, и есть что-то женственное в его красоте, - чуяло ведь сердце недоброе, а с другой стороны, зачем тогда так сверлить взглядом, если он по этим, по голубкам, да и по несговорчивости он больше смахивает на нормального». Обдумывая, что же сказать дальше, Мевьен Грантер даже не заметил, как проводил незнакомца, а он все еще был незнакомцем, до лестницы. С таким чувством, таким, знаете, когда неожиданно наступаешь на ступень ниже, легкого страха, он все же осознал, что, перво-наперво, ему стоило представиться, и поспешил исправить ошибку: - Я – Грантер. Как-то так не удалось представиться раньше. А как твое имя? По-моему, директриса говорила… как-то на «А». Антелези? Анжефлер? Атуливер? или может…- он произнес еще пару десятков фамилий на «А», и был грубо прерван. - Хватит! – вскрикнул, похоже, уже выведенный из равновесия, первокурсник, - Я – Анжольрас! - Как этот… Сейчас… «Герой революции», про которого Гюго еще книгу написал, да? А я совсем забыл, что и такая фамилия есть. – с лукавой улыбкой ответил Грантер, который дружелюбно лыбился на протяжении всего разговора. Не мудрено, что Анжольраса он раздражал. Выдохнув, блондин, собрал остатки своего благоразумия и промолчал. Быстро спустившись по лестнице, он ускорил шаг и, вскоре, надоедливый Грантер остался далеко позади, у подножья лестницы.***
Но дружба их началась, если эти односторонние отношения вообще можно было назвать дружбой, лишь спустя полгода. Это был сочельник, веселая пора для студентов, которые не разъезжаются по родительским домам, а остаются в кампусе. Таких юношей и девушек на самом деле гораздо больше, чем вам может показаться на первый взгляд. Для современной молодежи это праздник далеко не семейный, в традиционном смысле этого слова. В тот день обильно шел снег, синоптики удивлялись минусовой температуре и внезапно пришедшей в Париж стихие. Однако вопреки предостережениям гидрометцентра студенты довольно резво выползали из своих комнат, заполоняя двор и веселясь, словно маленькие дети, играли в снежки, лепили снеговиков, а под конец дня все молодые люди, в чьих жилах текла бурная юношеская кровь, и их друзья оккупировали небольшой бар, находящийся напротив Университета. Там были все - и буйные художники и музыканты и Искусствоведческого, и педантичные медики, и занудные прагматичные математики, и юристы, и даже был один физик, который не подвел своих товарищей с боевым настроем. Вся эта разношерстная аудитория, тем не менее, вполне гармонично сосуществовала вместе, они веселились и пели веселые рождественские песни под гитару, выпивали конечно, куда без этого. Весь зал бара был наполнен шелестящими звуками голосов, звонким смехом и радостными вскриками. В эту кутерьму случайно забрел и Анжольрас, сопровождающий небольшую группу однокурсников, которых он почти и не знал толком. Он вошел с мороза в теплый, даже жаркий холл заведения, у него перехватило дыхание, но затем по его телу стало распространяться тепло, к сожалению, согревающее очень медленно. Раскутав шарф, он машинально потер замерзший, покрасневший на холоде, нос и не успел опомниться, как его спутников и след простыл, они смешались с непролазной толпой людей, многих из которых он видел всего раз в жизни, а остальных не видел и вовсе. Анжольрас потерянный – новый вид, он, видимо, уже хотел тут же замотаться обратно и возвратиться обратно в общагу, как его окликнул смутно знакомый голос: - Эй, Анжольрас! Иди сюда! – какой-то, все также смутно припоминаемый внешне, парень с черной шапкой вьющихся волос и ненормально блестящими голубыми глазами помахал ему с верхнего этажа бара, откуда свесились еще пару незнакомых голов с все такими же «веселыми» глазами, и с любопытными улыбками помахали неизвестности. Честно говоря, общаться с этой далеко не трезвой компанией у студента не было ни малейшего желания, но идти на улицу в такой холод ему хотелось еще меньше. Он несколько минут постоял в неуверенности сражаясь с самим собой, но затем быстро поднялся к незнакомцам, думая немного выпить для согрева, а потом возвращаться. - Привет! – едва блондин показался, к нему кинулся тот самый парень, которого он видел давно, в начале года, и расстались они не самым лояльным образом. Анжольрас был немного удивлен, но неприятного в его чувствах было мало, конечно, этот безголовый пьяница вызывал у него раздражение, но противен был не до степени абсолютного отвращения. Расстегнув пальто и кое-как вырвавшись из объятий Грантера, таки первокурсник вспомнил его имя, Анжольрас подошел к столу, не до конца уверованный, что он сделал правильный выбор. Перед его взором предстали шестеро молодых людей, которые тут же представились, как Комбефер, Курфейрак, Жеан Прувер(именно Жеан, а не Жан, как было написано в его паспорте и как его называла родная мать), Жоли, Баорель и Фейи, самый кроткий из семерки, если считать Гратнера. В то время у Анжольраса был друг, ну как друг, скорее товарищ, с которым он сюда, в принципе, и пришел, звали его Мариус. Он был одним из тех людей, которые сначала поддаются порыву, а затем спешат исправлять свои ошибки. Он искал Анжольраса на первом этаже, лишь через минут двадцать после расставания заметив его отсутствие. Он был раздосадован, что бросил Анжольраса, не знающего здесь никого, в полном одиночестве. Поднявшись на второй этаж, он уже думал, что его друг, а Мариус искренне считал Анжольраса своим другом, вернулся домой, но вот чудо, за одним из столиков он увидел его и с радостным облегчением ринулся к нему. К приходу Мариуса Анжольрас уже был не кристально трезв, но все же и не пьян, исполнив свой замысел согреться. Он улыбнулся товарищу, что не совсем свойственно его натуре, и, не чувствуя ни капли обиды, человек, не ожидающий ничего, ни чувствует разочарования, принялся знакомить его с новообретёнными друзьями. А какими же они были эти парни? – Вопрос, безусловно, интересный, они были абсолютно не похожими друг на друга, но были лучшими друзьями, друзьями в университете и в жизни. Комбефер, один из лидеров компании, всесторонне развитый начитанный и, без сомнения, умный во всех отношениях человек. Он следил за светом, за наукой, за культурой, но мечтал при этом стать школьным преподавателем, освещая наивные детские умы светом знаний. Он был высок, не полон и не худощав, носил очки и не носил коротко остриженных волос, всегда был опрятно одет и выглядел в свои двадцать два года достаточно солидно, но в душе был наивным мечтателем. Не сказать, что он был красив, но и не был до крайности безобразен, он считал, что человек это то, что он знает и чувствует, а не то как выглядит, хотя всегда следил за своим внешним видом. Он мог дать ответ на практически любой вопрос, ограниченный рамками гуманности. Жан (Жеан) Прувер был свободным поэтом, посещающим лингвистический курс и мечтающим, в конечном счете, завоевать славу на поприще литературном. Он был вечно влюбленным светловолосым юношей, своим образом напоминавший сладкоголосого Леля. Он предпочитал скучному время препровождению в библиотеке поездки загород, он любил бродить по лесам и наблюдать, как садится и поднимается солнце, ничего милее стихов, песен под гитару и звездного неба для него не существовало. Он был настоящим романтиком. Жеан - среднего роста худощавый юноша, с сияющими из под льняных ресниц зелеными глазами и светлыми волосами, достигавшими длиной его изящного подбородка. Он был до абсурдности красноречив и не видел смысла в коротких фразах, поэтому, если он не говорил длинных предложений, нагроможденных эпитетами и сравнениями, он молчал. Еще одна его страсть заключалась в том, что при каждом удобном случае Жан цитировал классиков, цитировал фразы из книг и выдающихся философов. Он был странноватый, но по виду добрый парень. Курфейрак - центр всеобщего притяжения, полный молодого задора, так сказать, «пыла» молодости. Позднее от этого не остается и следа, как грациозный котенок превращается в ловкого кота, так очаровательное двуногое создание становится молодым буржуа. Такой душевный склад переходит от поколения к поколению в среде юных студентов. Он был честен, не переносил ложь на дух и сам не лгал, даже по необходимости, считая, что всякая правда дороже заблуждений. Он дарил тепло своим друзьям и славился открытым приветливым нравом. По внешности он был похож на кота, в его движениях сочеталась мягкость и ловкость, у него было скуластое лицо и красивые карие миндалевидные глаза. Ростом он был повыше Грантера, но пониже Комбефера, и сложен менее крепко, чем эти двое, но все же был отнюдь не дурен собой. Фейи – вот кто был действительным альтруистом. Более надежного и при этом доброго человека во всем свете не сыскать. У него было огромное доброе сердце, не опороченное ни одним, сколько либо плохим, поступком. У этого парня была тяжелая судьба, родился он в малообеспеченной семье, и, когда его мать умерла, остался фактически совсем один без денег и с больной бабушкой(у нее была вторая степень шизофрении), отца он не знал, да и знать никогда не хотел. Ему было тяжело, он старался, как только мог прожить на пособие , ежемесячно выплачивавшееся государством, одним словом он жил на гроши. Легче стало, когда мальчику исполнилось тринадцать, и он мог вечером подрабатывать. С таким трудным детством связана его тяга к знаниям, посещая низко бюджетную школу, он самообразовывался на выходных, без внешней помощи подготовившись в Университет. Его всегда интересовала история, он мог часами обсуждать важные события, политических деятелей и королей, но больше всего его завораживала революция и все, что с ней было связано, он читал книги, статьи, поглощал разные исторические теории и факты, - он буквально болел ей. Внешне Фейи особо не выделялся, у него было добродушное круглое лицо в конопушках и озорные карие глаза, он был крепкий молодой человек, может, чуть более худой, чем следует, но его интересная внешность и медные волосы отвлекали от излишней худобы. Баорель – человек, во всем разделявший взгляды и философию Грантера, кроме одного аспекта – он не получал знаний. Как сам он всегда говорил « Адвокатом я не буду!», поэтому за 6 или 7 лет, проведенных на скамье учения он ни разу так и не притронулся к юриспруденции, придерживаясь мнения, что свет ослепляет человека(«ученье - свет, не ученье – тьма»). Каждая посещенная им лекция была темой для насмешливых песенок, а профессора изображались им в карикатурах, но, тем не менее, не имея ни малейшей тяги к учебе, он обладал потрясающим обаянием, против которого директор был абсолютно бессилен. Так Баорель и застрял уже как три года на третьем курсе. У Баореля была та гениальность, которую в народе называют природной смекалкой. Он был потрясающим актером, но почему-то решил замуровать свой талант в пучину студенческих дней. Выглядел Баорель, как ни странно, старше своих друзей, и был красив, как орел южной Франции, но только высокий. Роста он был примерно одного с Анжольрасом, крепкий, с каштанами волосами, завязанными в хвост, и вьющимися на концах. У Баореля были глаза с хитрецой, необычного янтарного оттенка, и широкая очаровательная улыбка Обычно он был одет в длинную толстовку с капюшоном и синие потертые джинсы. И последний, самый занимательный и забавный участник этой компании - Жоли. Он представлял собой законченный тип мнимого больного, только молодого. За два года посещения медицинского факультета он стал не столько гениальным врачом, сколько гениальным больным. В свои двадцать два года он находил у себя всевозможные болезни и чуть ли не круглосуточно рассматривал в зеркале свой язык. Доходя до крайностей, то есть, начитавшись каких-то научных статей о пользе фен-шуя, он переставил свою кровать изголовьем на юг, а изножьем на север, что практически мгновенно уничтожило половину пространства комнаты, а все во ими здоровья, - чтобы во время сна не нарушалось кровообращение. Во время дождя он щупал себе пульс и ныл, что у него крутит ноги. При всем при этом он был душой компании, с такими, казалось бы, не совместимыми качествами, как молодость духа и мнительность, доходящая до мании, как внешняя вялость и внутренняя жизнерадостность. Он был очень эксцентричен и миловиден, у него были длинные русые волосы, доходящие ему чуть ниже плеч, которые он умело заплетал в косу, хвост, в общем, любил он следить за своими волосами, ростом он был примерно как Курфейрак и имел аристократичное субтильное тело, тонкие кисти с длинными пальцами и длинную красивую шею, глаза у него были большие с тяжелыми веками, имеющие больше зеленый оттенок, нежели серый, и напоминали грустные глаза голодной собачки. Вот с такими людьми познакомились в тот вечер Анжольрас и Мариус, о чем, кстати, ни разу не пожалели. Далее продолжать рассказ о этом случае нет смысла, ибо вечер этот был, отнюдь, ни чем не примечателен, кроме как приятным знакомством, позже ставшим крепкой дружбой. Добавлю лишь, что после этого вечера Анжольрас стал чуточку мягче, а компания, в чьи ряды вступили наши первокурсники, стала собираться два-три раза в неделю. Многие непосвященные студенты считали, что эти собрания были посвящены заговорам, но – нет, тогда еще нет…