It's flame never die away

Глава III       Две тысячи девятый год ознаменовался, прежде всего, уже не оригинальной для жителей предместий Парижа и самого Парижа, акцией протеста, вследствие которой в новогоднюю ночь на две тысячи девятый год, как и на две тысячи третий, и на две тысячи седьмой, были изувечены и полыхали в огне более полутора тысяч автомобилей, около тысячи трехсот человек были задержаны, и только 200 человек были арестованы по факту уничтожения чужого имущества. Трое полицейских в ходе массовых беспорядков были ранены, и один погиб в огне первых побегов «новой революции». Тем не менее, главарь «Друзей азбуки», именуемых чаще «муаню»- воробушками, пойман не был, как и не бывает пойман Хронос, передвигающийся по временным пространствам эпох.       Однако человек, объединивший своим ораторским искусствам тысячи людей под красным знаменем, был обычным смертным, имел имя, семью, друзей и даже ходил в университет, так же ел и спал, как обычные люди, и выглядел он совершенно не примечательно, если вспомнить рассветную внешность и воинскую стать Анжольраса. Он был «совершенно несовершенным», но вдохновлял народ своим гневным мятежным духом херувима. Он был талантлив, талантлив как политик, как деятель оппозиции, безумство искрилось в его глазах, давая повод забыть о стыдливом прозвище. «Муаню» этих людей прозвали властители, подчеркивая низость их социального положения, сами же муаню, себя таковыми не считали, чувствуя текущую в жилах горячую кровь героев. Позже мы еще вернемся к этому сообществу и раскроем его более обширно, но пока продолжим о событиях две тысячи девятого года.       Этот год был более чем насыщен трагическими событиями. Одно из них падение франка, повлекшее за собой финансовый кризис, обрекавший на голод миллионы семей рабочего и среднего классов. Митинги, бунты, связанные с повысившимся в пять раз уровнем безработицы в стране, пронеслись по всей Франции, изначально имея мирный, насколько это возможно в рамках демонстрации, характер, но проходили месяцы, а ситуация не менялась, увы не в лучшую, но и слава богу не в худшую сторону. С каждым днем бездействия министерства, у его ворот собирались все больше и больше разгневанных людей, чья злость постепенно перерастала в ярость. Не наблюдая сдвигов, люди стали выплескивать свою агрессию в мятежах и бесчинствах, только до июня их было около сотни. Но пик беспорядков настал только ближе к концу лета, после появления опубликованного СМИ списка погибших парижан в авиакатастрофе первого июня. Аэробус совершавший рейс Рио-Де-Жанейро - Париж, упал в атлантический океан, выживших не нашли, так же как не нашли сам самолет. Эта катастрофа стала самой внушительной со времен основания Аэро-Франса, погибли по конечным спискам, сформированным только спустя два года, двести сорок шесть человек, из которых сто девяноста три были гражданами Французской республики и шестеро из них были детьми. Самой младшей была полуторагодовалая София Лекруа, погибшая вместе с родителями и старшим братом Петри, которому только исполнилось пять лет. Пятого июня была совершена панихида в стенах «Нотр-дама», на которой присутствовал Николя Соркази. Мятежникам его появление стало плевком в лицо справедливости, в их лицо.       Не мудрено, что дальше волна бунтов снова всполошила Париж. Протестовали в основном студенческие группы, своеобразные филиалы «Друзей азбуки». Все эти группы были объединены одним лидером. Кто он? Терпение друзья терпение. Для начала стоит пояснить, как же появились эти «Друзья Азбуки» и какое они собственно отношение имеют к нашей истории. Все началось за пять лет до настоящих событий.       Для того, чтобы лучше понять настоящие, нужно хорошо запомнить прошлое. Эту не мудреную истину хорошо знают те, кто хоть раз столкнулся с логически необъяснимыми действиями своих коллег, знакомых, о которых толком ничего и не знает. Но мы не станем уходить глубоко в прошлое, не станем объяснять причины, почему люди век от века строят баррикады и устраивают дебоши, мы вспомним отдельные события не далекого прошлого. Две тысячи третий год, год первого упоминания о «Друзьях азбуки» в прессе. Небольшая в то время группа состояла из преимущественно студентов Республиканского университета. В тот год Баорель поступал на первый курс юридического факультета и встретил обычного парнишку.       Весна две тысячи третьего была теплой, казалось, что уже в марте началось бархатное лето. Деревья рано стали распускать свои листья, а вишни и яблони красовались своими пышными белыми и розовыми цветами на голых веточках. Воздух наполнялся ароматом цветущих плодовых деревьев. Для Жеана весна - время любви, он чествует ее величие и прелесть, но это сейчас, а в то время Жан Прувер жил с матерью и учился во втором классе старшей школы, его не заботила любовь, а весна не щекотала его юную душу и подавно. Тогда все было другим - простым, прозаичным, - все принималось как должное, а что не принималось - оспаривалось. В один из таких приятных весенних дней Баорель столкнулся в баре с Боссюе.       Бар «Черствый хлеб» тогда очень был популярен среди студенческой молодежи, как были популярны Грегори де Маршаль и Французские Галлы. Здесь молодые люди праздно просиживали штаны за выпивкой и бессмысленными разговорами. Однажды, затеяв выпить пару рюмок виски, Баорель заглянул в это заведение. Он сел за барную стойку, устало вздохнув. И тут к нему обратился сидящий рядом парень. Первое, что бросалось в глаза, - бритая голова, а затем, когда привыкаешь к обнаженной коже, слегка блестящей от гладкости, начинаешь замечать всю заурядность этого человека. Он был не высоким и не низким, у него было незапоминающееся пресное лицо, маленькие бегающие карие глазки, но волевой широкий подбородок. Веснушки и рыжие ресницы выдавали в нем иностранца, но разговаривал он без инородного акцента. Его тонкие губы расплывались в доброй, но не красивой улыбке, совсем обычной и не заметной. Он был типом человека невидимки, и в своем мастерстве незаметности был могучим Хроносом. Он был тенью, тенью событий, тенью жизни, тенью человека.       - Усталость - это привилегия стариков, мой друг. - улыбчивым тоном сказал лысый парнишка, вглядываясь в свою наполовину полную кружку темного пива.       - Привилегия стариков - мудрость, а усталости все возрасты покорны. - ответил Баорель, опустошив одним глотком свою рюмку, и сморщился от жгучести напитка.       - Все возрасты покорны любви, и лишь ей. А молодости усталость не помеха. И чем ты обязан своей усталости?       - Не знаю. Пары, профессора - все вводит в тоску.       - Любую тоску можно развеять, если активно действовать.       - И чем же можно заниматься в наше скучное недальновидное время? - с интересом спросил Баорель, всматриваясь в эту неприметную тень человека.       - Можно бороться за справедливость. Ты правильно сказал, что наше время недальновидно. Правители не учатся на ошибках прошлого, подвергая будущие поколения обычных людей рабству.       - Борьба за справедливость? Рабство? - усмехнулся Баорель, всматриваясь в лицо парня, момент ставшее суровым и непривычно серьезным. - Ты что вместе с доктором Кто из шестьдесят восьмого года сбежал? Теперь уже вздохнул уязвленный и оскорбленный Боссюе. Он встал, и глуповато рассмеялся, почесав голый затылок широкой ладонью.       - Что ж ты не глуп, друг мой, и очень остроумен. Держи. - он положил рядом с Баорелем листок бумаги, - Если все же захочешь встреться с Доктором Кто. Лысый развернулся и скрылся за дверью, а Баорель, залпом осушив рюмку, все же поддался любопытству. Он взглянул на бумагу и увидел там всего два слово: «семь часов».       - О Боже… - Баорель закатил глаза и, кинув на стол сотню франков, направился к выходу. Вдруг он остановился, и в необъяснимом порыве вернулся и схватил клочок бумаги. Подозрительно оглядевшись, он, ссутулившись, медленно вышел из зала и смешался с толпой на улице.       Где-то около часа он бродил по городу, мечась между любопытством и здравым смыслом. В его случае эта борьба была скорее напускной, чем искренней, но, тем не менее, он, то сминал листок, порываясь его выкинуть, то снова разглаживал его с миной обреченности на лице, то глубоко вздыхал и задумчиво рассматривал клочок бумаги, то жмурился, мнимо сопротивляясь своей мятежной шалопайской натуре. Длинными ветвистыми дорогами он все же вернулся в кампус и сев на стул в своей комнате, положил бумагу перед собой на письменный стол, а настенные часы тем временем пробили ровно шесть. Баорель, потупив взгляд, вперился в записку, иногда переводя взгляд на раздражающе тикающие часы. Так он провел минут двадцать, как вдруг вскочил с места и пошел, но снова остановился на полпути. Он тяжело выдохнул и быстро вернулся к столу, схватив бумажку и сжав ее в руке. Любопытство победило, разгелдяйская натура взяла верх, и Баорель быстрым шагом посеменил в бар.

***

      К его большому удивлению возле бара не стаяло никаких странных людей в черных толстовках с опущенным на глаза капюшоном, да и дождь не шел, как это обычно бывает в фильмах. Скорее было все наоборот - светило солнце в ясном синем небе, тротуары были забиты прохожими счастливыми и суетливыми, как всегда, да и подозрительных людей не было вовсе. Немного замешкавшись у двери, раздосадованный Баорель вошел в бар. Он огляделся и с трудом заметил блестящую в тусклом свете лампы лысину. Ее невысокий коренастый обладатель стоял спиной к студенту, и, активно жестикулируя, объяснял что-то большой компании седевших напротив его молодых людей. Они с энтузиазмом поддерживали диалог, о чем они говорили , Баорель не слышал, но, исходя из контекста этой встречи, вполне смог догадаться. Он ленивым шагом подошел к сегодняшнему незнакомцу и театрально прокашлялся, обратив тем самым на себя всеобщее внимание. Боссюе, все это время обсуждавший разные акции с единомышленниками, резко одернулся и обернулся с видом затравленного зверя, услышавшего хруст ветки недалеко от себя. Но все, что он увидел, - это нагловатую, самодовольную, но безмерно обаятельную улыбку на лице молодого южанина.       Лысый вожак прищурился на долю секунды, которой ему хватило, чтобы понять, кто перед ним. Его глаза, до того момента расширенные внезапным страхом, наполнились странной отцовской гордостью, и он жестом предложил парню присесть с ними. Но юноше очень хотелось представиться, ведь по его мнению «все знают Баореля, а кто не знает должен узнать». В общем, приостановив все так же жестом своего знакомого, студент, очаровательно улыбаясь, представился. Сесть на свободное место он, однако, не спешил, всматриваясь в лица присутствующих. Оказалось, что многих из них он видел в университете, видимо, все они учились на старших курсах, так как лично познакомиться с ними он не имел возможности. Помимо же «республиканцев»(студентов республиканского университета), за столиком сидели трое неизвестных ему - женщина и двое мужчин, один из которых был вдвое старше другого, совсем юная девушка лет четырнадцати - пятнадцати и девятилетний мальчик. Взрослые хоть и были интересны своей статью и невозмутимостью, все же были менее значимы, чем те дети, которые наряду со старшими обсуждали план действий.       Девушка была плотная невысокая, но довольно хорошенькая. Она выделялась на фоне коренных французов, как и Боссюе. Она была симпатичной, черты лица ее были крупными, но лишенными жесткости и холодности, у нее были огромные умные карие глаза, широковатый нос и точенная форма губ, невысокий лоб был открыт, а длинные, очень длинные медные волосы опускались ниже пояса нежными волнами. Из-за сформировавшийся фигуры она выглядела старше своих лет, но светлое детское лицо все же выдавало ее. Она нервно постукивала своими длинными на маленькой ладошке изящными пальцами о край дубового круглого стола, выражая недовольство. Как любой мужчина Баорель всматривался в эту необычную девушку, словно разглядывая редкую птицу, хотя с его точки зрения это был скорее взгляд на черную икру.       Так или иначе, девушка ему приглянулась, и она не могла этого не заметить, особенно, в затянувшейся паузе, когда все взгляды были обращены на Баореля, а он смотрел на нее. Девушка смерила Боссюе негодующим взглядом, призывая усадить уже куда-нибудь этого студентика, чтобы тот перестал, наконец, на нее пялиться.       Бритоголовый напряженно улыбнулся и попросил новоиспеченного «друга Азбуки» занять любое свободное место. Без особого желания парень сел за левый край стола, из поля зрения медные волосы и прелестные карие глаза А тем временем Боссюе продолжал заседание:       - Друзья, я знаю, это рискованная затея, но просто сидеть и обсуждать не в моих принципах. Нужно действовать! Мечтами мы дело вперед продвинем. - сделав паузу, лысый «друг азбуки» обратился к той самой школьнице, как позже оказалось, к родной сестре, не наблюдая у присутствующих нужной ему реакции, - Патри, ну объясни им ты, хотя бы. Тяжело вздохнув, она вышла из-за стола и встала рядом с главарем этого своеобразного общества.       - И скажите мне, зачем вы тогда пришли, раз не хотите защищать благополучие своей страны? Вы же не глупые люди, чтобы не понять, что скоро наступит кризис,а после него - развал экономики. Это всего лишь дело времени, годом раньше годом позже, но избежать этого можно только, если кто-то вступится за Францию. И врядли это сделает кто-то другой, пока вы будите прятать свои задницы здесь и трястись от страха.       Каждое слово звучало, как ножом по сердцу. Даже удивительно, как этой маленькой девочке удается быть настолько жестокой. Как бы парадоксально это не выглядело, но ее слова заставили революционеров задуматься и принять правильное решение. А что Баорель, он же просто сидел открыв рот, не веря своим ушам. Он не мог поверить тому, что услышал подобные слова из уст такой хорошенькой гризетки, поэтому его пыл немного затих, но желание развеять скуку любым способом и патриотизм, который каждый южанин впитывает с молоком матери, подстрекали его к действиям. Внезапно он вскочил с места, театрально вскинул руку вверх, сжав ладонь в кулак, и громко провозгласил:       - Выпьем, приятели, за наше общее дело - выпьем за процветание Франции!        Над столом повисла напряженная тишина, натянутая до предела, словно струна гитары, готовая в любой момент лопнуть и взорвать пространство мерзким гулом. Но прежде, чем прокатилась волна возмущения, тишину нарушил веселый и искренний смех ребенка. Маленький мальчик лет девяти, о котором мы упомянули раньше, лучисто улыбался, обнажив свои кривоватые зубы. В огромных темно-синих глазах мальчика лучилась радость, подернутая дымкой неясной детской печали, а улыбка приятно расширяла худощавое острое лицо. У него были не стриженные светлые волосы, завивающиеся на концах. Его худощавое тело, грозящее скорым развитием анорекссии, пробуждало к нему жалость. Его внешность говорила о несчастье, а глаза его говорили обратное, что невольно заставляло проникнуться уважением к этому маленькому существу, силой духа превосходящему многих воинов. Этого малыша прозвали Гаврош. Он был глуп в грамматике, но все, что касалось проделок, он знал наперед и соображал с огромной скоростью. Он был еще тот шкодник, хотя беспризорник и шкодник вещи разные. У него были родители, но это были люди бедные, бедные и в материальном и в духовном плане. Это были опустившиеся на самое дно развращенные люди, не желающие, да, именно не желающие, подниматься из своего личного ада. Воспитывался Гаврош никак, он рос как куст крапивы в огороде, он был дик, но мог служить добру, если его научить. Однако крапиву выкидывают нерадивые хозяева, не считаясь с ее полезностью, считая лучшим выходом погубить ее побеги. Но, так же, как и крапива, мальчонка был живучим и умел приспосабливаться. Все свое сознательное детство Гаврош провел на улице, то побираясь, то развлекаясь различного рода шутками, которым подвергались обычные прохожие.       Но пару месяцев назад, его взял в свой дом Боссюе, решив его воспитать в пользу Франции, а не в пользу дьявола. Так или иначе, с тех пор Гаврош стал неотделимым дополнением к Франсуэлле и Боссюе, крутился то вокруг одного, то вокруг другой. Он был безмерно благодарен Боссюе, и влюблен первой детской любовью в Франсуэллу. Она стала его миром, она заменила ему настоящую мать. Плохая мать, вот, что делает детей наиболее ревностными и привязчивыми к хорошей. С виду очень строгая, к нему она была чрезмерно добра, в светлой жалости к нему она старалась быть к нему ласковее окружающего мира. Для ее твердой прямой натуры это было не легко, но и не требовалось в той мере, в которой она старалась выразить.       Следом за Гаврошем, зазвенел прелестный переливистый женский смех. Франсуэлла, до этого настроенная враждебно более всех, слепо повинуясь своей женской сентиментальности, смягчилась и поддержала мальчика. Очаровательная ямочка заиграла на ее щеке и все остальные, повинуясь ее очарованию, осторожно, словно чего-то остерегаясь, рассмеялись. Все кроме Боссюе, не совсем осознавший шутку. Он лишь кисло улыбнулся, немного смутившись.       -Неплохой тост, Баорель… - сказал он, глубоко вздохнув и, опустив глаза, грустно добавил, - жаль лишь, что выпивки нет... Так, в общем-то, и состоялось знакомство «Друзей Азбуки» с будущим заводилой нашей маленькой компании. Через два месяца после этого события состоялась первая акция неповиновения накануне дня взятия Бастилии. Никто не пострадал, арестованных не было. Все прошло гладко и мирно.

***

      Теперь мы можем вернуться в настоящее время и продолжить повествование. Итак, шел холодный ноябрь. Дожди шли почти не прекращаясь, создавая на улице одну большую лужу, окруженную зыбучей вязкой грязью. Небесное пространство захватили угрюмые тяжелые тучи, устрашая грозными молниями. Вдоль дороги, если эту широкую реку можно назвать дорогой, спешил очередной прохожий, забывший свой зонтик дома на тумбочке и тысячу раз уже проклявший свою забывчивость. Его кудрявые светлые волосы выпрямились под тяжестью влаги и прилипли к покрытому миллионами капель воды лицу, глаза его приняли оттенок неба, такой же серый грязный цвет ненастья. От свежести щек не осталось и следа. Вся его одежда промокла насквозь, и даже плащ не защитил ее от вездесущего дождя. Этим случайным прохожим был никто иной, как Анжольрас. Он спешил на собрание со стремительностью стрелы, но скорости человеческого шага, даже быстрого, недостаточно, чтобы во мгновенье ока преодолеть огромное пространство, разделяющее университет и «Черствый хлеб». Но он старался, все больше ускоряя свой шаг. Вскоре он оказался у неприметных дверей студенческого бара.       Анжольрас вбежал в неожиданно теплый, даже жаркий зал. Промокший до нитки, он выглядел не лучше мокрой кошки, но стал более устрашающим, его грозный взгляд стал мрачен, а без того холодная стать - ледяным благородством. Парень огляделся и, заметив неизменную лысину, блестящую на свету, направился к друзьям. Все уже давно собрались, но появлению негласного предводителя были рады, хотя это совершенно не помешало Баорелю и Грантеру отмерить пару колких шуточек по поводу его внешнего вида.       Грантер сидел, попивая из горла пиво, какой-то сомнительной марки, приобняв очаровательную скуластую девушку, расточая ей бесконечные комплементы и блистая остроумием. Правда, девушка этим была не очень довольна, то и дело поджимая губы в неестественной, наигранной улыбке, она тяжело вздыхала. Оперев симпатичный маленький подбородок на тонкую ладонь, она, плохо скрывая скуку, наблюдала за входом. Когда в бар вошел промокший и злой Анжольрас, она заметно оживилась и практически перестала обращать внимание на Грантера, все это время не закрывавшего рот ни на секунду.       - Здарово, Анжольрас! Что-то ты сегодня как-то «мокро» выглядишь… - с острил Грантер, прижав девушку поближе к себе, однако, она убрала его руку и отсела.       - Ага, наш великий и грозный Анжольрас в образе «мокрой курицы». - поддержал Баорель и друзья залились громким смехом.       - Если для тебя это остроумно, Баорель, то, как ты отнесешься к тому, что пиво прольется к тебе на голову? - с улыбкой, больше походившей на оскал ответил Анжольрас, взяв со стола закупоренную бутылку Грантеровской выпивки.       - Полегче, друг… это всего лишь невинная шутка. Еще раз убеждаюсь, что у тебя совершенно нет чувства юмора. - снова разразившись смехом сказал Баорель. Лишь усмехнувшись в ответ, Анжольрас осмотрел всех присутствующих, он встретился взглядом с Жеаном, отстраненно сидевшим в углу и с довольной улыбкой поглаживал свои вьющиеся до плеч волосы, кивнул приветливо и широко улыбнувшемуся Курфейраку, бросил взгляд на спорящего с Фейи Комберфера, и на Фейи, которого этот спор задевал за живое, на Жоли дававшего советы Мариусу, и на Мариуса с интересом его слушавшего, на все такого же лысого и незаметного Боссюе, на Грантера с Баорелем заливавшихся смехом и… а кто эта девчонка между ними, кстати? Прежде она не приходила на собрания, неужели Гранетер снова привел очередную подружку сюда. Анжольрас возмутился про себя и, сурово приподняв голову, начал отповедь:       - Грантер, ты снова привел одну из своих… - сдерживая гнев, Анжольрас сжал кулак и шумно выдохнул, - де-ву-шек сюда. Я же говорил, что для твоих… - он снова хотел сказать более экспрессивное слово, но вовремя остановился и повторил все так же грубовато растягивая, - де-ву-шек здесь не место, мы здесь не духи от Шанель обсуждаем.       Подобные слова оскорбили девушку, кстати сказать, единственную представительницу прекрасного пола в этой компании, и она гневно сжала уголки губ? угрожающе посмотрев ему в глаза. Ее большие, чуть ли не огромные, вечно сверкающие глаза цвета коньяка горели обидой на лице в форме сердечка. Она была высокой ровно настолько, чтобы быть выше Боссюе на пятнадцать сантиметров. У нее была округлая женственная фигура, длинные красивые ножки и тонкие щиколотки, длинные тонкие пальцы на маленькой ладошке. У нее была прелестная теплая улыбка, преображающая все вокруг, и леденящая душу высокомерность, выделяющая ее породу людей. Она была юной и цвела своей юностью, но тот, кто решал воспользоваться ее наивностью тут же повергался. Она была чиста, чиста и целомудренна, не пытаясь искать любовь, она посвятила себя добродетели, довольно жестокой добродетели, как раз в ее стиле. Вы скажете, что добродетель и есть любовь. Возможно, но в жизни этой девушки не было для любви места так же, как не было больше места бесплотным мечтам. Она не жила сегодняшним днем, но и будущим она не жила, ее жизнь протекала, словно во сне. Она, сама не зная почему, не верила в себя и не могла осознать, что живет в реальном мире. Она иногда после учебы бесцельно бродила по улицам Парижа, погружаясь в смутные сомнения анреальности. Но сейчас она чувствовала уязвленность. Она не знала Анжольраса до этого дня, но сейчас разочарование сильно поколебало струны ее души.       Грантер хотел уже было что-то сказать, как в диалог вступил Боссюе и немного напряженно, а это выражалось ноткой холодности в его добродушном тоне, ответил блондину:       - Она - моя младшая сестра, Анжольрас. И, кстати говоря, она очень хотела с тобой познакомиться… - на этом он оборвал свою речь, так как теперь ее взгляд, полный смущения и обиды был обращен к нему. Ее щеки зарделись, и, постепенно, загорелись уши и все лицо покраснело. Следом за ней смутился и Анжольрас, не решавшийся попросить прощения, он лишь растеряно переводил взгляд то на нее, то в сторону. Над столиком повисла тишина, которую нарушил Грантер, снова пододвинув к себе девушку так резко, что ее длинные медные волосы зарядили по лицу Баореля.       - Так ну, может тогда представить вас? Это наш предводитель, так сказать, грозный сын революции и ее защитник, - Анжольрас.. Кстати, он не такой грозный, каким кажется на первый взгляд, у него пижама со слонятами. - Грантер довольно улыбнулся, дав повод друзьям немного посмеяться, - А эта очаровательная «де-ву-шка» - он постарался, как можно правдоподобней изобразить херувима, но получилось, как получилось, - Франсуэлла. Кстати, она тоже не такая высокомерная, какой кажется, но ее слабостей я пока еще не знаю. «Друзья Азбуки» дружно рассмеялись, даже Анжольрас слегка улыбнулся, только Франси не издала ни звука и сидела, закрыв лицо руками Жоли, однако, возразил:       - У него нет пижамы со слонятами. Что ж ты врешь, а? Но он тоже не выдержал и расхохотался. Это продолжалось некоторое время, но вскоре Анжольрас остановил их своим громким словом. И начал, в общем-то, разговор по теме.       - Так, мы здесь собрались не для тог, чтобы развлекаться. - мы пришли ради дела. - он выдержал небольшую паузу, - Выскажите мне, пожалуйста, свои мнения по поводу плана. Я напомню, что экономика сейчас катится в Тартар, а налоги растут. Нужно что-то с этим делать, друзья. Скоро январь и нам нужно решить, будем ли мы выражать протест.       - Я со всеми. - отозвался Баорель.       - А я против всех. - сказал абсолютно безучастный Грантер, что вообще этот скептик здесь делал, не известно. На каждом собрании он говорил одно и то же и оставался в стороне от всех обсуждений, лишь отмеряя по сотне колкостей по любому случаю. Он вообще мало интересовался политикой, но ему было приятно жить в этой среде, ему было приятно находится в окружении людей, верящих в справедливость, у них он учился храбрости, у них он учился их вере, но не сильно преуспевал. Он бессознательно восхищался Анжольрасом, самым верным своим убеждениям другом азбуки. Его темная натура тянулась к холодному, но яркому свету истинного вождя. Его восхищал его внутренний стержень, его крепкие нервы и праведный гнев. Он любил все в нем, искренне и бессознательно, как ребенок любит своего отца. Но не знал он так же, что уже месяц, как Анжольрас стал терять свою веру и стал сгибаться под тяжестью своего бремени. Когда его лицо высохло от капель дождя, под его глубоко посаженными сине-серыми уставшими глазами образовались зеленоватые круги, и красные веки выдавали муки бессонницы. Вот уже месяц, как Анжольрас видит каждую ночь один и тот же сон, уничтожающий его изнутри, рассеивающий его внимание, стирающий его грани. Он был зол, но не от того, что Грантер смеялся над ним, а из-за того, что ему хотелось спать, но он не мог, каждый раз его настигало его собственное проклятие. Он мечтал о простом человеческом сне, но его негласные мольбы не были услышаны.       - Я считаю, что лучше устроить митинг в ночь на первое января. Во-первых… - начал Боссюе, но был внезапно перебит сестрой, которая с энтузиазмом продолжила его мысль.       - Во-первых, стать пойманными у нас будет намного меньше шансов, ибо полиция работает в эту ночь спустя рукава, во-вторых, будет меньше возможностей навредить людям.       - А затем мы отправим пленку на телестудию. В ней мы изложим наши требования к правителям. - добавил Жеан.       - Но нам нужны будут респираторы, чтобы не стать жертвами газов морфия. - встрял Жоли.       - Да, это снизит шансы наших личностей стать раскрытыми. - поддержал друга Курфейрак.       - Вы правы друзья, все это верные доводы, но нам нужно будет приобрести оружие, хоть я и против насилия, но это необходимость. - сказал Комбефер       - Фейи, Комбефер, вы напишите список нужного нам снаряжения и распределите на каждого из нас. Боссюе, так как ты более сведущ в оружейных кругах, с тебя оружие. Курфейрак, респираторы на тебе. Жоли ты займешься снабжение каждого аптечкой. Баорель и Мариус, вы займетесь записью. Боссюе, ты не против, чтобы твоя сестра вместе со мной занялась пропагандой через СМИ?       - Конечно, не против.       - Франсуэлла? - Анжольрас взглянул на внимающую каждому слову девушку, которая кивнула в знак согласия, и продолжил, - Тогда, если нет вопросов, увидимся в это воскресенье.       - А мне какое поручение? - широко распахнув глаза спросил Грантер,в ожидании какого-нибудь особо сложного и опасного задания.       -Ты... эммм... просто сиди пей пиво в "Черством хлебе". - со скрытой иронией ответил Анжольрас. - Что? Почему для меня нет задания? - нижняя губа пьяницы задрожала и он вскинул руки к небу, - Почему? Почему эта новенькая будет работать с тобой, а я должен заниматься совсем не нужным делом? За что мне эта жалкая участь?       - Пей поменьше, тогда и поговорим... Грантер внезапно кинулся на пол и вцепился в правую ногу Анжольраса, рыдая в пьяном угаре и повторяя:       - Дай Роби работу! Роби хороший мальчик! Роби хочет помочь Анжоль Поттеру!       - Ты что совсем с ума сошел! А ну встань! - вскрикнул, покрасневший от пяток до макушки Анжольрас, тщетно пытавшийся отцепить пьяного Эра от своей ноги.       - Роби поможет! Роби полезный! Все вокруг смеялись, и не только собиравшиеся домой парни, но и люди совершенно не знакомые, наблюдавшие эту, без сомненья, комичную ситуацию. Анжольрас все больше злился. В конце концов, не долго противясь гневу, он крикнул сверля разгневанным взглядом пьяницу.       - Хватит! Встань, или я за себя не ручаюсь! Под страхом праведного гнева, способного в любой момент обрушиться на его голову, Грантер отполз под стол и с трудом забрался на диванчик, испуганный, обиженный и оскорбленный до глубины души.

***

      Пока парни собирались, к Анжольрасу обратился Боссюе с предложением подбросить до кампуса, сам он, конечно, уже давно окончил университет, но его сестра должна вернуться в общежитие. Студент с большим облегчением принял это предложение и вышел вместе с Франсуэллой на улицу, естественно под зонтом, только зонт пришлось нести ему. Они не разговаривали, и неловкая тишина стала нагнетать обстановку, но тут девушка нарушила молчание:       - Ты работаешь по ночам? - бесстрастно спросила она, как бы между делом.       - Нет, почему ты так решила? - озадаченно ответил парень, проследив за ее реакцией краем глаза, но она была абсолютно спокойна и словно далека от реальности. Он подумал о том, какое странное сочетание мечтательной внешности и холодного твердого нрава, а в ней он был более чем ярко выражен. Если на секунду подумать. Что в каждом человеке живет животное, то безусловно Анжольрас был бы благородным львом, царем зверей - столько в нем стати и истинно царского благородства, но если он лев, то Франсуэлла не могла быть львицей. Ведь быть львицей, тоже что быть принцессой, сестрой двух или трех наследников престола. Львицы - это рабочая сила при царе, это его прекрасные привратницы, готовые отдать свою жизнь за него, это его рабыни, жизнь которых царь может подарить или продать, взять или оставить. Львица - это совершенно не Франсуэлла. Подходящий зверь для нее - это большая полосатая и ловкая кошка, кошка индийского полуострова, кошка жарких стран, - тигрица. Тигрица способная на все ради семьи, но при этом не стремящаяся к любви и влюбленная в одиночество, тигрица обладает гордостью льва и строптивостью, которая не присуща ни одному другому живому существу, кроме женщины. Тигрицы страшны в гневе и прекрасны в спокойствии, они всегда на чеку, не дают обстоятельствам затуманить рассудок. Они высокомерные и властные животные, не позволяющие самцу завладеть их свободой. Такой строптивицей была и Франсуэлла.       - Ты выглядишь смертельно усталым, вот я поинтересовалась.       - Нет, просто бессонница замучила. Все в порядке. - ответил блондин, машинально потерев залипавшие глаза, и неестественно улыбнувшись, дав повод девушке сомневаться в его словах, и она усомнилась. Правда, тогда у нее не было такого привилегированного положения, чтобы допытываться до правды, поэтому она коротко, но емко, за счет слегка ироничной интонации закончила разговор:       - Конечно. Вскоре из дверей бара показалась лысая голова и пресная Боссюе. Они сели в машину и уехали в смекающуюся неизвестность.