Супруг по контракту

Эйлин (Эвальд люн Кассль) Лето стремительно катилось в осень, и так же быстро таяли оставшиеся нам с Реналем дни. Три месяца, два с половиной, два... Сердцем ощущая приближающуюся разлуку, мы вели себя, словно одержимые, не в силах насытиться друг другом, и проводили вместе почти каждую ночь. Реналь приезжал в поместье вечером, а иной раз уже и за полночь, но тогда он не будил меня, а просто садился рядом и смотрел, как я сплю. Я всегда слышал его осторожные шаги, когда он только еще подходил к моей двери, и просыпался мгновенно, даже если успевал задремать, но тихо лежал, притворяясь спящим, с замиранием сердца ожидая, что он будет делать, думая, что я ничего не слышу... Первый раз это притворство вышло непредумышленным, я просто не успел обнаружить перед ним свое пробуждение, а может, не захотел отвлекаться, слишком приятны были его ласковые прикосновения к руке, плечу и волосам на затылке, и дальше, когда он откинул с меня легкое одеяло и ошеломляюще чувственно поцеловал между лопаток... - Люблю... я люблю... - тихо шепнул он, чертя губами влажную дорожку по моей спине, - я так сильно люблю тебя, мой хороший... Сердце вздрогнуло, вбирая в себя это первое и единственное признание. Он никогда не сказал бы мне этих слов, если бы знал, что я слышу, - не сговариваясь, мы оба избегали говорить о любви, старательно делая вид, что не нуждаемся в этом. Я внутренне сжался, теперь уже сознательно изображая спящего, чтобы не смутить его, спугнув очарование момента, старался дышать глубоко и ровно, чувствуя, что не справляюсь, и воздух бьется во мне порывистыми скачками, но Рени и сам был слишком взволнован, чтобы заметить это... Он целовал, а я жмурился от блаженства, почти забывая следить за дыханием, и только когда он добрался губами до легкой ткани ночных штанов, в которых я спал, повернул меня на бок и принялся стаскивать их, распустив шнурок, я позволил себе "проснуться"... - Рени... - сонно пробормотал я, приподнимаясь ему навстречу, - когда ты пришел? - Я разбудил тебя, милый, - виновато выдохнул он, продолжая свое занятие, - прости, так соскучился, просто невыносимо... Целый длиннющий день, полный забот, словно тысяча лет без тебя. - Я ждал тебя, а потом уснул. Сколько сейчас времени? - Поздно уже. Совсем ночь. Завтра мне снова рано ехать в столицу, но сейчас я хочу быть с тобой, мой хороший... Утром, проснувшись на его груди, я тихонько посмотрел на него, спящего, чуть приподнялся и дотронулся до лица тыльной стороной ладони, погладил щеки, ниточку бровей, запутал пальцы в пышной гриве каштановых волос, потом осмелел и коснулся губами его губ, - Рени, любимый... - собственный шепот поверг меня в трепет, бросив в бушующий шквал эмоций, и я испугался, подумав, что он тоже слышит меня, в свою очередь притворяясь спящим... Как-то незаметно для себя мы перенесли занятия любовью на утренние часы. Вечером, устав от долгого утомительного дня во дворце, Рени просто ложился рядом, прижимал меня к себе, и мы спали до утра, ласково обнимая друг друга, а с восходом солнца меня будили его яростные ласки и страстные поцелуи, которым мы предавались радостно и самозабвенно. - Эйли, мой сладкий... - гибкие длинные пальцы требовательно поворачивали к себе мое лицо, и наступало время полного отрешения от всего сущего, ибо ничего не существовало для меня в эти сумасшедшие минуты, а только губы Рени, руки Рени, запах Рени... Он обволакивал меня собой, топил в нежности, заполнял целиком, поглощал, подчинял и затягивал... Я не принадлежал себе, впуская его, покоряясь и властвуя, я отдавался и брал, зная, что он немедленно отзовется любящим сердцем на все мои прихоти, щедро излив на меня поток своей ласки, и мы купались в чарующих волнах волшебного чувства близости, гораздо большей, чем просто телесный контакт, чувствуя себя на седьмом небе от счастья. А потом снова была поздняя ночь, мое сонное сопение и сбивающий наповал шепот: "люблю..." - Я люблю тебя, Эйли, не покидай меня, мой бесценный... Я без тебя не могу, понимаешь?... "Я понимаю, - рыдало сердце, - но что же нам делать, ведь я не могу остаться..." - Рени, любимый... - утреннее признание, а затем сумасшедшая близость, отнимающая все силы. Еще одно утро, неумолимо приближающее горестный час неизбежной разлуки... *** Думаю, именно во время одного из таких утренних безумств и зажглась во мне искорка маленькой жизни, когда мы не думали об осторожности, предаваясь любви отчаянно и самозабвенно. Тогда я задержал его в себе чуть дольше, в неудержимом стремлении продлить наслаждение, и он не смог отказаться от огненного взрыва экстаза, заполнив меня до краев своим семенем. Его полностью отрешенные от мира глаза встретились с моими, и жаркий поцелуй, прозвучавший в сиреневой свежести раннего утра финальным аккордом безудержной страсти, скрепил священное единение насытившихся друг другом тел и душ, сменившись пронзительной чувственной нежностью. Я почувствовал в себе это судьбоносное изменение не физически, но эмоционально, однако не позволил поверить, списав на свою глупую фантазию, ведь никогда ни один омега не ощутил момента зачатия, как свершившегося факта, и не мог точно сказать до определенного времени, что носит в себе ребенка. Однако эта мысль не покидала меня, и я стал прислушиваться к тому, что совершалось внутри моего тела, отмечая малейшие странности в самочувствии. Видимо, мое поведение сделалось подозрительным, потому что уже через две недели Рити ошеломил меня неожиданным вопросом, а не беременный ли я, слишком уж сосредоточен мой внутренний взгляд, а сам я рассеян и не сразу отвечаю, когда он у меня что-то спрашивает. - Нет, Рити, я не беременный, с чего ты взял? - испуганно вернулся я на грешную землю, прекрасно осознавая, сколь опасно для меня выдавать себя, даже не будучи твердо уверенным в своем положении. - Просто мне скоро уже возвращаться домой, и я все чаще задумываюсь о том, что там сейчас происходит в нашей семье? Денег я не привезу, и отец будет мной недоволен, а братья надеются будущей осенью внести приданое и назначить даты свадеб, вот потому я рассеян и глух ко всему на свете, думая, как же найти выход из трудного положения. - А тебе обязательно уезжать, Эйлин? - тяжело вздохнув, шмыгнул носом горничный. - Хозяин тебя любит и охотно оставил бы у себя на веки вечные, уже просто так, без контракта. Ты и ребеночка мог бы родить и растить его сам, не отдавая этому злому Ильвару, и мы помогли бы тебе с радостью... - Хватит! - чувствуя, как разрывается на куски кровоточащее от боли сердце, прервал я. - Это невозможно! Он герцог, к тому же женат, а я из простого народа. Семья нуждается во мне, и не моя вина, что мне не удалось выполнить условий контракта. Я должен вернуться домой, но буду помнить о тебе, Рити, ты был так добр ко мне. И Сакари тоже, и Линь. Я не забуду вас никогда, Рити. До моего отъезда оставалось чуть больше трех недель, когда я определенно почувствовал уже не призрачные, а вполне ощутимые перемены в себе. Я стал не таким, как прежде, острее ощущая запахи и вкус пищи, яркие цвета резали глаза, появился сильный аппетит, но я боялся показать его и ел, как обычно, выходя из-за стола полуголодным. Неужели и правда? Свершилось величайшее в мире таинство, и мое тело растило новую жизнь, моего прекрасного желанного сына от любимого человека? Я вдруг в первый раз со всей отчетливостью понял, что ни за что на свете не оставил бы здесь своего малыша, даже если бы у Реналя был добрейший омега в супругах, который любил бы рожденного мною ребенка, как своего собственного. Да я бы с ума сошел, весь извелся, думая о том, как там живет мой любимый мальчик, кто с ним сейчас смеется, кто вытирает ему попку, кормит кашкой и целует в розовую нежную щечку! Я бы не спал ночами от тоски по родному сыночку, обливаясь горючими слезами от невозможности прижать его к сердцу и затопить родительской любовью. Да я уже любил его всем своим существом, даже не будучи твердо уверенным, что он существует в моем животе! Так... три недели... Я выдержу, справлюсь, буду вести себя как обычно, ничем не показывая новых ощущений. Я должен скрыть ото всех в доме свою странную чувствительность к запахам и цветам, чтобы даже проницательный Рити не задавал мне больше опасных вопросов. Целиком поглощенный стремлением сохранить в неприкосновенности свой секрет, я даже мысли о Ренале и скорой разлуке отбросил на второй план, сосредоточившись на себе, но именно эти отчаянные попытки утаить от него возможную беременность меня и погубили. Рени заметил мое состояние и приступил к расспросам. - Что с тобой, малыш? - бережно усадив меня к себе на колени, допрашивал он. - Ты так напряжен последние дни, и даже в постели, когда я с тобой рядом, ты где-то витаешь от меня в отдалении. Скажи честно, ты не чувствуешь в себе никаких изменений? Может быть ты, наконец, забеременел? Мне даже кажется, что ты и пахнешь теперь как-то иначе... Попытки отговориться беспокойством о семье и скором возвращении на него не подействовали, и он продолжал присматриваться ко мне, я нервничал, добавляя неуверенности в свои жалкие оправдания, и в один из прохладных осенних дней, за полторы недели до окончания контракта, Рени приехал в поместье с пожилым альфой, в котором за версту можно было опознать лекаря, так внимателен и зорок был его добрый прищуренный взгляд. - Прости, что не предупредил тебя заранее, Эйли, не хотел волновать, - входя ко мне в "покои", смущенно сказал Реналь, - я пригласил Главного королевского акушера, на всякий случай, позволь ему осмотреть тебя. Не хочу сомневаться и отпускать тебя без осмотра, мне будет спокойнее, если он скажет мне правду о твоем состоянии. Я замер и побледнел, не зная, как реагировать. Ну вот я и попался, это конец, крах, погибель... Сейчас старичок все поймет, все узнает, скажет Рени, что я беременный, и тогда мне придется расстаться с моим малышом и обречь его невинную душу на горькие страдания с ненавидящим его неродным отцом. О, небеса, почему так жестока судьба? Почему мне суждено испить из ее рук полную чашу горя и сердечных мучений? Сжал руки, стараясь сдерживаться. Нельзя плакать преждевременно, я должен сохранять самообладание... возможно, и нет ничего, и все эти усилившиеся запахи-вкусы я ощущаю совсем по другой причине, нервничая перед скорой разлукой с любимым человеком?.. - Ну-с, раздевайтесь, молодой человек, - ласково обратился ко мне лекарь. - Милорд, а вас я попрошу выйти, чтобы не смущать супруга, дело, знаете ли, весьма деликатное... - Да, разумеется, доктор, я подожду вас в гостиной, - Реналь вышел, а я предстал перед старичком альфой в чем отец родил, жарко краснея и не поднимая от смущения глаз. - Так... так... - вертя меня словно тряпичную куклу, бормотал королевский акушер, надавил на живот, заставил пописать в склянку, сунул какую-то крохотную лопаточку в анус, капнул и в склянку, и в лопаточку что-то остро пахнущее из темной бутылки и внимательно рассмотрел на свет, - телесные жидкости изменили цвет, да и реакция на маргузу однозначная. - Так... так... ты сморщился, парень, от сильного запаха, да и нервишки ни к черту, - резко стукнув меня молоточком по коленной чашечке, констатировал он, - что ж, поздравляю тебя с первой беременностью! Судя по цвету маргузы - от месяца до полутора, так что сомнения полностью отпадают. Можно обрадовать Его Светлость, скоро он получит желанного наследника! Ну, что застыл, как неживой? Одевайся, омега, и береги себя, хорошо кушай и много гуляй, а мне пора поговорить с герцогом, - собирая свои инструменты и скляночки, закончил он свой нудный монолог, от первого до последнего слова произнесенный без тени эмоций на одной ноте. - Мой господин! - в отчаянье воскликнул я, бросаясь ему в ноги. - Постойте минутку, мой господин! - Что-то не так, омежка? - ласково обернулся он и застыл, увидев бегущие по моему лицу слезы.- Почему ты плачешь? Что хочешь сказать мне? - Мой господин, - я забыл о смущении и поднял на него умоляющий взгляд. - Я вас прошу, ничего не говорите герцогу Реналю! Скажите, что нет никакой беременности, умоляю! Я не могу здесь оставить своего малыша, ибо супруг Его Светлости угрожал мне, что доведет ребенка до смерти ненавистью и жестоким обращением! Он не хочет растить чужого сына и не примет его, как любимое детище! Пожалуйста, смилуйтесь надо мной и моим ребенком, позвольте нам тихо уехать домой. Я живу на границе, это очень далеко отсюда, и больше никогда не появлюсь в столице, так что никто не узнает правду, и вам ничего не грозит за молчание! - Постой-ка, парень! - внезапно взволновался лекарь, бесцеремонно подцепил мое лицо пятерней и поднял к себе и к свету. - Ты не сынок ли маркиза Альвина, ну-ка не ври мне, отвечай правду! - он заглянул мне в глаза, потом повернул спиной к себе и ошеломленно крякнул, дотронувшись пальцами до большой родинки на правой лопатке. - Эвальд люн Кассль, негодный мальчишка, как ты попал на Аукцион, запрещенный для дворян? - требовательно вопросил он, но в глазах его не было гнева, а только сочувствие. - Настолько довела вас проклятая бедность, что больше не оставалось никаких способов заработать на жизнь? - Откуда вы знаете меня? - чувствуя себя полностью беспомощным, словно только что услышал приговор к смертной казни, пролепетал я. - Еще бы не знать, ты же вылитый Аль, почти точная копия, только волосы русые! - усмехнулся лекарь. - Этими вот руками принимал тебя, такого чудесного ангелочка с необыкновенными синими глазками! Я знал твоего отца еще с тех времен, когда он был моложе тебя, и очень любил за добрый и смелый характер. А эту приметную родинку на твоей спине я запомнил навечно, не часто такую увидишь, строенная, будто листочек кленовый... Ну, что стоишь, бесстыдник, в таком виде передо мной? Пусть я акушер и старик, но все-таки альфа! Одевайся немедленно и расскажи, как живет на далекой границе наш утонченный изысканный маркиз лин Биггилль? Вот ведь судьба-то злодейка, что сотворила с таким человеком? Наш незабвенный Аль, самый красивый омега в столице, вот уж не думал встретить сегодня твоего сына?! И где - в доме герцога Реналя??? И как тебя угораздило попасть именно к нему, обормот, ведь он же и есть твой... - старый лекарь вдруг прикусил язык, словно испугался свой болтливости. - Не слушай меня, парень, стал я к старости совсем дураком, мелю все подряд, лучше сядь и рассказывай! - Что вам сказать, я не знаю, - торопливо одеваясь, с тоской в голосе пролепетал я, - замок разрушен, отец болен, братья не могут выйти замуж без приданого, а я... я обещал заработать им денег, но вот как все вышло... совсем не по правилам! Вы ведь не выдадите меня, господин? Чтобы попасть на Аукцион, мне пришлось взять себе чужое имя, но лучше бы я этого не делал! Все равно ничего не получилось, эта затея была глупой с самого начала, и я не могу никому отдать своего ребенка! Пусть я вернусь домой с пустыми руками, это лучше, чем мучиться потом неизвестностью. Отец поймет меня и простит, я верю в это... - Конечно, простит, неразумный мальчишка, - отвешивая мне подзатыльник, пробурчал лекарь, - видно совсем у вас плохи дела, если Аль не удержал тебя и отпустил на такое жестокое дело! Ему ли не знать, насколько это больно - навсегда потерять своего ребенка! -Потерять? - удивился я. - Что вы хотите этим сказать? Мой отец потерял ребенка? Значит, у меня был еще один брат? Но где он и что с ним случилось? - От, я безмозглый старый дурак! - стукнул себя по губам лекарь. - Не слушай меня, малыш, заговариваться стал, пора на отдых, а я вот все омег осматриваю. Как же с тобой поступить? Жаль мне тебя, и отец твой мой добрый знакомый, но и обманывать герцога нехорошо, он ведь на сына надеется, верно? Ладно, возьму на себя этот грех и отмолю перед Юйвеном, так что езжай восвояси спокойно, и не плачь больше, помни, ты должен беречь себя. Срок у тебя небольшой, никто из моих учеников не смог бы ничего обнаружить, так что при случае мне есть чем отговориться... Что ж, пойду, доложу Реналю. Жалко его, так он, бедный, за тебя переживает, да и кто б на его месте мог остаться равнодушным... К такому-то красивому омеге, как ты, маленький Эвальд... - он вышел, а я бессильно сполз на пол, почувствовав, что ноги меня не держат. Мелко дрожа, я с трудом взял себя в руки, чтобы к приходу Реналя выглядеть естественным и спокойным. *** Последние десять дней полностью утратили смысл моего пребывания в поместье, и я думал было попросить Рени о досрочном отъезде, но глянув на его полное отчаянья бледное лицо, не посмел выдавить из себя ни слова. Как неприкаянный, бродил по комнатам, натыкаясь на мебель, а на улице была уже осень, унылая и дождливая, так что гулять у пруда не получалось, но все равно я выходил ненадолго, стоял на любимом месте, вглядываясь в его неспокойную серую глубину, спрашивая себя, правильное ли принял решение? Рени как в воду канул, не наезжая в поместье, и я был этому даже рад, потому что видеть его сейчас было мне тягостно. Долгие проводы - лишние слезы! Наверное, он чувствовал то же самое, и вдали от меня ему было лучше. Но я скучал, несмотря ни на что, скучал по нему так сильно и отчаянно, что порой умолял небеса, чтобы он приехал, хоть ненадолго, на часок, посидел со мной, посмотрел ласково, взял за руку, тихо сказал мое имя... В вечер перед отъездом я выглянул во двор поместья, и сердце мое сжалось от боли, - я увидел Реналя, одиноко бредущего под моросящим дождем по направлению к пруду. Набросив что-то на плечи, я выбежал из дома и помчался за ним, нагнав только у самой воды. Подбежал и обнял сзади, ткнувшись головой в его мокрую до нитки одежду. - Рени, простудишься, пойдем в дом, - безумно страдая, прошептал я, вдыхая его родной запах, вперемешку с дождем, - пожалуйста, милый... Ты вымок, и холодно... - Эйлин, - он сжал мои руки в своих, но не обернулся, видимо, не желая показывать мне сейчас своего лица, - не уезжай... Поверь мне, все можно решить, и если твоей семье нужны деньги, я с радостью помогу им. Если не возьмут просто так, пусть считают, что я дам им в долг, отдадут, как сумеют! Ты...я ... мы не можем расстаться! Я давно уже не считаю тебя временным супругом, ты мой единственный и настоящий, только ты и никто другой! Эйли, послушай, я родственник короля, мне позволено иметь наложников. Если тебе не нравится это слово и этот статус, скоро все изменится, Принц примет трон и издаст новый закон о браках. Пусть Ильвар считается моим супругом, мне все равно, я никогда не любил его и не выбирал себе в пару, я обеспечу его в полном соответствии с занимаемым положением, он ни в чем не будет нуждаться, но жить я хочу только с тобой! Эйлин, скажи мне скорей, что согласен, иначе я точно сойду с ума! Чужое имя больно резануло по нервам, напомнив о реальности. Моя ложь встала меж нами непреодолимой преградой, и этого было не изменить и не исправить. Я лгал своему единственному, я весь состоял из фальши, а потому не имел права жаловаться на постигшую меня божью кару. Мое имя, рассказы о чужой семье, а теперь еще и беременность, - как смогу я во всем сознаться? Предстать перед Рени обманщиком, утратить доверие, остаться в его памяти презренным мошенником, способным ради денег на любое коварство? - Прости... - на улице шел дождь, и я мог позволить себе такую роскошь, как слезы, - я не могу быть тебе парой. Забудь меня, Рени... Резко обернувшись, он сжал меня в железных объятиях, отчаянно целовал мокрое лицо и соленые от слез глаза, задыхаясь от боли... О, Юйвен, я не прошу пощады, я заслужил эти муки, но помоги моему любимому! Пусть он забудет меня и найдет настоящее счастье! Всю ночь мы не спали, в последний раз прикасаясь друг к другу, прощальные ласки пронизаны были тоской расставания, и мы как сумасшедшие предавались любви, вкладывая в каждый поцелуй всю рвущуюся на части душу... Я ненадолго забылся только под утро, а проснувшись, увидел рядом пустую подушку, а на столе красивый кожаный кошель с золотыми монетами, бриллиантовое ожерелье и маленькую записку, сложенную вдвое. "Эйлин, прости, не смогу проводить тебя, ибо видеть, как ты уезжаешь, мне не по силам. Во дворе тебя ждет карета, кучер предупрежден, он доставит тебя до дорожного дилижанса. Я заказал для тебя самое лучшее место, билет оплачен до вашего городка. Возьми эти деньги, это не плата за твою любовь и не унижение, как может показаться, это моя безмерная тебе благодарность. Ты стал для меня светом и счастьем, таким навсегда и останешься. Все в этом доме твое, так что бери все, что хочешь, без всякого стеснения. Ты знаешь, где меня найти, я буду ждать тебя и надеяться снова увидеть. Я не забуду тебя, мой любимый". Не знаю, как долго я просидел в прострации, бездумно глядя на прощальную записку, пока Рити деликатно не постучал в дверь, напоминая о времени. Я молча оделся, выбрав из вороха купленной для меня одежды самый скромный дорожный костюм, взял приготовленную накануне сумку, отсчитал из кошеля десять золотых монет, бережно сложил бесценный для меня клочок бумаги... Взять бриллианты, равно как и деньги, я просто не мог, даже если бы моя семья умирала с голоду... - Рени, прощай!... - слезы душили, но я не позволил им вырваться, крепко зажав боль разлуки глубоко внутри, судорожно стиснул в руках сумку и спустился в гостиную, горестно замерев при виде выстроившихся у выхода слуг. Рити отчаянно плакал, не скрывая печали, повар сунул мне в руку коробку с едой. Я поклонился всем со словами благодарности и, не оглядываясь, быстро пошел, почти побежал к ожидавшей меня карете. Снова начался перемежившийся было дождь. Глядя в окно, я наблюдал, как поместье Реналя медленно удалялось, скрываясь за серой пеленой ненастья, не понимая, почему так сильно дрожит и расплывается окружающий карету осенний пейзаж...