Шутка судьбы

— Виктор Николаевич, у нас проблемы, — в голосе Галины Васильевны слышалась паника. — Вы нужны нам. Срочно. Он проспал. Впервые с момента работы в школе он проспал праздник. А все из-за чего? Правильно, потому что дурак. Нечего перед самым праздником спать ложится. А то вот так увидишь сны эротические. Про ученицу. Или не сон? Виктор перевел взгляд на вторую половину кровати. Пусто. Вот только… Вот только все бы ничего, но… Во-первых, он не спит голым. Во-вторых, в теле какая-то странная приятная утомленность, какую никак бы не смог вызвать обычный эротический сон. В-третьих, запах: в комнате пахло мускусом — ароматом страсти. И, наконец, в-четвертых, подушка хранила отпечаток головы. И хоть ты его тресни, спать на двух подушках он не мог. Все эти мысли вертелись в голове Виктора в тот момент, когда он одевался, когда вышел в кабинет и когда отворил дверь. Но стоило только увидеть рядом с Галиной полицейского, мысль неожиданно испарилась. Хотя как. Сначала он подумал, ну понятно, что, а вот потом… Потом его вызвали на опознание.

***

Ночь. Лес. Зима. Кругом белый снег. И только в одном месте этой нетронутой, богом забытой и девственно-чистой природы все словно очнулись: не было ни чистоты, ни забытости, а вокруг люди. Немного. Те, кто сумел сбежать из школы. Втихаря смыться. Это даже не свидетели, но и не случайные прохожие. Они не знали, что увидят. Двое детей. Хотя уже не детей — подростки лет семнадцати. Один ищет сестру, а вторая… Она, похоже, просто запуталась. Заблудилась в жизни. Их не пускают даже искать. Парень рвется, пытается пробиться, но ему не дают. Может, этот конвой ограждает его от горечи, как он думает, пока только его. Но оказывается, нет, не только — всех. Конвой — просто заграждение. Они ждут, когда появится человек, чтобы установить личность, но его все нет. А тот парень шныряет, перелезает, играет, пытается обмануть. Как жаль, что нельзя его пустить. Он же тоже скорее всего знает, кто лежит тут на снегу под белой простыней. Но ему нельзя сказать даже слова. Просто нельзя обнадежить, что там не маленькая девочка, а парень его возраста, может, даже друг. Но не их дело обнадеживать. Их работа говорить правду. Везде и всегда. Сейчас сзади следователь опрашивает свидетеля. Только их слова разносятся над этим тихим лесом. И все. Дальше тишина. Не крикнет сова, не ухнет филин. Словно вымерло. Словно убили. Ночь. Улица. Фонарь… Но никакой Блоковсой аптеки. Только школа. Школа и труп. Как же это все напоминает оксюморон. Несовместимое. Школа же — это место для детей, где они растут, взрослеют, умнеют, где просто перестают быть детьми. Школа и труп. Как быстро. Он же еще не пожил. А уже скоро его, словно дряхлого старика, закапают в землю. Тлеть. И для многих не будет друга, сына, ученика, внука. А многие просто не знали его, не успели понять, какой он. И он тоже многое не успел: не посадил дерево, не вырастил сына, не построил дом. Хотя, при чем дом и деревья, когда он даже просто не сумел добиться любимой девушки? Она интересовалась другим. Или другими. Но не им. Просто друг. А сейчас эта девушка бежит на перегонки со временем, пытаясь оказаться у его тела раньше, чем станет известно, что там он. Хотя даже в такой момент она переживает не за него. Он же просто друг. И на его смерть подумают в последнюю очередь. Он не мог умереть. Поэтому и не подумают. Зачем она бежит? Просто потому что хочется знать правду. Что тут творится, в конце концов. Она должна знать. Вот и бежит, неизвестно куда. А другой. Директор. Он знает. Знает куда. Тоже торопится, но не бежит. Ему страшно. Так же как и Андрею, ему страшно узнать, что кто-то из дорогих людей лежит сейчас там, на белом, не тронутом снегу, под простыней. Как же он боится. Не за себя, не за школу. За учеников. За его детей. За тех, кому обещал защиту. Каким же он может быть наивным. Все закончилось? Конечно, уже давно. Для него все закончилось еще тогда, когда сказали, что Ирочка умерла. Зачем он только в это полез? Ведь было бы проще. Наивный. Он не знал, что Колчин бессмертный. Как Кощей. Да и фамилия подходящая. Он элементарно не знал, кто такой этот Колчин. Вот сейчас, выигрывая лишь на секунду эту гонку, он подходит к телу. А она, Вика, вместе с Машей подлетают к ребятам. У обоих в глазах надежда. И никто не надеется, что там не он. Хотя нет, Рома. Только он. Как вы думаете, мертвые умеют чувствовать? Они знают. Знают гораздо больше нас. А чувства? Да, скорее всего умеют. Только всем вокруг глубоко наплевать на чувства призрака. Он должен сказать, но его не услышат. Хотя кому говорить? Тут на поляне почти некому доверять. Все предатели. Это он усвоил. Последним на эту сцену, проигрывая гонку, приходит повар. Да какой он к черту повар? Соколов? Да как же. Он это знает. Но лучше тишина забвения, чем-то, что он знает. Простыню сдергивают с лица. Лицо видно Виктору. Тот кивает в ответ на вопрос. На вопрос, который не услышал. Там лежит Тёма, кудрявый, семнадцатилетний, озорной мальчишка. Он знаком ему с детского возраста. Страхи Полякова стали явью. Ученик, давно знакомый. Все навалилось. Он отошел. Нет, он не плачет, и это не слезы он прикрывает рукой, а свою беспомощность. А ведь обещал. Именно ему дал слово. Какой же беспомощный, жалкий. На глазах у учеников. Сзади Лена. Ей тоже плохо, но она же каменная. Он знал, какая она снежная, безэмоциональная. Но как-то слишком поздно он это понял. Но не до того. Как же Тёма напоминал ему друга. Так давно потерянного детдомовца. Потерянного? Нет, убитого. Буквально на его глазах. А там за ограждением Вика и ребята. Не хватает только Андрея и Макса. Один пропал, второй нашел сестру. Трое друзей: Вика, Даша, Рома. Одна горечь на троих, одна боль, одна утрата. А Вика видела, как больно ему. Недавно столь близкому, а теперь беззащитному. Она видела, но ни чем не могла помочь. Ему сейчас просто надо пережить, переждать. Время лечит раны? Чушь, бред. Оно ничего не лечит. Ему больно так же, как и им. Они потеряли так много, что нельзя передать словами, поэтому и плакали. Вчетвером. Вика, Даша, Рома и Виктор. Друг, почти брат, ученик. А остальные… Остальные не знали Тёму.