Музыка небес

— Плохо, очень плохо, — Владимир Петрович, постучал по пюпитру смычком, предлагая сыграть Сергею никак не поддающийся пассаж еще раз, но уже вместе с ним. — Плохо, — продолжил он после того, как тому все же удалось ни разу не ошибиться. — Почему плохо? — неуверенно улыбнувшись, поинтересовался Сергей. Ему казалось, что наоборот, все просто прекрасно, даже несмотря на то, что учеба движется туго. У него же получается. Он старается. Индивидуальные дополнительные занятия с педагогом не проходили даром, на курсе его считали лучшим студентом и даже планировали после удачно сданной первой сессии пригласить в студенческий симфонический оркестр. Владимир Петрович, правда, был категорически против этого, считая, что его студент еще не готов играть в коллективе. Сольно, пожалуй, смог бы выступать на сцене, но не в составе оркестра. Он пока так и не смог понять, чего не хватает его прилежному ученику? — Ты не стремишься к славе, и покорению всего мира своей музыкой. Ты играешь не ради славы, не ради людей и даже не ради себя. Но ты не играешь и ради самой музыки. Почему? — говоривший быстро и пафосно Быстрицкий попытался заглянуть в глаза Сергею, но тот стоял, потупившись, сжимая смычок и скрипку, не зная, что ответить тому. Сказать правду о своей леворукости или по-прежнему пытаться играть разумом, пытаясь максимально сконцентрироваться, а не раствориться в музыке? — Ты должен играть на струнах человеческих душ, постепенно сменяя мелодию и ритм. Не на скрипке, а на струнах человеческих душ. Пойми это, прочувствуй. Они должны услышать музыку ангелов, небес, а не инструмента, — Владимир Петрович поднял руку вверх, указывая туда, откуда, по его мнению, должна литься музыка. О музыке небес он Сергею говорил практически на каждом занятии. — Иди, на сегодня достаточно, — махнул рукой Быстрицкий. Он сердился и на себя, и на него одновременно. Ему нужен этот талантливый студент, его сила, его полная противоречивых и настоящих чувств душа, которую он почему-то не раскрывает. Что ему души других студентов, которые не обладают и толикой таланта Сергея? Но он так и останется ремесленником от музыки, если не раскроется. А он, Владимир Петрович, должен ему помочь. Ему нужен лучший из лучших. И он должен из него этого лучшего сделать, сотворить. Педагоги воплощаются в своих учениках. Владимир Петрович устало опустился на стул, оседлав его и обняв высокую спинку. Кто его ученик? Чистый и нежный, словно нераскрывшийся бутон. — Да ты поэт, Быстрицкий, — цинично фыркнул Владимир Петрович. — Так покажи ему другую сторону жизни, заставь почувствовать порочность желаний, заставь грешить, заставь захотеть денег, славы, женщин! Заставь его душу страдать и метаться. Заставь выбирать между добром и злом. Это должно отразиться страстью и в музыке! Не может не отразиться… — Мы с вами пойдем сегодня в ресторан после занятий, — сообщил Быстрицкий Сергею на следующем занятии. — Я не могу, — растерялся тот, мгновенно прекратив игру. — У меня нет денег и мне нечего надеть. — Я вас приглашаю. У меня очередной юбилей творческой деятельности… А вот с одеждой помочь не смогу, — Владимир Петрович негромко рассмеялся. — Вы шире меня в плечах, да и ростом повыше будете. Но если в вашем гардеробе найдется концертный костюм и белая рубашка, то они будут весьма уместны в том заведении… На свидания с Олюшкой Сергей так тщательно не собирался, как в тот вечер. Он перебрал и перемерил почти все рубахи, что у него были, отбраковывая одну за другой. В конце концов, остановился на кремовой, почти белой, с высоким воротником, как у английских аристократов, и небольшими кружевными манжетами, которые весьма игриво высовывались из рукавов стильного блестяще-антрацитового в мелкую, едва заметную полоску, концертного костюма. Сергей критически осмотрел себя в зеркало — несколько вычурно, но в музыкальной среде должно смотреться неплохо. Новехонькие лаковые туфли, что совсем недавно подарили ему родители, заскочив буквально на один денек между концертными турами, оказались весьма кстати. Сергей вынул из упаковки пару белых носков. Улыбнулся — по поводу его любви к чистым цветам ему от Олюшки часто доставалось. Ну, что поделать, если он любил только белое и черное. Черное и белое. Цветной, то есть отличной от этих цветов, была только его скрипка. Но когда он выучится и разбогатеет, то закажет себе монохромный инструмент. И тогда только светлые волосы останутся неким цветным пятном в его строгом облике, да, пожалуй, голубые глаза. — Галстук, галстук, — простонал Сергей, снова взглянув на свое отражение. А вот с галстуками у него была проблема. В обыденной жизни он их не носил, а во время выступлений использовал классическую «бабочку». И что, прикажете, в ресторан надеть? И тут он вспомнил о подарке бабушки — неклассическом белом галстуке с огромной брошью, стоявшего бешеные деньги, но который он ни разу не вынимал из коробки. Оставалось только отыскать его в шкафу и молиться, чтобы оттенок шелка галстука совпал с оттенком рубахи или хотя бы гармонировал. — Бабуля, я тебя люблю, — закричал Сергей и чуть не запрыгал от радости, когда примерив эту, казалось бы никогда не могущую ему пригодиться вещь, остался своим видом доволен. Особенно ему понравилась «траурная» брошь с гагатом, оказавшаяся как нельзя к месту. Быстро пересчитав имеющиеся у него в наличии деньги и прикинув, хватит ли ему до следующего перевода от деда, Сергей решил, что в таком виде толкаться по автобусам он не будет, и решительно набросив на плечи куртку и натянув на голову вязаную шапочку, зашагал в сторону ближайшей стоянки такси… — Господа, разрешите представить вам будущую звезду и сейчас моего самого талантливого ученика — Сергея Шереметева, — Быстрицкий, встретив в дверях ресторана, словно только его и ждал, представил гостям, расхаживающим с бокалами шампанского по той части зала, что не была занята столиками, и подтолкнул его вперед. Сергей почувствовал, как краска заливает его лицо, словно это он был сегодня юбиляром, а не Владимир Петрович, который с коллегами и учениками отмечал десятилетие педагогической деятельности, пятнадцатилетие концертной и двадцатилетие творческой деятельности. — Ну-ну, не смущайтесь. Все так и есть и так и будет, — с заговорщицким видом прошептал он на ухо Сергею и ласково похлопал по плечу. Мысль — пригласить Сергея на банкет пришла ему в голову спонтанно. А почему бы нет? С чего-то надо начинать. А банкет в честь очередного юбилея — чем не повод? Пусть познакомится с его окружением, его друзьями, коллегами, дамами. Захочет стать таким же, как все они. Только одного опасался Быстрицкий — как будет выглядеть Сергей? Он мог только полагаться на его вкус и довериться его утонченной натуре. И тот его не подвел — оправдал во всех ожиданиях. Даже нестриженные вихры смотрелись настолько стильно и во всех смыслах гармонично, что Быстрицкому вдруг самому захотелось помолодеть на двадцать лет и снова вернуться к прическе «а-ля битлы». — Господа, господа, попрошу к столикам, — засуетился Владимир Петрович, когда. Наконец, был встречен последний гость. Он в последний момент переставил банкетные карточки так, чтобы Сергей очутился с ним за одним столиком. Для этого ему пришлось довольно сильно напрячься, чтобы не просто учесть, кто с кем не дружит, но и какая дама одного его коллеги может не терпеть либо его любовницу, либо жену. Это похлеще будет, чем загадки разгадывать. — Господа, — снова поднялся Быстрицкий со своего места и постучал вилкой по хрусталю. — Я не только хочу вас угостить телесной пищей, но и дать вам возможность насладиться духовной, — произнес он, очаровательно улыбнувшись всем одновременно. Это он мог — в одного мгновение превратиться «в душку», который нравится мужчинам и от которого все окружающие женщины просто без ума. Владимир Петрович повел рукой в сторону сцены, где уже расположился струнный квартет. В скрипаче Сергей узнал одного из студентов Быстрицкого. Зазвучала очаровательная музыка, взмывая к сводам зала. На какое-то мгновение наступила тишина, прекратилось звяканье столовых приборов, и все присутствующие наслаждались только звуками «Ноктюрна» Шопена. — После концерта эти ребята получат по… — наклонившись в паузе к Сергею, сидевшему рядом с ним с левой стороны, Быстрицкий назвал сумму гонорара за выступление. — Эти ребята здесь работают. — А разве можно студентам консерватории играть в ресторанах? — встрепенулся Сергей. Цифры прочно засели у него в голове. — Это же запрещено правилами. — Это арт-ресторан, — усмехнулся Владимир Петрович. — Здесь все можно, в том числе и выступать студентам. Сейчас гости немного подопьют, — он хитро подмигнул своему студенту, — и начнут музыку за деньги заказывать. До «Мурки» они, конечно, не опустятся. Но «Чардаш», уверяю, за сегодняшний вечер прозвучит не один раз. И дамы будут лихо под него отплясывать. — Я бы тоже хотел играть в таком заведении, — вдруг выпалил Сергей. Цифры гонорара за выступление не давали ему покоя. — Это можно организовать, — кивнул головой Быстрицкий, под Баха отправляя себе в рот крабовый салат и запивая вином. — Я поговорю с художественным руководителем ресторана. По-моему, им требовался скрипач… Сергей пришел в Шереметевский дворец днем. И теперь рассматривал ту странную скрипку, на которой играл по ночам, не отрывая от нее взгляда. — Молодой человек, вы спрашивали концертмейстера? К Сергею приблизился высокий стройный мужчина, довольно молодой. Почему-то ему концертмейстер всегда представлялся сгорбленный старичок и обязательно лысеватый. А у этого была достаточно пышная шевелюра. Сергей, рассматривая его лицо, пытался определить навскидку, сколько ему лет. — Вы спрашивали концертмейстера? — снова повторил свой вопрос мужчина. — Да-да, я, — кивнул головой Сергей и судорожно вздохнул. Он никак не ожидал, что ему не откажут и согласятся встретиться. — Я случайно услышал, что в ваш оркестр требуется скрипач. — А вы скрипач? — мягко улыбнулся мужчина и представился: — называйте меня Георгием Ивановичем. Сергей снова кивнул. Он так разволновался, что забыл, что хотел сказать и зачем вызвал концертмейстера. — Был скрипачом. В консерватории учился, но не закончил, — наконец, ему удалось собраться с мыслями. — Что так? — вопросительно выгнул дугой брови Георгий Иванович. — В аварию попал. Думал, никогда не смогу больше играть. Но мне кажется, что у меня получается. — Так кажется или получается? Им в оркестр нужен был скрипач, именно поэтому Георгий Иванович прервал репетицию и вышел в зал, чтобы встретиться со странным посетителем. Сергей кивнул головой: — Получается. Я хотел бы попробовать на этой скрипке. И он указал на инструмент, на котором играл по ночам. — Хорошо, — согласился концертмейстер и попросил смотрителя зала выдать Сергею то, на что тот указал. Вокруг них собрались посетители музея, приготовившиеся насладиться игрой. Бережно взяв в руки скрипку и пристроив ее на плече, Сергей прикрыл глаза, представив, какая сейчас польется музыка. Взмахнул смычком… Но извлекаемые им из инструмента звуки мало чем отличались от воплей мартовских котов. Сначала публика зароптала, а потом начала громко смеяться. — Как же так? — растерялся Сергей. — Верните инструмент, молодой человек. И прекратите мне морочить голову, — раздраженно бросил Георгий Иванович. — Как же так, — Сергей снова провел смычком по струнам и опять треск и скрежет, но никак не звуки музыки. — Я же играл. — Это дьвольский инструмент, — покачал головой маленький сухонький старичок-смотритель, забирая скрипку и снова запирая ее в шкафу со стеклянными дверями. — Но я играл, — продолжал настаивать Сергей со слезами на глазах. — Вам показалось, — снова покачал головой старичок. — Этот инструмент был сделан Мастером для скрипача дьвола. Сергей опустил голову и побрел прочь — ему, и вправду, показалось. — Но если не побрезгуете, — окликнул его смотритель уже на выходе из зала, — я для вашей левой руки принесу простенькую скрипочку, изготовленную Ершовым Олегом, учеником Вячеслава Супруна. Про Супруна слыхали небось. — Слышал, — всхлипнул Сергей и, стараясь не показывать свою слабость, добавил, покачав головой: — Не побрезгую.